сорочку, костюм с бабочкой, однако — в кандалах, поднялся и обратился ко всем собравшимся.
— Дорогие господа буржуи! У каждого человека есть много поступков, в которых он раскаивается по соображениям совести. Так вот, ныне совесть у меня чиста!
И дальше «всемирная революция», «коммунистические идеи живут и побеждают», «свобода, равенство и братство», «мир, труд, май», «no pasaran», а также «эн пуэбло, унидо, ама сэ равенсидо».
— Закончить же свою речь я бы хотел своими словами и словами из песни, — на одном дыхании продолжил Тойво. — Любой приговор я приму с высоко поднятой головой. Можно судить меня, но нельзя — революцию. Это мои слова. Ну, а слова песни просты. Подхватывайте, кто знает.
Болельщики думали, что Антикайнен непременно завоет «Интернационал», «Марсельезу», или «Мурку», на худой конец, но их постигло разочарование.
Shapes of things before my eyes
Just teach me to despise
Will time make men more wise?
Here within my lonely frame
My eyes just hurt my brain
But will it seem the same?
Come tomorrow, will I be older?
Come tomorrow, may be a soldier
Come tomorrow, may I be bolder than today?
Now the trees are almost green
But will they still be seen
When time and tide have been?[2]
Никто не подхватил, лишь Олави Хонка хотел, было, подпеть, да на него посмотрели строго, и он устыдился своего порыва.
Х осуждающе и, как будто, с ненавистью оглядел всех собравшихся в зале, потом кивнул маршалу, и тот, безымянный, усадил Тойво на место.
— По закону Финской республики рассматривалось дело против Тойво Антикайнена, обвиняемого по статье 1 УК пункт 2, параграф 3, - начал он. Далее перечислялась сама статья. — Стакан-лимон-выйди-вон.
Конечно, никто хлопать в ладоши не собирался. Все болельщики медленно, но неизбежно проваливались в летаргический сон, убиваемые словами нового алфавита, состоящего из буквы закона. Или — букв закона.
— А также, — гавкнул Х. — Согласно статьи 4 УК пункта 5, параграфа 6 обвинение в совершении преступления, нарушающем упомянутые артикли, в которых говорится: дым-валит-тебе-водить.
Тойво в изнеможении уронил руки, и те громко звякнули кандалами. Безымянный маршал в испуге схватился за пистолет и начал оглядываться, бешено сопя.
Когда чтение дела, обвинительного и фактически установленного, пошло на третий час, суд объявил перерыв.
— Антракт, негодяи, — по правилам жанра должен был объявить секретарь, но он ограничился глубокомысленным молчанием и табличкой: «Объявляется перерыв». Время перерыва не упоминалось.
Х немедленно умчался в свою каморку, где минут десять сморкался и кашлял, время от времени припадая к стакану с коньяком. Зрители с унылыми и помятыми лицами разошлись по туалетам и курилкам. Антикайнена намертво прикрутили к решетке, предотвращая любую попытку к бегству или сну. Про то, что ему, может быть, тоже требовалось зайти в туалетную комнату, даже не вспоминалось.
В буфете создалась очередь, наиболее продвинутые участники процесса украдкой доставали из карманов флаконы со спиртосодержащими жидкостями и тут же вливали в себя порции, емкостью в глоток или, даже, два. Все, теперь можно было дальше приобщаться к Закону и внимать эту самую букву закона, будь она неладна!
Второй акт начался с ритуального входа судьи, визгливого восклицания секретаря «Встать, суд идет» и грохота отодвигаемых скамеек. Х не стал тратить драгоценное время для обозрения собравшихся, а просто поднялся с места, открыв перед собой увесистую папку приговора.
— Судом усматривается нарушение статьи 7 УК, пункта 8, параграфа 9, в которых говорится: эники-беники-судокаме-аус-бау-драмане-фикус-пикус-драматикус-бумс.
Это было самое длинное и самое сухое положение из всех сводов закона, которое понять простому и разумному человеку было решительно невозможно.
Далее шло перечисление показаний свидетелей, в основном — обвинительных. Про Советских представителей Х упомянул очень быстро и без особого внимания к их словам. Потом были перечислены какие-то цифры, какие-то характеристики — это оказались сводки погоды за интересуемый период 1922 года.
Арвид поймал взгляд Тойво и еле заметно покачал головой. Ну, вот, а он так надеялся, что с него, наконец, снимут опостылевшие кандалы — смертникам, оказывается, положено до самой казни носить цепи. Антикайнен вздохнул и кивнул своему адвокату в ответ. Потом пожал плечами: дело-то житейское.
Перерыв объявлялся еще один раз. Тойво доходчиво объяснил безымянному маршалу, что сейчас откроет все свои шлюзы, и зал суда смоет к едрене фене. Просьбу удовлетворили, а в туалете к нему пробился Арвид, несмотря на протесты и активное противоборство со стороны слуг. Имеется ввиду — слуг закона. Тогда шокеры еще не были распространены и популярны по причине того, что человеческий ум еще не настолько проникся почтением к государственной стратегии, что, в основном, изобретал прогрессивные штучки-дрючки. А с вялым маханием дубинок Рудлинг без труда справился.
— Это еще не конец! — сказал он, стараясь не повышать голоса. — Вы поняли? Не конец!
И ушел в зал суда, размазывая по щеке кровь от ужалившего его безымянного маршала.
— Нет, не конец, — прошептал ему в спину Тойво и занялся тем делом, ради которого, собственно говоря, и пришел в эту уединенную комнату. Он облегченно простонал. — Фашистыыы!
По лицу взобравшегося на свой пьедестал Х всем стало понятно: грядет финал. Близок приговор. Болельщики проснулись, безымянные маршалы напряглись.
Судья еще несколько десятков минут пословоблудил, потом прервался и строгим взглядом над стеклами очков обвел всех собравшихся.
— На основании всего вышесказанного суд объявляет приговор.
Все перестали дышать, лишь Тойво ухмыльнулся.
— Смертная казнь через повешение.
Болельщики оживились, заерзали по своим скамьям, кто-то начал переговариваться, кто-то, не сдержавшись, воскликнул «браво», кто-то попытался похлопать в ладоши. Аккредитованные журналисты — все, как один, встали в низкие стойки, чтобы стартануть в свои сенсации, едва только Х поспешно скроется в двери комнаты заседаний.
Антикайнен посмотрел на людей в зале — ни одного сочувствующего лица, за исключением, конечно, подавленного Арвида.
— Это неправда. Правда в том, что моих единомышленников сюда просто не допустили, — прошептал он, словно убеждая себя. — Я не один. А эти не ведают, что творят.
За всеобщим ажиотажем никто не обратил внимание на бормотание судьи, который прошелестел, что приговор вступает в законную силу через установленный законом срок. А потом Х убежал к коньяку, удобной кушетке и надоедливому телефону.
«Все это лишь работа. Не стоит к ней относиться очень серьезно».
Точно, вот только приговоренный к смертной казни такое объяснение как-то не очень разделяет. Ну, да кто к нему прислушается,
