понял все неправильно.
— Может быть, вам не стоило сюда спускаться, Александр Александрович, — задумчиво проговорил гувернер.
— Я не на то смотрю, Оттон Борисович, — сказал Саша. — Никса, они что так домой и пойдут? В мокрой одежде?
— А как еще? — спросил брат.
— Им обычно недалеко, — успокоил Рихтер.
— Да хоть рядом! — возмутился Саша. — Мороз же! Это гарантированная пневмония.
— Пневмо… что? — переспросил Никса.
— Болезнь лёгких, — перевел Рихтер, учивший греческий в Пажеском корпусе.
— Воспаленье лёгких, — уточнил Саша.
— Понимаешь, вчера девушки гадали, — объяснил Никса, — а это грех. Смыть же надо.
— Ты в это веришь?
— Я — нет, а они — да. Баженов говорит, что это языческий обычай, который вообще к христианству отношения не имеет. Что грехи смывает не ледяная вода из проруби, даже освященная, а искреннее раскаяние.
— Да? Пусть напишет. Мне больно смотреть на это коллективное самоубийство.
Но купающиеся в тулупах мещанки были еще не самым страшным. Потому что одна из купальщиц притащила с собой грудного ребенка, раздела и тоже погрузила в прорубь.
Саша сделал шаг вперед.
— Стой! — приказал Никса.
Саша оглянулся.
— Они считают, что это спасет от болезней на весь следующий год, — более мягко добавил брат.
— Мало ли, что они считают! — возразил Саша. — Да уж! Спасет от болезней!
Мещанка с ребенком оказалась не одинока. Ее примеру последовали еще две женщины, погрузив в прорубь своих младенцев. А за ними плюхнулась в воду во всей одежде девочка лет пяти.
И Саша сделал еще один шаг вперед.
Никса шагнул за ним и положил ему руку на плечо.
— Не отнимай у толпы ее игрушки, — посоветовал он.
Это были еще не самые опасные «игрушки» толпы. Потому что один из мужиков лег на лед, зачерпнул в ладони невскую воду и стал жадно пить. Его примеру последовали еще несколько человек, в том числе женщины и та маленькая девочка в мокрой одежде.
— Они что спятили? — поинтересовался Саша. — Самый центр города. В Неву идут все стоки. Это же просто суп из бактерий!
Остальная публика, воспользовавшись затишьем и успокоением волнения в «иордани», в которой временно никто не плескался, стала наполнять водой ёмкости всех форм и размеров: от кринок и кувшинов до деревянных ведер и бурдюков.
— Они тоже будут это пить? — спросил Саша.
— Окроплять дом, — уточнил Никса, — ну, и пить, конечно.
— Слушай, это надо остановить! — воскликнул Саша.
Никса обнял его за плечи.
— Саша, ты знаешь историю архиепископа Амвросия? — спросил он.
— Может быть, по-моему, Амвросиев было много.
— Не слышал о Чумном бунте?
— Слышал, конечно.
— Я имею в виду архиепископа Московского Амвросия Зертис-Каменского.
— Не помню. Напомни.
— Дело было при прапрабабушке, когда в Москву пришла чума. Говорят, что в день умирало по тысяче человек, люди падали мертвыми прямо на улицах или трупы выбрасывали из домов, и их не успевали убирать.
— Иногда хоронили в садах, на огородах или в погребах, — добавил Рихтер.
— Еще при Петре Великом над Варварскими воротами Китай-города был помещен список Боголюбской иконы Божией Матери, — продолжил Никса. — Во время эпидемии в народе распространился слух, что икона исцелила многих людей во Владимире. Так что перед Варварскими воротами начали собираться толпы людей, икона была снята, перед ней совершались молебны, и каждый желающий мог приложиться к ней.
— Во время чумы? — переспросил Саша.
— Да, именно, — кивнул Никса.
— И куда смотрела собеседница Вольтера Екатерина Алексеевна?
— Государыня была в Петербурге, — вступился Рихтер.
— А назначенный ею архиепископ Амвросий — в Москве, — продолжил Никса. — Он с Вольтером не переписывался, но прекрасно понимал опасность и приказал убрать икону, прекратить молебны, а короб с пожертвованиями — опечатать. Толпа не позволила унести икону и решила, что архиепископ присвоил деньги. Ударили в колокол на Набатной башне. С криком «Грабят Богородицу!» вооруженные топорами, дубинами, камнями и кольями мятежники бросились сначала в Кремль, в резиденцию архиепископа в Чудовом монастыре. Амвросия там не нашли, но монастырь разграбили. Настигли его в Донском монастыре, где он и был убит. После этого бунтовщики начали громить карантинные заставы, чумные больницы и дома знати. Пришлось применить силу, чтобы подавить бунт.
— Считаешь, что меня тоже разорвут на куски эти милые люди? — спросил Саша.
И кивнул в сторону веселых горожан над ледяной прорубью.
— Вполне могут, — сказал Никса. — Поэтому я тебя туда не пущу.
— Сколько человек погибло при подавлении восстания? — спросил Саша.
— Около ста, — сказал Рихтер, — более трехсот было арестовано, и четверо казнены. Те, кто принимал участие в убийстве архиепископа.
— Думаю, что спасли больше, — сказал Саша.
— Да-а? — удивился Никса. — Ты не на стороне мятежников?
— Бунт бунту рознь, — заметил Саша.
— Между прочим, колоколу, в который ударили в набат, вырвали язык, — добавил Никса.
— Туда ему и дорога, — хмыкнул Саша.
— Саш, что с тобой? — поинтересовался брат. — Тебя не подменили? Народ же восстал.
— Это не народ, это чернь восстала.
— Ты выговорил это слово? — усмехнулся Никса. — «Чернь»?
— Иногда других слов нет.
— У истории бунта было продолжение, — сказал Оттон Борисович. — Генерал Еропкин, подавивший бунт отправил Екатерине Великой доклад о событиях, в котором просил прощения за кровопролитие в Москве и об отставке.
— Конечно, лучше было без крови обойтись, — заметил Саша, — но тогда не умели.
— А что можно было сделать? — спросил Никса.
— Ну, там, газ пустить, из водометов облить, резиновыми пулями стрелять.
— Так, — хмыкнул Никса. — Ты, оказывается, можешь посоветовать, как разгонять мятежников.
— Иногда, — согласился Саша. — Никогда не считал, что протестующие всегда правы. Бывают и идиотские протесты. Уволила Екатерина Еропкина?
— Послала приказ об увольнении с открытой датой и наградила двадцатью тысячами рублей.
— Слишком откровенно, конечно, — заметил Саша. — Но понятно.
— Разбираться в причинах бунта и устранять последствия Екатерина послала графа Орлова, — продолжил Рихтер. — Он открыл новые больницы, повысил жалованье докторам и стал платить горожанам за пребывание в карантинах.
— Сработало? — спросил Саша.
— Да,
