Все они имели возможность совершить это преступление. Все считали, что Вир находился на угодьях во время убийства, но я услышала слова Элис о том, что Вир вернулся в дом раньше, хотя никто его не видел. Похоже, первой тело обнаружила Эстер, но Аксель спустился в холл вместе с ней — так утверждает Нед, видевший, как они вместе покидали комнату Эстер. Между их выходом оттуда и криком Эстер, увидевшей труп мужа, прошло некоторое время.
Теперь послушай, что случилось с Мэри. Позже в тот день Аксель вернулся в Хэролдсдайк с вестью о том, что Родрик, очевидно, утонул на болоте. Потрясенная Мэри отправилась в комнату Родрика посидеть среди его вещей. Там она увидела Родрика, заскочившего в комнату на пару секунд, чтобы взять деньги и снова уйти. А Родрика считали погибшим! Девочка поведала об этом Акселю, который счел рассказ девочки плодом фантазии. Она постеснялась повторить кому-либо эту историю, но сама твердо считала, что действительно видела Родрика. В день своей смерти она поделилась своей убежденностью со мной; ее откровения были услышаны Эстер, Виром, Элис и Акселем, который снова отмахнулся от них так решительно, что я сама сочла их вымыслом. Но затем она умерла. Думаю, ее отравили. Элис держит на кухне яд для мышей, все имели к нему доступ.
Если Мэри действительно видела Родрика, а я верю ей, означает ли это, что Родрик жив? В любом случае ясно, что если она и правда видела его, он не утонул на болоте, как все считают. Несомненно, убийца заинтересован в том, чтобы версия о гибели Родрика на болотах не подвергалась сомнению. Преступнику удобно, чтобы убийцей считали Родрика. Если окажется, что Родрик сам был убит, власти посмотрят по-новому на убийство Роберта Брэндсона. Но если Родрик был убит, то где его тело? Если он жив, то почему не появляется здесь, чтобы назвать истинного убийцу и снять с себя обвинение? Право, я не знаю, что думать. Я не уверена в том, что Аксель — убийца, но не убеждена и в обратном. Знаю только одно — убийца находится в этом доме, и я хочу убежать отсюда.
Пожалуйста, приезжай. Никогда еще я не нуждалась в тебе так сильно. Ты — это все, что у меня есть.»
Перечитав письмо дважды, я сложила его, запечатала и надписала крупными буквами: «Алекзендеру Флери, школа Хэрроу, Хэрроу, Мидлсекс». Доверив свои наихудшие страхи и мысли бумаге, я оставила запечатанное послание на секретере, легла в постель и тотчас крепко заснула.
Очевидно, я спала долго, потому что, когда я проснулась, тумана уже не было, солнечные лучи проникали в комнату сквозь щель в шторах, и я была в постели одна.
Я села. Часы на камине показывали одиннадцать; удивившись тому, что уже так много времени, я услышала в соседней комнате голоса. Встав, я накинула на себя теплый шерстяной платок и подошла к двери. Аксель разговаривал с Эстер. Голос Акселя звучал сдержанно, потом я услышала рассерженный тон Эстер. Я поняла, что женщину что-то сильно разволновало.
Я открыла дверь и застыла в изумлении, не веря своим глазам.
Эстер держала в руках мое письмо; я с гневом и возмущением поняла, что кто-то вскрыл его.
Злость пересилила страх. Думая только о совершенной подлости, я ворвалась в комнату и вырвала письмо из пальцев Эстер прежде, чем она успела раскрыть рот.
— Как вы посмели!
Спазм сдавил мое горло. Я почти ничего не видела.
— Как вы посмели вскрыть мое письмо!
Ей потребовалось не более пяти секунд, чтобы прийти в себя.
— А как смеешь ты! — парировала она. — Как ты смеешь писать такую возмутительную клевету обо мне школьнику! Меня никогда в жизни так не оскорбляли!
— Жизнь подтверждает мою правоту! — отозвалась я. — Только женщина, меняющая любовников, как перчатки, способна опуститься до чтения чужого письма…
— Постойте, — сухо произнес Аксель; Эстер не отреагировала; он повысил голос, и она замолчала. — Пожалуйста… нет, Эстер, послушай меня! Говорю тебе, послушай меня! Я считаю, что если моя жена поступила дурно, решив посплетничать со своим братом, то ты также повела себя не лучшим образом, вскрыв письмо, адресованное другому человеку.
— Она постоянно пишет своему брату — я никогда не доверяла ей! Да кто она такая? Внебрачная дочь ланкаширского повесы и жалкой французской эмигрантки, которую всю жизнь содержал любовник.
— Извини, — вмешался Аксель, — по-моему, подобные обвинения в незаконнорожденности и аморальности звучат немного странно из твоих уст.
— Я, — произнесла я, но он перебил меня:
— Помолчи.
Я замолчала.
— …строит из себя леди, — в ярости выпалила Эстер, — вечно пытается продемонстрировать, какая она воспитанная.
— Она действительно воспитана лучше тебя. Порядочной женщине не придет в голову вскрывать письмо, адресованное другому человеку… нет, дай мне закончить! Ее отец был английским джентльменом, принадлежавшим к тому же классу, что и твой муж. Думаю, тебя всегда устраивало его происхождение и воспитание. Ее мать принадлежала к одному из лучших домов Франции, была аристократкой значительно более знатной, чем твои предки — извини меня за мою прямоту в столь деликатном вопросе, как происхождение, но первой эту тему затронула ты. Что касается ее незаконнорожденности, так бастардом был английский король Вилльям Завоеватель, к тому же вся династия Тюдоров произошла от незаконнорожденного отпрыска Джона Гонта. Так что я не желаю больше слышать намеки на то, что моя жена ниже тебя по происхождению. На самом деле справедливо обратное. Думаю, это тебе отлично известно.
И тут с моим сознанием что-то случилось. Я обнаружила наличие в нем темного тайного уголка, в существовании которого я не признавалась себе, так и не зарубцевавшейся раны, причинявшей мне боль. Я ощутила несправедливость жизни; чувство неполноценности уязвило мое самолюбие. Я вдруг увидела в Акселе не чужака, но мужчину, готового встать на мою защиту. Рана тотчас начала заживать, я потеряла страх перед темным уголком сознания, ко мне вернулись та гордость и то самоуважение, которые были у меня еще тогда, когда я не знала слова «бастард». Исцеление произошло так быстро, что на моих глазах появились слезы; я не могла говорить. Я посмотрела на Акселя с любовью.
Эстер собралась уходить. Ее лицо было разъяренным; высокомерие женщины казалось сломленным.
— Пожалуйста, оставь нас, — сказал ей Аксель.
Пробормотав что-то, она резко повернулась к двери; ее шаги были стремительными, голова — высоко поднятой. Дверь хлопнула, и мы остались одни.
— Аксель, — сказала я и разрыдалась.
Он обнял меня, я прильнула к нему. Я плакала на его груди, не стыдясь моих слез. Он гладил пальцами мои волосы, шею.
