– Да кому, простите, надобно менять этот статус? – фыркнул Якушкин. – Крестьянам покамест и без того неплохо. Уж не самим ли большевикам?
– Как показывает опыт Октября, изменение политической ситуации в стране может организовать группа единомышленников, – неторопливо проговорил Ковалец.
Зябловский покачал головой:
– Попахивает сектантством. Мы в молодости этим грешили.
– Отчего же, – усмехнулся Ковалец, – сильный подпольный союз с опорой в различных слоях населения, армии и властных структурах имеет шансы на успех.
Зябловский отдал в сторону Ковальца вежливый поклон:
– Как показывает опыт революционной борьбы, опорой любого освободительного движения выступает молодежь. Могу без ложного хвастовства заявить, что за пятьдесят лет деятельности выпустил из стен университета тысячу-другую студентов. Многие из них стали революционерами. Но кем? Народниками, эсерами, анархистами, кадетами, социал-демократами. Все эти партии, кроме радикалов-большевиков, уже принадлежат прошлому. Нынешний студент – совершенно иного свойства! Идеалы начала века для него безнадежно устарели, он находится под гнетом сильнейшей пропаганды. Разгромленный намедни, самый мощный антибольшевистский молодежный союз нашей губернии – и тот по своим взглядам был марксистским!
На кого, позвольте спросить, вы рассчитываете опереться? У старшего поколения нет самоотречения, отваги, здорового безрассудства; оно в значительной мере подкуплено новой властью: кто – высокими окладами, кто – членством в РКП(б), кто – мнимой свободой самовыражения, а кое-кто и вовсе – высочайшей милостью дышать!
– Да уж, – подал голос Решетилов. – Мы подобны иудеям после сорока лет блужданий в пустыне: рады тому, что получили; любая земля для нас – обетованная.
– Вот-вот, – хихикнул Зябловский. – Сие – глас разума!
– Ну не будьте пессимистом, Василь Филиппыч, – нетерпеливо парировал Фунцев. – В Европе множество готовых к борьбе молодых людей.
– Эмиграция? – скривился Зябловский.
– Конечно. Десятки тысяч боевых офицеров, способных хоть сейчас выступить в поход.
Все с интересом уставились на старого профессора. Смерив Фунцева долгим ироничным взглядом, Василий Филиппович спросил:
– Это какие же силы? Недобитые Красной армией корниловцы, марковцы, дроздовцы? Да колчаковцы с казачками в придачу? Полноте, сударь, не смешите. После драки кулаками не машут, особенно после такой, когда зубы напрочь повылетали!
Якушкин по университетской привычке зааплодировал дробным стуком костяшек пальцев по столу; Ковалец скрестил руки на груди и нахмурился; Решетилов тонко улыбнулся и удовлетворенно прикрыл глаза.
– Непатриотично, Василь Филиппыч! – с оттенком обиды воскликнул Фунцев.
– Бросьте, – отмахнулся Зябловский.
Ковалец собрался с мыслями и, откашлявшись, попросил внимания.
– Русские силы за границей помогут нам лишь при поддержке внутри страны, – сильно волнуясь, сказал он. – Слаженная коалиция непременно должна привести к победе.
Решетилов вдруг резко повернулся к Ковальцу:
– Старо, Нестор Захарыч, видали! – жестко бросил доктор. – На своей шкуре испытали благодать деникинского правления. Собери они там, в парижах, хоть несметную армию – никто в России ее не поддержит. Даром ли простой люд пошел за большевиками?..
– Саша, Саша! – попытался урезонить друга Якушкин.
– …Самую радикальную идею народ поддержал по причине полной несостоятельности прочих! – повысил голос Александр Никанорович. – Все демократические «идеи» к лету семнадцатого выхолостились, потому борьбу с большевиками возглавили не думцы-демократы, а генералы. Радикалы – против радикалов, коса на камень! Крайне правые – против крайне левых. Думаете, лучшим для России было бы, если бы взяли верх консервативные солдафоны? Уж они-то возродили бы «Единую и Неделимую»! Перво-наперво начали бы отдавать долги: Приморье – японцам; Закавказье – англичанам; Херсонщину – французам.
А как иначе? Долг платежом красен, всем известно – не только купцам, но и генералам – тоже людям чести. Власть, установленную огнем и мечом, пришлось бы укреплять жестоким террором, не меньшим по размаху, чем большевистский.
И стала бы страна подобна Руси после нашествия татар. И за ярлыками на Великое княжение золотопогонным диктаторам пришлось бы в Лондон или Париж ездить. Вступив в открытое столкновение с остальным миром, большевики сохранили ту самую «Единую и Неделимую», за которую боролись их противники. Вот вам и великий парадокс!
– Так что предлагаешь делать? Терпеть? – еле слышно спросил Якушкин.
– Просвещать народ, – уверенно ответил Решетилов. – Всеобщее уравнение сословий и свобода привели к установлению господства новой морали, а это – мораль малокультурного большинства (в основном, крестьянского). Столетнее культурное лидерство интеллигенции, так кропотливо внедряемое в общественное сознание, оказалось свергнутым. Да и большевики вдобавок потворствуют всевозможным проявлениям грубой материалистической философии. А чего, собственно, ожидать от политиков, чей пыл души ушел в борьбу? От людей лишь отчасти и односторонне образованных, радикальных? Не забывайте, что многие из них имеют тюремное прошлое! Нужны долгие годы, чтобы сегодняшние правители России переняли цивилизованный образ мышления.
– В целом – присоединяюсь, – поддержал доктора Зябловский.
– Одно плохо – нет времени на годы и десятилетия просветительской работы, – покачал головой Ковалец.
– Выходит, придется бороться с режимом сейчас? – картинно почесал затылок Фунцев.
– Тем более, что есть верные Родине силы, – важно заявил Якушкин.
Ковалец положил ему руку на плечо:
– Большевики сами толкают в лагерь своих противников тех, кто еще вчера их активно поддерживал. Я, например, сил не жалел, сражаясь за марксистские идеи. Теперь все переменилось. Народная власть заменяется господством партии. И таких, как я, немало. Наши единомышленники – по всей стране.
Ковалец многозначительно посмотрел на Якушкина и промочил горло глотком вина. Решетилов тихонечко встал и, извинившись, вышел из столовой.
– Вы располагаете значительными силами? – нарушил молчание Фунцев.
– Весомыми, – кивнул Якушкин. – За нами – часть руководства армии, много высокопоставленных чиновников из госаппарата и даже сочувствующие партийцы из ЦК.
– А что ж народ? Опять безмолвствует? – с неприкрытым ехидством спросил Зябловский.
– Видите ли, господин профессор, – запыхтел Якушкин, – мы искренне уважаем вас и ценим ваши заслуги, однако вещи, которые здесь обсуждаются, – крайне серьезные. Мы просим посильной помощи от небезразличных к судьбе России людей.
– Тайное общество? – посерьезнев, переспросил Зябловский. – Устарел я для борьбы. Хотя советом посодействовать могу.
– На большее мы пока и не рассчитываем, – вставил Ковалец. – Мы стремимся заручиться поддержкой единомышленников в вашей губернии. Со временем ряды сторонников будут пополняться.
– Я готов! – оживился Фунцев. – Могу и с друзьями переговорить.
– Это нужно сделать весьма осторожно, – предостерег Ковалец.
– Мы будем связываться и передавать необходимую информацию через Александра Никаноровича, – добавил Якушкин.
– Нет-нет, увольте, – отозвался доктор с порога столовой. – Я, господа, не политик и делу вашему не помощник.
Он поглядел на озабоченные лица москвичей.
– Тайну хранить, само собой, обещаю, – заверил Решетилов.
– Связь я могу держать, – вытаскивая из кармана блокнотик, сказал Фунцев. – Сей момент черкану адресочек, можете написать.
– А вы, Сидор Сидорович, смелый человек! – рассмеялся Якушкин.
Зябловский суетливо вскочил и стал прощаться.
– Что касается консультаций – всегда милостиво прошу, – тряся руку Ковальца, приговаривал он. – Гостей принять тоже буду рад.
Профессор коротко обнялся с Якушкиным, кивнул Фунцеву и бочком выскользнул из столовой. Решетилов пошел проводить.
– Зябловский не опасен? – шепотом спросил у Фунцева Якушкин.
– Да нет, Василь Филиппыч – старый конспиратор, – дописывая на листочке адрес, бросил тот.
Он протянул Ковальцу записку:
– Здесь – и служебный, и домашний…
Нестор Захарович поблагодарил и сунул бумажку в карман кителя.
– Не позволите ли вас проводить? – спросил Якушкин. – Можем поговорить без лишних свидетелей. А то, знаете ли, нам ночью уезжать.
– Конечно-конечно, – закивал Фунцев. – Не стоит обременять Александра Никаноровича ненужными разговорами… Вы в Москву отбываете?
– В Баку, – ответил Ковалец. – Мы тут проездом.
Когда Решетилов вернулся, Якушкин объявил, что они собрались прогуляться с Фунцевым по городу.
Доктор простился с гостями и устало повалился на диван.
Глава ХХ
