Если не считать отца и одного из адвокатов, единственными мужчинами, окружавшими ее, были тюремщики. Мистер Джерроу, грубо говоря, был одним из них, но он держался с ней иначе. По пути в корпус А4 он спросил ее:
— Я знаю, ты плаваешь с больными детьми. Тебе нравится?
— Да. Я начала совсем недавно. — Детей из специнтерната привозили купаться в бассейне один раз в неделю. — Я учу Лайема. Не все пока получается, но получится обязательно. Просто нужно немного терпения.
Она посмотрела на него краем глаза и увидела, что он одобрительно кивнул. Своей бородой он напомнил ей гномика, нарисованного на дне чашки из-под пудинга, из которых они ели, когда были маленькими. «Съешьте все до кусочка, — говорила мама, — тогда увидите, кто же спрятался на дне тарелки». И конечно, всякий раз на дне чашек под слоем йогурта, ломтиков бананов или заварного крема они неизменно находили бородача с перекинутой через плечо палкой, к концу которой был привязан узелок.
Ног не чуя под собой, моряк торопится домой — котомка за плечами,В душе мечтая об одном — скорей увидеть отчий дом и выпить чашку чая.
Вспомнив детский стишок, Кейт не придумала ничего лучше, кроме как спросить его, не опоздает ли он к чаю.
Мистера Джерроу позабавило серьезное выражение ее лица.
— Знаешь, Кейт, я работаю в системе исправительных учреждений вот уже двадцать пять лет, и, если память мне не изменяет, ты — первая, кто проявил обо мне такую трогательную заботу.
Кейт вконец растерялась и почувствовала, как снова покраснела до самых кончиков волос. Она злилась на себя за то, что не знала, как ответить на его подтрунивание, — мужчины пугали ее.
— Извини, — сказал он. — Я не хотел тебя обидеть. Я ценю твое внимание. Я не спешу. Надеюсь, у тебя найдется для меня пять минут.
Кейт ничего не ответила. Он и без того знал, что сейчас она свободна. Он собственноручно составлял для них распорядок дня.
— Завтра утром к нам приезжает комиссия из членов магистрата. Они заранее предупредили, что хотят осмотреть камеру пожизненной заключенной. Я бы хотел показать им твою. Ты не возражаешь?
Она не знала, чему удивляться больше — самой просьбе или деликатной форме, в которой она была сделана.
— Об этом вы хотели со мной поговорить?
Он кивнул.
— Почему вы просите меня об этом? — поинтересовалась она. — Почему бы вам просто не поставить меня в известность о ваших планах?
— Это не мой стиль работы. — Его тон стал жестким. — Ты же изучаешь психологию. Ты, вероятно, читала о социальном распределении ролей и о моделях руководства. Как бы поточнее выразиться? Я не хочу вторгаться в твое жизненное пространство только потому, что имею на это право. Я думаю, это пространство должно быть неприкосновенным. До тех пор, пока ты, — он насмешливо посмотрел на нее, — не дашь нам повод думать иначе.
Он посторонился, Кейт собственным ключом открыла дверь в коридор. Она ждала, что он войдет первым, но он жестом пропустил ее вперед.
— Кое-что еще, — продолжал он, идя вдоль камер. — Миссис Пегрэм инициировала более тщательное расследование случая с пожаром. Она говорила тебе об этом? — Кейт помотала головой. — Мы обсудили это происшествие с сотрудниками Нью-Холла. Миссис Пегрэм предоставила рекомендации заместителям. Комиссии по УДО сообщили подробности происшедшего, они теперь знают, что во время поджога ты спала. По большому секрету скажу тебе, что… — Он замолчал, проходя мимо дневального, который с угрюмым видом выплескивал воду на бетонный пол. Кейт со страхом ждала. Что? Что он хочет ей сказать? — И пришла к выводу, что нет никаких препятствий твоему досрочному освобождению. Тебя отпустят через два месяца. — Он посмотрел на нее и от себя добавил: — Прими мои поздравления.
Кейт не могла ничего вымолвить в ответ, словно язык присох к нёбу. Главное — не потерять голову. Как говорится, надейся на худшее, лучшее тебя само найдет.
На следующий день в десять часов утра в дверь ее камеры постучали. Странно, охранницы обычно просто заглядывали в глазок. Никто не вошел, и она пошла открыть дверь. На пороге, скрестив руки на груди, стоял Дэвид Джерроу. Другие офицеры попросту вваливались. Он же всем своим видом показывал, что с уважением относится к ее частной жизни. Кейт улыбнулась ему в знак благодарности за его деликатность.
Она вдруг испытала странное чувство, словно и впрямь была хозяйкой. В комнате было чисто, Блу сидел в своей клетке.
Хорошо одетые мужчины и женщины вынуждены были разделиться на две группы: их было слишком много. Кейт захотелось припомнить, каким же собирательным существительным назвать всех этих членов магистрата? Судейство, может быть? Несмотря на то что они с ней почти не разговаривали, им удавалось держаться покровительственно, в то же время с опаской поглядывая на Кейт, словно она была способна вцепиться им в горло.
Они с таким нескрываемым любопытством разглядывали ее книги и конспекты, корзину с шампунями и гелями для душа, что ей пришлось объяснить, что заключенным позволено отовариваться на сумму до десяти фунтов ежемесячно. Женщина с жемчужным ожерельем в костюме из твида поинтересовалась, что Кейт изучает, и была откровенно потрясена ответом. («Психологию? — переспросила она, не веря собственным ушам. — Неужели?») Краснолицый пожилой мужчина в жилетке беззастенчиво уставился на нее, затем вышел и прочел на двери табличку с ее личными данными. Вернувшись в камеру, он снова начал разглядывать ее, пытаясь найти подтверждение тому, что написано, в ее внешности.
— Странно, но я не вижу здесь твоих семейных фотографий.
Кейт обернулась. Женщина, сказавшая это, была на вид хрупкой, с каштановыми волосами и прелестной улыбкой. Милая, добрая на первый взгляд женщина. Но по-настоящему добрая женщина никогда не позволила бы себе такой бестактности, никогда бы не стала бередить рану, которая так больно саднила. Кейт, пересиливая дрожь в голосе, открыла рот, чтобы ответить. Заикаясь, она произнесла:
— Я… у меня… никогда… не было…
Дэвид Джерроу пришел ей на помощь и ответил довольно резко:
— К несчастью, в прежней камере случился пожар и почти все имущество Кейт сгорело. Фотографии, вероятно, тоже. А теперь, дамы и господа…
— Тьфу ты, черт! — Его перебил мужской голос. — Это еще что?
Со стороны подоконника донесся слабый сиплый писк: в старом свитере, приспособленном под гнездо, сидела, съежившись, больная птаха, она была похожа на комок грязной ваты.
