На доходы от своего хозяйства сможет неплохо жить. «Короче говоря, – сказал он, отрезая для нее кусочек меда, – я никогда в жизни не был так сознательно счастлив».
Аделина откусила большой кусок хлеба с медом. Ее глаза сияли.
– Я тоже, – сказала она.
Уилмота это позабавило.
– Бьюсь об заклад, что вы не знали и часа настоящего несчастья.
– Я не собираюсь выставлять напоказ свои горести, – стараясь сохранять достоинство, надменно сказала она и налила себе еще меда.
– Разве я выставляю? – Он слегка покраснел.
Аделина задумчиво на него посмотрела.
– Ну, только что вы сказали, что осознанно счастливы. Вероятно, иногда вы осознанно несчастны. Я не боюсь жизни и никогда не ожидаю худшего.
– Я расскажу вам о себе, – заявил он. – Я не собирался этого делать, но сделаю.
Она с нетерпением подалась вперед:
– О да! Расскажите!
– Вынужден просить вас сохранить это в тайне.
– Буду нема, как могила!
– Очень хорошо.
Он встал, отнес заварочный чайник к печи, добавил воды из чайника. Все еще с ним в руках, он резко повернулся к ней.
– Я женат, – сказал Уилмот.
Она неверяще уставилась на него:
– Да нет! Разумеется, нет!
Он коротко рассмеялся.
– Не думаю, что ошибаюсь. Я не только муж, но и отец.
– Подумать только! То есть вы солгали мне, что холосты?
– Да, я обманывал вас.
– Вы кажетесь закоренелым холостяком.
– Много раз меня называли идеальным мужем.
– Ах, – сказала она с усилившимися ирландскими интонациями. – Кем бы вы ни были, у вас это отлично получается. – И, мгновение подумав, добавила: – Любовником и тому подобным.
– И лжецом!
Она посмотрела ему в глаза.
– Вы собираетесь рассказать, почему лгали?
– Да. – Он подошел к ней и сел рядом.
– Я имею в виду, почему вы скрыли факт вашего брака.
– Да, конечно… Я сбежал.
– Бросили ее?
– Да.
– И ребенка?
– Да.
– Мальчик или девочка?
– Девочка четырнадцати лет.
– Значит, вы давно женаты!
– Пятнадцать лет. Мне было двадцать пять. – Он добавил с неожиданной силой: – Пятнадцать лет страданий!
– Не может быть, что все пятнадцать!
– Не прошло и полугода со дня свадьбы, как я понял, что совершил ошибку. Остальные годы прошли во все большем осознании ее.
Его ладонь легла на стол, на мгновение она накрыла ее своими руками.
– Расскажите мне об этом, – попросила она.
Сквозь открытую дверь были слышны шум реки и шелест камыша. У ворот замычала купленная Уилмотом корова.
– Она хочет, чтобы ее подоили, – сказал он.
– Вы это умеете?
– Мне помогает молодой индеец.
– О как мне нравится это место! – воскликнула Аделина. – Не хочу думать, что вы здесь несчастны.
– Я уже говорил вам, как я счастлив. Но мне не будет покоя, пока вы не узнаете всей правды.
– Вы опасный человек, – заметила она.
– Вы имеете в виду, что говорить правду небезопасно?
– Я смогу это перенести, но так нельзя сказать обо всех женщинах. Возможно, ваша жена не смогла бы.
– Генриетта никогда ничего обо мне не знала. Почти ничего. Она знала, что я занимаю завидное место в большой судоходной компании. Я женился слишком молодым, но работал не покладая рук. Я хорошо разбирался в цифрах. Меня ценили на службе. Наши друзья, то есть друзья моей жены, говорили, что я хороший муж и отец. В этом не было ничего удивительного. Меня хорошо к этому подготовили. А она не оставляла меня в покое. Опрятность, порядок, жизнь, выверенная до мелочей – вот что было ее целью с утра до вечера. Это, и приобретение новых вещей. Только мы покупали одно, как она уже стремилась к другому. Стекло, серебро, ковры, портьеры, одежда – и все требовалось содержать в идеальном порядке. Никаких собак. Две служанки, когда я уехал, было уже две, постоянно что-то мыли и убирали. Но если бы она занималась этим спокойно. Она ничего не делала спокойно. Она говорила не переставая. Она могла часами рассказывать о каких-то банальных светских победах или поражениях или об оплошностях служанки. Если она молчала, то лишь потому, что впадала в холодную ярость, а я не мог этого выносить. Я либо ссорился с ней, чтобы вывести ее из этого состояния, либо кротко уступал. Видите ли, ее характер сильнее моего.
– А маленькая девочка? – спросила Аделина, стараясь соотнести Уилмота с новой картиной.
– Она не маленькая девочка, – раздраженно ответил он. – Это большая девица без всяких привязанностей, невеликого ума. Ее мать была убеждена, что Хэтти унаследовала мои музыкальные способности. Она брала уроки музыки и вечно выстукивала одну и ту же пьесу, всегда с одними и теми же ошибками. Жена вечно болтала, но Хэтти говорила редко. Она просто сидела и смотрела на меня.
– Верно, странная жизнь у вас была, – сказала Аделина. – А что случилось потом?
– Я прикладывал к работе все большее усердие. Меня повысили. Я стал больше зарабатывать, но сумел сохранить это в тайне. Я стал заговаривать с ней о Востоке и о том, как мне хочется туда попасть. При этом я планировал уехать на Запад. Она не могла понять моей внезапной разговорчивости. Моя болтовня ей ужасно докучала. Хэтти же лишь сидела, уставившись на меня, и постоянно сосала леденцы с гвоздикой. Когда я думаю о ней, то вспоминаю запах гвоздики.
– Ах, вам следовало оставаться холостяком! – воскликнула Аделина.
– Это сделало бы меня невосприимчивым к запаху гвоздики? – саркастически спросил он.
– Думаю, вы не приспособлены к семейной жизни. Не то что мой отец. Ему безразличны и запахи, и то, молчит женщина или говорит. У него есть привычка к браку.
– Честное слово, – воскликнул Уилмот, – можно подумать, что вы сочувствуете моей жене!
– Она нуждалась в хорошей взбучке, которая выбила бы из нее дурь. Она была некрасива или хороша собой?
– Хорошенькая, – хмуро ответил он.
– Она следила за собой?
– Да.
– А Хэтти? Хорошенькая?
– Как пудинг с салом.
– На кого же она была похожа?
– На отца моей жены. Он все время нюхал табак, и тот вечно был рассыпан по его жилету.
– Вот, опять вы замечаете мелочи! Возможно, у вас имеется писательский талант.
Уилмот покраснел.
– У меня есть слабые надежды на это.
– Не позволяйте им упасть в обморок! – призвала его Аделина. – Пусть окрепнут! Я не верю в слабые надежды. Не слабые надежды привели меня к Филиппу.
Упоминание имени Филиппа отбило у Уилмота порыв к откровенности. Он почувствовал присутствие Филиппа в комнате и сухо сказал:
– Мне не следовало все это вам рассказывать.
– Почему же нет? Для чего еще нужна дружба?
– Вы меня презираете.
– Могу ли я презирать своего друга? Вы единственный мой друг в этой стране,
