ТЕТЯ КОТЯ. Так неинтересно. Бито или еще?
МАНАЙЛОВА. Ждешь этого выходного, как не знаю чего, а выходной – с ума сходишь.
ТЕТЯ КОТЯ. Туз – сними картуз! Шесть – на жопе шерсть!
ИННА. Сами виноваты, вас всего лишили, а вы…
ВЕРОНИКА. Опять ты? Вот отстроят цех, будет опять, как у людей.
ИННА. Да неужели?
МАНАЙЛОВА. Просто зона у нас неудачная. Я везде была, эта хуже всех.
ИННА. Да система это, как вы не понимаете? Система не наказания, а подавления и унижения! И круговой поруки: один рыпнется – наказывают всех!
ТЕТЯ КОТЯ. Просто никто про нас не знает. Все закрыто, шито-крыто. Шито-крыто, шито-крыто. Крыто или еще подвалите? А, восьмерка-красноперка! А у нас король – беги горой!
ИННА. Уверяю вас – все всё знают! Знают – и молчат! Круговая порука: все виноваты, значит – никто не виноват!
ТЕТЯ КОТЯ (смеется). Вспомнила: на день города нас собрали, ну, сначала передовиков отметили. Грамоты, то, се, одному орден какой-то дали. А со мной рядом техник сидит, Кругалев, хохмач страшный, и говорит: ага, этот передовик себе на дом наворовал, этот на три дачных участка, этот на машину за сто тыщ долларов…
МАНАЙЛОВА. За это и награждали. Кто умеет, тот и молодец.
ТЕТЯ КОТЯ. Ну да, ну да. А потом наш районный начальник управы на трибуну залез и начал врать: показатели, объемы, ля-ля-ля, ля-ля-ля, а врет-то он не сам, а с нашего вранья, которое мы ему наврали, и он это знает. А кто сверху слушает, он сидит и слушает, хотя тоже знает, что вранье, но ему же тоже наверх ехать и там тоже чего-то врать надо, вот он и слушает, запоминает. А если скажет правду – его метлой сразу же!
ИННА. Вот! Ведь понимаете же! Все врут, что любят родину, и все ее грабят! Лицемерие как норма жизни! В Бога можешь не верить, но правительство в церкви стоит по праздникам – и ты стой! И в партию вступи, и в какой-нибудь фронт – не потому, что веришь, для дела!
МАНАЙЛОВА. И что? Везде так, во всем мире.
ИННА. Не буду спорить. Действительно, америкосы плясали от радости – избрали черного президента. Если выберут атеиста или иудея, или мусульманина, или вообще гея – вот это серьезно!
ТЕТЯ КОТЯ. Геи – это которые…
МАНАЙЛОВА. Гомосеки.
ТЕТЯ КОТЯ. Пидораса – в президенты?!
ВЕРОНИКА. Пусть уедут все на какой-нибудь остров, создадут государство и выберут себе своего. Ну, как Израиль, только для голубых.
ИННА. Вот это и есть лицемерие! Между прочим, Христос именно лицемеров гнал и гнобил больше всего!
ВЕРОНИКА. Ты Христа не трогай, он красавчик был. Всех любил. И пострадал.
МАНАЙЛОВА. Ты выпила, что ли?
ВЕРОНИКА. Где бы я взяла? Просто настроение хорошее.
ТЕТЯ КОТЯ. А что козыри у нас?
ВЕРОНИКА. Пики. Под меня ходи.
ИННА. Христос две основные мысли принес, одну божественную – про возможность спасения души, вторую человеческую – о правде! Люди всегда хотели правды, и он ее сказал! И кто хотел правды, тот пошел за ним! А кто не хотел – молчал! И молча смотрел, как его распинают. Или даже кричал: круто, давайте, распните его!
АНЯ. Ты так сердишься, будто мы его распинали.
ИННА. Я не на вас сержусь, а из-за вас!
МАНАЙЛОВА. А кто тебя, собственно, уполномочил?
ИННА. Никто, просто… Вы не обижайтесь, я прямо скажу…
ТЕТЯ КОТЯ. Нас обидеть – надо постараться. Мы уже насквозь обиженные.
ИННА. Так вот. Интеллигенция всегда думала не только за себя, но и за народ.
Манайлова резко поднимает голову и в упор смотрит на Инну.
МАНАЙЛОВА. Это ты у нас, что ли, интеллигенция? Типа Чехов в юбке Антон Палыч?
ИННА. А вы Чехова читали?
МАНАЙЛОВА. Читали, читали – и не только про Каштанку! Но вот интересно, Чехов побежал бы в церковь матерные частушки против Бога петь?
ИННА. Во-первых, не матерные, во-вторых, не против Бога, а…
МАНАЙЛОВА. Побежал бы или нет, я спрашиваю? Интеллигенция, блин!
Бросает карты, идет к кровати, ложится.
ТЕТЯ КОТЯ. Весь отдых поломали.
МАНАЙЛОВА (садится на кровати – не может успокоиться). Интеллигенция! Вот в интернате учитель у меня был по математике Сергей Леонидович, три двойки подряд в журнал поставил, а у нас за это прогулок в город лишали. Я разозлилась и вырвала из журнала листок. А он догадался, что я, но никому не сказал! Сказал: неизвестно. Зато потом со мной целый час говорил. По душам. Вот это – интеллигенция! Я, может, из-за него другим человеком стала!
ИННА. Рецидивисткой?
Манайлова встает, идет к Инне. Инна поднимается.
ИННА. Ударить хотите? Ну ударьте.
Манайлова, подойдя к ней вплотную, стоит некоторое время, потом садится к столу.
МАНАЙЛОВА. Под кого ходим?
Играют.
ИННА. Для справки: Чехов был страшным бабником.
ВЕРОНИКА. Что говорит только в его пользу.
ИННА. И венерическими болезнями болел.
МАНАЙЛОВА. Ты нарочно, что ли, меня дразнишь?
ТЕТЯ КОТЯ. Вы опять?
АНЯ. Нет у нас никакой интеллигенции. У интеллигенции принципы, а у кого сейчас принципы? Я не встречала.
ВЕРОНИКА. И не надо! Принципы – страшное дело. Из-за них людей убивают.
ИННА. Я никого не убивала.
ТЕТЯ КОТЯ. Какие твои годы.
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Ночь.
Тетя Котя стонет.
ИННА. Врача надо вызвать.
ТЕТЯ КОТЯ. Пройдет. Не первый раз.
Инна вскакивает, стучит в дверь.
ИННА. Эй! Человеку плохо! Нужен врач!
ТЕТЯ КОТЯ. Не надо. Разозлятся – хуже будет. У меня уже прошло.
ИННА. Нельзя же так! Знаете что? Надо взять и написать письмо о всех наших безобразиях. Что, убьют вас за это? Голодом уморят? Или вы уже совсем себя с тараканами уравняли, вас давят, а вам все равно? Нет, я серьезно, вы послушайте…
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Женщины сгрудились вокруг Инны, которая пишет письмо.
ТЕТЯ КОТЯ. Медицинской помощи не оказывают!
ВЕРОНИКА. Мне собственные прокладки из посылки не дали, подоткнуться нечем было!
МАНАЙЛОВА. Нормы увеличивают без конца!
АНЯ. Обращаются невежливо!
ИННА. Все. Подписывайте.
Пауза.
ИННА. Подписывайте, вы что?
ТЕТЯ КОТЯ. Зачем? Мы тебя поддерживаем, а подписываться – это уже… Это уже, как сказать… Типа революция.
МАНАЙЛОВА. У нас за коллективные жалобы кишки живьем вынимают и на руку наматывают.
Инна смотрит на всех поочередно.
АНЯ (решительно). А я подпишу! В самом деле, сколько можно терпеть? (Подписывает.)
ВЕРОНИКА. И я. (Подписывает.)
МАНАЙЛОВА. Мне, как бригадиру, нельзя. (Отходит, ложится на койку.) Да и вообще, не верю я в это.
ТЕТЯ КОТЯ. А мне УДО грозит, девушки, вы не обижайтесь. Еще два года тянуть – я не выдержу, у меня сердце слабое.
ИННА. Каждый сам делает свой выбор.
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Открывается дверь, входит Вера Павловна.
Все встают.
Вера Павловна переводит взгляд с одной женщины на другую. Потом идет к коробке.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Сколько?
ИННА. Столько, сколько смогли за восьмичасовой рабочий день. Четыреста двадцать.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Ясно. Через пару часов зайду – чтобы было шестьсот.
ИННА. Не будет. Рабочий день окончен. Мы в письме все ясно написали.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Какое еще письмо?
ИННА. Я сама вам отдавала…
ВЕРА ПАВЛОВНА. Когда? А, бумажка эта… Я думала, там стихи. У нас вон в третьем корпусе есть девушка, она тоже мне стихи дает все время. Я их в стенгазету отношу. Душевные стихи. Сейчас… (Вспоминает.) «Я солнца луч увидела в окне… И все равно, что на окне решетка. Но ведь он… чего-то там, не помню… дошел ко мне, как будто в детстве я счастливая девчонка! И пусть… Щас. Как там… И пусть судьба меня поставит раком, но солнце всем нам светит одинаково! Ну, раком я вычеркнула, а остальное – просто Есенин!
ИННА. То есть вы никуда его не передали? Или просто выкинули?
ВЕРА ПАВЛОВНА (Манайловой). Бригадир, тебе рассказать, что будет, если она не успокоится?
Манайлова молчит.
ВЕРА ПАВЛОВНА (Инне). У нас так: два раза объясняют, на третий делают выводы. С тобой объясняться бесполезно. Поэтому сразу делаем выводы и играем в подушку.
АНЯ. Не надо…
ВЕРА ПАВЛОВНА. С тобой сыграть? Могу и без подушки.
Вера Павловна идет к одной из кроватей, берет подушку, дает Ане.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Будешь держать.
Аня подходит к Инне и прикладывает подушку к ее лицу.
