7-ю серию приняли влет, 8-ю с оговорками, будет разговор о девятой.
«Пересуд» зарубили окончательно. Никто не говорит, что плохо, речь о том, что для зрителей в 21.30 это сложно, а на то, чтобы снять для полуночников, не могут дать нормальных денег.
Аргумент: «Вы же не удивляетесь, что вам за книги, которые, по-вашему, искусство, не платят, а за сериалы, которые, по-вашему, совсем не искусство, платят?».
Я заткнулся. Рыночная логика. Платят не за то, что хорошо, а за то, что хорошо покупается. Остальное детали и уловочные хитрости. Надо уметь хорошо делать плохое, вот, собственно, в чем вся соль.
Иногда хорошо выходит и хорошее. Или хотя бы приличное. Как исключение.
В любом случае жвачка даже самого высокого качества (американские сериалы) – все равно жвачка.
Инна
Пьеса в 1,5 действиях
Действующие лица
МАНАЙЛОВА, за 40 лет
ВЕРОНИКА, 30 лет
ТЕТЯ КОТЯ, 60 лет
АНЯ, 30 лет
ИННА, 21 год
ВЕРА ПАВЛОВНА, около 50 лет
НАСТЯ, около 40 лет
Действие 1
Камера или небольшой барак в тюремной зоне. Пять кроватей, возле них тумбочки без дверок с личными вещами и предметами гигиены.
В центре длинный дощатый стол. Вероника, Тетя Котя и Аня работают, они изготавливают флажки. Вероника накладывает лекало на полотно, вырезает ножом заготовку, передает Тете Коте, Тетя Котя на машинке-оверлоке обметывает флажок, передает Ане, Аня загибает край и на обычной швейной машинке прострачивает его, всовывает туда маленькое древко, прибивает гвоздиком и бросает флажок в картонный ящик, вслух считая количество.
Настя, женщина, отбывшая срок, собирает постель.
Манайлова лежит на отдельной кровати, подбрасывает и ловит маленький мячик и тоже считает флажки.
АНЯ. Сто сорок три.
МАНАЙЛОВА. Сто сорок три.
ВЕРОНИКА (Насте). Настя, позвонить не забудешь?
НАСТЯ. Не забуду.
ВЕРОНИКА. Ничего лишнего. Просто: Вероника передает привет. Он начнет спрашивать, как, чего, скажешь: ничего, просто передает привет. Пусть он озадачится!
АНЯ. Сто сорок четыре.
МАНАЙЛОВА. Сто сорок четыре. Не поняла: зачем привет передавать, если неизвестно зачем?
ВЕРОНИКА. Отвечаю, товарищ командир: мужчина ненавидит что? Он ненавидит, когда чего-то не понимает. Почему? Потому, что он чувствует себя дураком, а он к этому не привык, даже если дурак.
АНЯ. Сто сорок пять.
МАНАЙЛОВА. Сто сорок пять.
ВЕРОНИКА. Он начнет думать: почему сама не позвонила, не написала, зачем привет передает? И в результате позвонит сам. Или напишет. Потому, что мужчина женщине первый звонить должен, а не наоборот!
ТЕТЯ КОТЯ (Насте). Я по тебе скучать буду. Прямо как родная стала… (Утирает пальцем глаз.) Зинаиде скажешь, чтобы не своим все отдала, ей ума хватит, а чтобы каждому по паре носочков. И Зинаидиным две пары, и Валентининым пару для ее Владика, и…
АНЯ. Сто сорок шесть.
МАНАЙЛОВА. Сто сорок шесть.
ТЕТЯ КОТЯ. И Петиным три пары. Подарок им от бабы Коти. Меня все Котей зовут. Внуки – баба Котя, племяннички – тетя Котя. А кто первый назвал, уже не помню. Была Катя, стала Котя навсегда. А чего, мне нравится!
ВЕРОНИКА. Теть Коть, я умру раньше смерти! Ты это уже сто первый раз рассказываешь! (Насте.) Главное, Настя, без комментариев, поняла? Просто: Вероника передает привет. Он начнет спрашивать – ну, мало ли, типа, может, кто-то у нее тут есть? Скажешь: без понятия. Привет – и до свидос!
АНЯ. Сто сорок семь.
МАНАЙЛОВА. Сто сорок семь. Будет он спрашивать! У него там таких, как ты, знаешь, сколько?
ВЕРОНИКА. Знаю – ни одной! Потому что такую, как я, он в принципе не найдет! А если ты, товарищ командир, в мужчинах ничего не понимаешь, то и молчи!
Манайлова резко встает, подходит к Веронике.
МАНАЙЛОВА. Ты на что опять намекаешь? (Замахивается мячиком.)
ВЕРОНИКА (выставляет локоть и пригибается). Ни на что, уймись! Ты на зонах всю жизнь, замужем не была…
МАНАЙЛОВА. И что? Тут мужчин, что ли, нет? Не понимаю я! Я людей вообще лучше вас всех понимаю! Насквозь! Поэтому я над вами сижу!
ВЕРОНИКА. Лежишь.
АНЯ. Сто пятьдесят.
МАНАЙЛОВА. Сто пятьдесят. (Собирается вернуться на место, но не выдерживает, подскакивает к Веронике сзади и бьет ладонью по затылку.) На! Умней будешь!
Вероника вскакивает, выставляет нож.
ВЕРОНИКА. Доиграешься, Манайлова!
МАНАЙЛОВА (вцепившись в одежду на груди, как бы готовая разорвать ее). Ну, бей, бельдюга! Режь, сэка! Ну? Давай! Ну? (Ловким движением вырывает нож у Вероники.) Запомни, пала, достала пыряло – пыряй! А не можешь – не дрочись! (Делает выпад и чиркает ножом Веронику по предплечью.) На память тебе!
ВЕРОНИКА (хватается за плечо). Ты охренела? Вы смотрите, что она делает! До крови порезала, тварь! Убью! (Она хватает табуретку, поднимает над головой.)
ТЕТЯ КОТЯ (не очень спеша встает, берет у Вероники табуретку, а у Манайловой нож). Успокоились! Что бы ни делать, лишь бы ничего не делать. Работа стоит, опять нормы не будет.
ВЕРОНИКА. Я ее во сне прирежу.
МАНАЙЛОВА. Ага. Если сама проснешься.
ТЕТЯ КОТЯ. Хватит уже! Будет выходной – режьтесь на здоровье. А ты, Манайлова, в самом деле, если бригадир, не ломай производство.
МАНАЙЛОВА. Я, что ли, начала?
ВЕРОНИКА. А кто?
Вероника дотягивается языком до пореза, облизывает, потом отрезает кусок материи, перевязывает рану. Тетя Котя ей помогает. Они садятся за стол, берутся за работу. Манайлова ложится, опять подбрасывает мячик.
НАСТЯ. Ну… Мне пора…
Аня встает, идет к ней, подает свернутый листок.
АНЯ. Я тут нарисовала, как найти. Сергуновы Аля и Оля. Там рядом высокий такой памятник с самолетом, летчик какой-то погибший. А может, и сам умер… А у них такая серебристая оградка… С завитушками… Фотографии там… То есть фотография одна, они там вместе… Цветочки им положи. И это… Конфеток насыпь.
ТЕТЯ КОТЯ. Еду на могилы не кладут, не положено.
АНЯ. Да? Ну, не надо.
НАСТЯ. Я пошла. До свидания.
ТЕТЯ КОТЯ. Какое до свидания, Настя, так здесь не говорят! Прощаться положено.
НАСТЯ. Прощайте.
Вероника встает, обнимает ее.
ВЕРОНИКА. Поживи там за нас по полной!
МАНАЙЛОВА. Поживет она. Мужа нет, работы нет, двое детей на шее.
НАСТЯ. Ничего. Не хуже, чем здесь.
Аня и Вероника возвращаются к столу. Работа продолжается.
Настя, постояв, идет к двери, стучит. Открывается окошко, кто-то заглядывает. Дверь открывается. Настя делает шаг, стоит в двери.
АНЯ. Сто пятьдесят один.
МАНАЙЛОВА. Сто пятьдесят один.
Настя, не поворачиваясь, ни на кого не глядя, говорит, почти не повышая голоса, но с силой.
НАСТЯ. Будьте вы прокляты. Ненавижу вас всех. Чтоб вам здесь сгнить!
И выходит. Дверь закрывается.
ТЕТЯ КОТЯ (кричит). Носочки-то передашь?
Пауза.
ВЕРОНИКА. Это чего было?
ТЕТЯ КОТЯ. Перед волей человек всегда на нерве. Тут-то уже понятно, что к чему, а там все заново.
ВЕРОНИКА. Нет, но за что? Что мы сделали?
ТЕТЯ КОТЯ. Она не нас прокляла, а вот это вот все. (Обводит рукой окружающее.)
МАНАЙЛОВА. А что – это всё? Это всё! Тут зона, тюрьма, да. Но хотя бы никто не притворяется, что свобода! А там, сэка, та же самая тюрьма, а притворяются, что свобода!
АНЯ. Сто пятьдесят два.
МАНАЙЛОВА. Сто пятьдесят два.
ТЕТЯ КОТЯ. Не сравнивай. Там куда захотел, туда пошел, что захотел, то покушал. Родные вокруг – дети, внуки, у кого есть. Даже смешно говорить.
ВЕРОНИКА. А я Манайлову понимаю, как ни странно. Это только кажется, что свобода, а на самом деле с детства что велят, то и делаешь. Ты вот, тетя Котя, воровала почему? Свободы не хватало?
ТЕТЯ КОТЯ. Я не воровала, я работала! Ты знаешь, что такое жилищная система? Это целый космос, никакой Гагарин не разобрался бы! Он что? – взлетел, покрутился, сел, а тоже – подвиг! А вот когда тебе урежут финансирование, а объем тот же, а все жалуются, а объектов сто штук, а ты можешь освоить только двадцать, а зарплата – копейки…
АНЯ. Сто пятьдесят три.
МАНАЙЛОВА. Сто пятьдесят три.
ТЕТЯ КОТЯ. …а на тебе муж больной, дети, а у них тоже дети, всем кушать надо, одеться надо, а вокруг тебя все премии себе выдают и живут в шоколаде, вот порешай ты такую задачку! Я сама, что ли, брала? Давали! А на мне отыгрались!
ВЕРОНИКА. Я о том и говорю: тут дают, и там дают. А моя позиция – брать самой! Свободы нигде нет, а счастье – есть! Я это лично знаю!
