- Охлаждать надо! - пояснил Сева. - Лучше будут резцы при обдирке стоять.
- Я, конечно, тоже об этом думала, - сказала Катя Леночке. - Надо непременно попросить баночки в столовой, там их много.
Все это в целом было удивительно. Сева впервые позаботился о станке, предложил правильное дело и этим не ограничился - собрал свои и Костины запасные резцы и сказал:
- Неси в заправку, я на двух станках работать стану.
Девочки во все глаза следили, как поведет себя Сева, который теперь был самым «слабым звеном» за колоннами. Не обращая на них внимания, он подошел к станку Кости и нажал кнопку «стоп».
- Зачем остановил? -встревожился Костя.
- Нужно, чтобы один станок опережал другой ровно на полоперации, тогда можно все успеть, - объяснил Сева. - Соображать надо. Ну, кто с кем заодно?
- Нынче я с тобой заодно, - широко улыбнувшись, признал Костя.
- Значит, не дашь тамгу?
- Не… Коли ты так будешь робить - дам!
- То-то! - невесело усмехнулся Сева. - Я тебе покажу, кто такой Булкин-Прогулкин!
В тот день случилась еще одна удивительная вещь. Перед самым гудком Катя приказала Леночке управляться с двумя станками, взяла железный лист с длинной проволочной ручкой, на котором ребята таскали стружку, и начала уборку.
- Сам сделаю, - остановил ее Костя, когда она подошла к его станку.
- А может быть, я не хочу быть в долгу! - строптиво ответила она.
Она нарочно нагребла большой ворох стружки и потащила лист к транспортеру. Было трудно, но Катя наклонилась вперед и закусила губы с такой решимостью, что стало ясно - ни за что не отступит поперечная душа. Вернувшись с пустым листом, она нагребла еще больше стружки и вдруг опустилась на стеллаж.
- Ножки не держат, - пожаловалась она шутливо, но губы ее покривились. - Ничего, не сахарная!…
Сева - да, Сева Булкин! - схватился за ручку листа и подтащил к транспортеру.
Как-то получилось, что с завода вышли все вчетвером: впереди Костя, за ним девочки, а поодаль Сева. Он плелся на такой дистанции, чтобы быть в компании, в то же время не теряя права сказать: «Я иду домой самостоятельно». Сначала девочки весело болтали, а потом Костя услышал испуганный голос Леночки:
- Катя, ты что?… Что ты балуешься!
Он обернулся и увидел, что Катя сидит на земле.
- Все качается, - тусклым голосом, с трудом проговорила Катя и оперлась руками о землю.
- У тебя голова закружилась, - догадалась испуганная Леночка.
Она заставила Катю подняться, взяла ее под руку и сказала Косте:
- А ты под другую руку возьми. Она заболела.
- Сама дойду… - слабым голоском возразила Катя и засмеялась: - Малышок, смотри - Ойка язык высунула…
- Ты же знаешь, что это у меня условный рефлекс. Я всегда язык высовываю, когда… Ой, она опять села!
- Весь холм качается, - сказала Катя, ощупывая снег. - Как противно… Я сейчас умру…
- Мы с Севолодом ее под руки потащим, а ты, Ленушка, сзади толкай, - распорядился Костя.
Кое-как они доставили Катю домой.
Так она заболела в первый раз. Она лежит на диване в гостиной, бледная и худенькая, такая худенькая, что душе вовсе не в чем держаться. Даже глаза - драчливые глаза - призакрылись и вот-вот погаснут… В доме тихо… Леночка побежала домой ужинать, бабушка перестала охать, Сева в боковушке пьет чай со свистом, хмуро переживая сегодняшний день, а Костя сидит на медвежьей шкуре и, обхватив колени руками, смотрит в огонь.
ЧУДЕСА
Несколько дней прошло. Катя болела - не с кем было Леночке шушукаться, не слышно было за колоннами небрежного Катиного голоска. Хорошо, что теперь у Кости прибавилось забот, так как у них с Севой стало правилом работать на пару, и приходилось особенно следить за напарником. Сева изменился сильно. То работал очень хорошо, старался сделать так, чтобы Костя был с ним заодно, то вдруг все валилось из рук, и ему приходилось быть заодно с Костей. В такие минуты лучше было его не трогать.
- Что ты ко мне лезешь, чего ты пристаешь! - начинал он кричать тонким голосом. - Подумаешь, ударник! Сколько ни старайся, все равно полторы нормы на этих черепахах не выработаешь! Может быть, опять шестеренки переставишь?
Сейчас, когда умения у Кости прибавилось, когда он легко управлялся с двумя станками и каждый день перевыполнял норму, он все угрюмее посматривал на темную свинцовую пломбу, сковывавшую ручку для переброски ремня. Стоит только убрать ненавистную пломбу, перекинуть ремень на шкиве с одной ступеньки на другую, и патрон станет вращаться быстрее, то есть скорость резания повысится. Если к тому же маленько ускорить ход суппорта, то… Но тут припоминалась поломка станка - и крылышки опускались: нельзя! Хоть плачь, а нельзя!
Может быть, Костя думал именно о свинцовой пломбе, когда, по распоряжению Герасима Ивановича, остался вечером за колоннами подкрасить инструментальные шкафчики. Он получил в кладовой не только зеленую, но и немного ярко-желтой краски, сделал у шкафчиков желтые уголки, и получилось очень красиво.
- Где здесь Малышев, который станок сломал? - послышался веселый голос.
Не раз Костя встречал на заводе инженера-конструктора и рационализатора Павла Петровича Балакина, слышал от ребят, что он умный и чудной, и уважал Балакина за то, что он сконструировал транспортер-дрожалку для уборки стружки. По его мнению, Балакин был вовсе не чудной, только он был очень длинный, тонкий. Когда он разговаривал с кем-нибудь, кто был ниже его, он наклонялся и становился похож на вопросительный знак. Говорил он звонким голосом, который легко перекрывал шум машин, часто смеялся, носил зеленый блестящий ватник, а под ватником - шелковую трикотажную рубашку и цветной галстук.
Косте в нем нравилось все: и светлые волосы, зачесанные так, что получался высокий гребень, и живые желтые глаза, и немного вздернутый нос, и привычка пощелкивать длинными пальцами.
- Я Малышев, - сказал Костя.
- Конечно, ты! Несомненно, ты! - обрадовался инженер. - Миша Полянчук художественно описал мне твою наружность. У тебя одного шапка с такими длинными ушами, что на десять осликов хватит. - Он протянул Косте пакет: - Вот посылка от Миши. Прекрасный парень этот Полянчук! Замечательно поет украинские песни… Он попросил меня поинтересоваться твоим станком. Ну-с, так что же случилось?
Засунув руки в карманы, раздвинув полы ватника, как крылья, и наклонившись над Костей, он выслушал печальный рассказ и возмутился:
- Как ты посмел такую гадость устроить! Ты думаешь, на «гитаре» станка можно трепака играть?
- А я хотел как лучше, - ответил Костя, который вовсе не боялся этого человека.
- «Хотел, хотел»! Мало хотеть - надо знать и уметь!
- Нашли Малышева? - спросил Герасим Иванович и присел на стеллаже.
- Поставь, Малышев, заготовку, хочу посмотреть его в работе, - сказал Балакин, закончив осмотр всего станка.
Приближались какие-то важные события. Взволнованный Костя включил станок. «Буш» принялся снимать стружку. Казалось, что сейчас он делает это особенно медленно, но инженер одобрительно похлопал по станине:
- Молодец, старичок, старайся!… Работает он почти на пределе, не правда ли, Герасим Иванович? На этой операции ничего не выиграешь.
- Правильно, - поддержал его Герасим Иванович. - Так все и рассчитано.
- А вот посмотрим, все ли… Покажи, Малышев, отделочную операцию.
Переменив резец, Костя стал отделывать «трубу».
- Лодырь! - сразу решил Балакин. - Лодырь ты, господин «Буш»! На обдирке стараешься, на отделке отдыхаешь. Такой режим резания на легкой отделочной операции никуда не годится. Это позор, а не режим… Как по-вашему, Герасим Иванович?
- Спорить не буду, - неохотно согласился мастер. - Да что поделаешь, коли у работников квалификации настоящей нет…
Ни слова не говоря, Балакин сорвал пломбу с ручки для переброски привода и сделал то, о чем так часто мечтал Костя: передвинул ремень на шкиве.
