– Думаю, ты не откажешься принять кубок от одной из наших женщин, – сказал Торбранд. – И оставить его себе в залог нашей дружбы.
– Если я не прошу слишком многого, мне бы хотелось, чтобы кубок поднесла мне вон та красивая девушка. – Гельд вежливо, но уверенно кивнул на Эренгерду, будто и не знал, кто она. – Если ты, конунг, позволишь, – скромно добавил он.
Вот так. Я у вас человек чужой, новый, мне простительно не знать, на ком ваш конунг подумывает жениться. Спрос не вина, как говорят у говорлинов. Зато если он позволит… Гельд сам не знал, что ему это даст, но принять кубок из рук гордой Эренгерды, да еще на виду у всех фьяллей… После этого она уже не сможет делать вид, что не замечает проезжего торговца.
– Эренгерда дочь Кольбейна! – негромко позвал Торбранд конунг.
Девушка встала – высокая, стройная, светловолосая – береза злата, как сказал бы иной скальд. Конунг сделал ей знак подойти, и она плавно, с ловкостью обходя сидящих и стоящих, приблизилась к священному ясеню. Торбранд двинул кистью, и служанка подала Эренгерде серебряный кубок заморской работы – со стенками, как бы составлеными из крупных земляничных листьев, но с ровными краями. В нем мягко пенился тепловатый мед, пахнущий малиной.
Торбранд конунг легким движением указал Эренгерде на кубок и на Гельда. Она часто подносила кубки гостям, которым Торбранд хотел оказать честь, но эта просьба ее удивила. Эренгерда недоумевающе глянула на конунга.
– Ты, я думаю, будешь не прочь подать кубок человеку, который так помог твоему брату, – сказал Торбранд. – Ведь вы приняли его в своем доме?
– Ах… – сказала Эренгерда, стараясь справиться с растерянностью. – Мой брат столько времени уделил тебе, конунг, что я не успела узнать…
Она все же смутилась: конунг вправе оказывать честь кому угодно, но подносить кубок торговцу, у которого собираешься разве что купить пару бронзовых булавок…
Конунг смотрел на нее спокойно, даже с проблеском добродушной насмешки, но это добродушие было как тоненькая пленочка подтаявшей воды на поверхности льда. Весь Аскефьорд отлично знал крепость его воли и неизменность решений. И особенно она, которой предстояло стать его женой и которая как никто другой много думала о нем.
Эренгерда взяла кубок и повернулась к Гельду. Гордость – не то же самое, что спесь. Как говорится, чести ждут от того, у кого ее много. Пусть барландцу будет много чести – у нее-то ведь не убавится.
– Я приветствую тебя в Аскефьорде и в доме нашего конунга, Гельд сын…
– Воспитанник Альва, – вполголоса подсказал кто-то, кажется Хьёрлейв Изморозь.
– Гельд воспитанник Альва, – поправилась Эренгерда.
Она только сейчас заметила эту странность и мельком удивилась: у него что, и отца нет? Торговец слегка улыбался ей, больше глазами, чем ртом, и взгляд его на миг напомнил ей взгляд Торбранда конунга: внутренняя твердость под внешней мягкостью. Он тоже совсем не так прост, как притворяется!
– Мы рады приобрести такого друга и надеемся, что дружба наша продлится долго и принесет много отрадных плодов! – закончила Эренгерда, не выдавая своих догадок, дружелюбно улыбнулась и радушно протянула Гельду кубок.
Он улыбнулся ей в ответ. Девушка умная и гордая – знает, что заносчивость делает смешным. Молодец! Куда умнее своего брата! Принимая кубок, Гельд подвинулся к ней несколько ближе, чем требовалось, и незаметно погладил ладонями ее руки, обхватившие земляничные листья из серебра. Вот это уже лишнее! Эренгерда быстро глянула ему в лицо, в ее глазах было выразительное удивление. «Что ты себе позволяешь, воспитанник Альва? Ты не забылся?» – ясно сказал ее взгляд, а Гельд уверенно и открыто улыбнулся в ответ. «Именно это. Ничуть».
Асвальд провожал Эренгерду глазами, и взгляд его враждебно похолодел. Он тоже кое-что видел и чуть не раскаялся в том, что привез Гельда в Аскефьорд.
Эренгерда отошла назад к своему месту. Квиттинская заложница сидела по-прежнему хмурая и не поглядела на нее, когда Эренгерда подошла.
– А он у вас не страдает застенчивостью! – сказала Эренгерда, смеясь над собственным горячим румянцем.
Это происшествие взволновало ее, ей хотелось и возмущаться, и смеяться, а сердце так сильно билось, что она удивилась: с чего бы это? Гости поглядывали на нее, и Эренгерда смеялась, чтобы скрыть смущение, ей было чего-то стыдно и притом весело.
Борглинда не ответила, напряженно глядя куда-то в сторону.
– Кого ты там нашла? – обратилась к ней Эренгерда, стараясь отвлечься. – Кто-нибудь понравился? Позвать тебе его?
Борглинда мотнула головой.
– Вон… У двери… Красное платье… – невнятно пробормотала она, глядя так, будто видит собственную фюльгью.
– Где? – Эренгерда проследила за ее взглядом.
Возле двери Хильдирид Хохотушка тащила за руку своего отца, Арнвида ярла. Арнвид Сосновая Игла, здоровенный бородач, был так пьян, что не мог стоять и падал, бессмысленно улыбаясь и цепляясь свободной рукой за стену. Хильдирид нервно смеялась, страдальчески двигая бровями и призывая парней вокруг помочь ей. На ней было красное платье с широкими полосами вышивки синей шерстью на груди и на подоле.
– Ну и что? – спросила Эренгерда.
– Ничего! – Борглинда криво дернула ртом, пытаясь изобразить усмешку. – Это мое.
Глава 7
Кузнец и чародей Стуре-Одд редко выбирался из дома, но ближайшего соседа, Хравна хёльда из усадьбы Пологий Холм, время от времени навещал. Увидев его в дверях через день после пира у конунга, домочадцы Хравна обрадовались и скорее потащили гостя за стол.
– Рано вы поднялись, Стуре-Одд, рано! – приговаривала жена Хравна, Ванбьёрг хозяйка – рослая, крупная, уверенная и грозно-добродушная женщина. – Мы-то только что сели за еду! Скорее иди, пока похлебка горячая! И слушать не буду! Твоим троллятам сколько ни дай – не растолстеют!
Сёльви и Слагви смеялись, даже не пытаясь противиться. Близнецам было уже по двадцать одному году, но Ванбьёрг хозяйка, знавшая их с рождения и по-прежнему звавшая «троллятами», могла бы и сейчас унести обоих под мышками.
Эрнольв ярл, сидевший за столом с годовалым старшим сыном на коленях, тоже обрадовался, но не встал, так как одной рукой держал мальчика, а другой – ложку с кашей. (Вот уж чем никогда не пришло бы в голову заняться ни Торбранду конунгу, ни Хродмару ярлу, хотя они, видит богиня Фригг, не меньше Эрнольва любили своих детей.)
– Здравствуй, Стуре-Одд! – воскликнул он. – Я сам хотел к тебе зайти. А где Сольвейг? Здравствуй, Сольвейг! – так же радостно добавил он, когда девушка выскользнула из-за отцовского плеча. – Я так и знал, что вы явитесь все вместе. Ну, что, перевертыши, уже отдохнули и вас опять тянет в странствия?
Сольвейг улыбнулась ему и скользнула к двери в девичью. Казалось, солнечный лучик пробежал по полутемной гриднице. Маленькая, легкая, светловолосая Сольвейг была похожа на светлого альва, и встреча с ней считалась в Аскефьорде добрым знаком.
– Ты слышал, какие чудеса привез Асвальд ярл? – заговорил Эрнольв, когда Стуре-Одд уселся за стол вместе с сыновьями.
– Конечно. – Кузнец посмотрел на близнецов. – Они мне рассказали. Я вот и собрался посмотреть… Не дашь ли ты мне большую лодку, Хравн? Я бы хотел сам посмотреть на ту чудесную железную голову.
К имени кузнеца не даром еще в детстве прилепилось прозвище Стуре – Большой. Он был так тяжел и велик ростом, что жалел маленьких фьялльских лошадей и не ездил верхом. Для редких путешествий через фьорд в усадьбу конунга Хравн хёльд одалживал ему лодку с гребцами.
– Я рад буду дать тебе лодку! – ответил Хравн хёльд. – И многие люди будут рады, если ты посмотришь ту голову. Хоть ее и охраняет Малый Иггдрасиль, но все же поговаривают…
– Мало кто захочет спать в одном покое с такой гадостью! – воскликнула фру Ванбьёрг.
Держа в руках горшок дымящейся похлебки, она стремительно ворвалась в гридницу и сразу же – в разговор. Горшок она с такой силой плюхнула на стол, что тот задрожал, хотя и был сколочен на совесть.
– А то как же! – сказал Слагви, отличавшийся более веселым нравом. – Ночью, говорят, эта голова щелкает зубами и подвывает. А еще она может загрызть кого-нибудь…
– Не болтай! – Ванбьёрг махнула на него полотенцем. – Только попробуй рассказать это где-нибудь еще! Да весь Аскефьорд ночью не будет спать! Ешьте, троллята! Может, хоть к свадьбе подрастете и будете похожи на отца!
Сёльви и Слагви разом расхохотались: их смешило и упоминание о свадьбах, и вечная скорбь Ванбьёрг из-за того, что их рост можно назвать разве что средним, но никак не высоким. Все трое детей кузнеца уродились легкими и худощавыми, не в пример отцу.
На раскаты общего смеха из девичьей вышли Сольвейг и Свангерда, жена Эрнольва. На руках она держала второго, новорожденного сына.
