- Сэр, задержанный "форд" уже здесь, - доложил он.
Инспектор захлопнул папку и поднялся из-за стола:
- Спасибо, Глен, пойду посмотрю на него.
Вокруг слегка покореженного серого "форда" усердно копошились сотрудники отдела криминалистической экспертизы. При свете трех переносных осветительных ламп они снимали отпечатки пальцев с приборного щитка, орудуя пинцетами и лупами.
- Обратите внимание на сиденья. Ищите следы крови, - сказал Гузен, немного понаблюдав за их работой. Он вспомнил, что две последние жертвы "Красного фонаря" - 27-летняя Регина Джонсон и 17-летняя Мэри-Алиса Меза - получили повреждения, когда преступник насиловал их в своем автомобиле.
Два криминалиста начали демонтировать сиденья и вытаскивать их из "форда", а Гузен подошел к ветровому стеклу и стал осматривать фару-искатель, установленную слева от места водителя. Сначала ничего особенного он не обнаружил. Фара была обычной конструкции - такие есть чуть ли не на каждой второй машине, - с белым стеклом. Однако, присмотревшись внимательнее, Гузен насторожился. В свете своего карманного фонаря он рассмотрел какие-то царапины на поверхности хромированного держателя фары. Верхняя крепежная гайка имела такой вид, будто ее часто откручивали гаечным ключом. Нижней гайки вообще не было.
Какую-то долю секунды Гузен раздумывал, а потом резко повернулся на каблуках и бегом бросился в свой кабинет. Там он подскочил к письменному столу и стал копаться в папках и бумагах, которые в беспорядке лежали на нем. Наконец он разыскал маленькую картонную коробку с предметами, изъятыми из карманов Чессмэна при задержании.
Бумажник, кошелек, пилочка для ногтей, спички... Однако все это Гузена не интересовало. Лишь высыпав на стол содержимое коробки, он нашел то, что так лихорадочно искал: хромированную гайку диаметром около сантиметра.
Она как раз подходила к нижнему болту держателя фары!
Теперь инспектор был убежден, что у него в руках "Красный фонарь". Значит, Чессмэн постоянно разбирал фару-искатель, чтобы для своих ночных нападений поменять белое стекло на красное.
Но эти рассуждения Гузена были только гипотезой. В цепи доказательств не хватало самого важного звена - красного стекла! Если Чессмэн станет утверждать, что разбирал фару, чтобы поменять разбитую лампочку или еще для чего-нибудь, то гайка, найденная в его карманах, ничего не докажет.
Новые разочарования инспектору приготовили эксперты-криминалисты, которые искали следы крови на обшивке сидений "форда". Химические пробы с бензидином, который выявляет даже застиранные брызги крови, дали отрицательную реакцию. Но Гузен так просто не собирался отказываться от уже выработанной гипотезы. Этой же ночью он хотел получить решающие доказательства виновности Чессмэна: его должны опознать последние две жертвы.
С лихорадочной поспешностью он заказал две автомашины, одна из которых, по возможности, должна была быть серым "фордом". Правда, получил он голубой, но теперь это его уже не могло остановить. "Ночью такие цвета трудно отличить", ответил он на возражения помощника.
Полчаса спустя обе машины покинули двор полицейского управления Лос-Анджелеса и помчались по направлению к Голливуду. В голубом "форде" рядом с водителем сидел Чессмэн со связанными руками и ногами, позади - два крепких полицейских с автоматами на изготовку. Позади следовал другой автомобиль с конвоем из вооруженных до зубов полицейских.
Было уже почти три часа утра, когда инспектор Гузен забарабанил в дверь маленького одноквартирного домика на Сьерра-Бонита-авеню в западной части Голливуда. Открыла стареющая женщина с бигуди на голове и в кое-как наброшенном халате.
Гузен не дал ей раскрыть рта:
- Мадам, нам надо немедленно поговорить с вашей дочерью Мэри. Мы поймали бандита, который напал на нее прошлой неделей. Разбудите ее побыстрее. Она должна его опознать. И поторопитесь, пожалуйста, у нас мало времени.
Рут Меза, мать семнадцатилетней Мэри-Алисы, испуганно возразила:
- Сэр, ведь сейчас ночь! Моя дочь больна, она еще полностью не оправилась от шока. Не знаю, будет ли это правильно...
Но Гузен уже впал в азарт:
- Сейчас как раз самый удобный момент. Она только посмотрит на парня и все...
Шум разбудил дочь, и она тоже подошла к двери. Инспектор бесцеремонно взял ее за руку и через палисадник повел к улице. Полицейские с автоматами за это время вышли из машины и посадили Чессмэна на место водителя.
Прежде чем подойти с Мэри к "форду", Гузен сказал ей:
- Вам не надо бояться, Мэри. У него связаны руки и ноги, так что он с вами больше ничего не сделает. Вы нам только должны сказать, он ли это.
Вопреки общеизвестным требованиям, чтобы опознание подозреваемого происходило в группе лиц, без каких-либо подсказок со стороны полиции, Гузен, так сказать, на блюдечке преподнес Мэри-Алисе Чессмэна в качестве "Красного фонаря". Необычайно впечатлительная и робкая семнадцатилетняя девушка, выросшая в монастырском интернате и пережившая глубокий шок после нападения насильника, не отважилась как следует рассмотреть Чессмэна. Остановившись в двух шагах от "форда", она затравленно обернулась к инспектору в поисках защиты и тихо проговорила: "Да, я думаю, это он. Я его узнала".
Почти так же проходила очная ставка и с другой потерпевшей, двадцатисемилетней Региной Джонсон. Две недели назад она попала в руки "Красного фонаря", когда вместе со своим приятелем отправилась на вечернюю прогулку в район окрестных холмов.
После того, как Гузен ей объявил, что "Красный фонарь" схвачен и уже опознан одной из жертв, она, не колеблясь, сказала: "Да, думаю, что это он".
Правда, в ночь преступления при описании внешности бандита она давала не столь уверенные показания и даже сомневалась, сможет ли его узнать: ночь была очень темная, к тому же преступник повязал лицо платком, да и сильный страх мешал его разглядеть.
Тем не менее ее последнее показание было воспринято следствием как доказательство.
Когда Чессмэн и после этих ночных очных ставок не выказал готовности в чем-либо признаваться, он тем самым лишил себя "хорошего" отношения инспектора Гузена. Дальнейшие допросы проходили уже в не в служебном кабинете, а в маленькой комнате без окон, с низким потолком и к тому же с тремя большими радиаторами центрального отопления, которые включались на полную мощность. Через час меняя друг друга, Чессмэна допрашивали Гузен и еще трое сотрудников уголовной полиции. Все это время в комнате стояла жара, доходившая до шестидесяти градусов. Так как одни радиаторы не могли поддерживать такую температуру, под потолком включали четыре прожектора, лучи которых были сосредоточены на том месте, где сидел Чессмэн. Инспектор Гузен и задающий вопросы помощник располагались в неосвещенной части комнаты и освежались прохладительными напитками.
Впрочем, с Чессмэном они обращались корректно: не били, не топтали ногами, не использовали каких-либо средств воздействия на психику. Позже они могли с чистой совестью присягнуть на суде, что не применяли насильственных методов, чтобы заставить Чессмэна признаться. Какова была температура во время допросов, как освещалась комната и сколько часов ежедневно длился допрос - об этом судья их не спрашивал, да и в уголовно-процессуальном кодексе на этот счет никаких указаний нет.
Гузен и его люди могли не утруждать себя жестокими приемами, обычно используемыми американскими полицейскими при подобных допросах. Пытка, которую они применили к Чессмэну, до сих пор действовала безотказно. Допрашиваемый рано или поздно понимал, чего от него хотят, или же, сломленный, вешался в собственной камере.
Обе возможности устраивали Гузена, поскольку самоубийство в глазах общественности тоже являлось своеобразным признанием вины.
На третий день следствия, после шестидесятичасового допроса, в течение которого Чессмэн не смог поспать больше двух часов подряд, он сделал требуемое признание.
"Да, я - "Красный фонарь"! Только отвяжитесь от меня!" - крикнул он Гузену. Покорно ответил односложными "да" и "нет" на все вопросы, заданные ему повторно, специально для записи признания на магнитофон. Но подробно не описал совершенные им преступления. Отказался он и подписать протокол допроса, подготовленный Гузеном, в котором все приписанные ему преступления "Красного фонаря" были представлены во всех деталях. Несмотря на это, уголовная полиция в тот же день сообщила прессе, что изнасилования были совершены Чессмэном и он во всем полностью признался. Общественность была успокоена, а авторитет правящей партии накануне начинающейся предвыборной борьбы - восстановлен.
Процесс "Штат Калифорния против Кэрила Чессмэна" начался 29 апреля 1948 года в отделанном дубом зале заседаний Верховного окружного суда Лос-Анджелеса. Помещение, рассчитанное на двести человек, было заполнено едва наполовину. Дело Чессмэна тогда еще не стало мировой сенсацией, и о нем знали только в Калифорнии. Его "преступления" затерялись в водовороте повседневной суеты или же были отодвинуты на задний план новыми. Злоумышленник, поджегший за последние две недели многие киностудии в Голливуде, послевоенные события в Европе, многочисленные разводы кинозвезд - вот что было в центре внимания газет и журналов. Процесс не обещал чего-нибудь неожиданного. Пресса, как о решенном деле, говорила о смертном приговоре Чессмэну еще до того, как прокурор подготовил обвинительное заключение. В такой атмосфере, с соблюдением всех необходимых формальностей, началось слушание дела.
