ему было дорого, если таково требование Господа?
Он подошел к моральному выбору, о котором писал Дитрих Бонхеффер в своей книге 1937 года «Цена ученичества»: «Когда Христос призывает человека, – писал Бонхеффер во времена борьбы с нацистами, – Он велит ему прийти и умереть».
Как и Бонхеффер, Петер присоединился к Сопротивлению, чтобы бороться с Гитлером, и оба они оказались в тюрьмах СС. А еще, помимо цели, их с пастором объединял один и тот же источник силы и освобождения: вера во Христа.
В своей камере Петер опускался на колени у табурета и молился: «Господи, чего бы Ты ни захотел, куда бы Ты ни захотел, когда бы Ты ни захотел – я пойду».
Поднимаясь после молитвы, Петер чувствовал себя неописуемо счастливым. Он вспомнил отрывки из Библии, описывающие, как Павел и Сайлас[39] пели в тюрьме, и тоже решил петь.
Тюрьма Амстелвенсевег
В Амстердаме Ганс Поли пытался справиться с бытовыми неудобствами: в камере их было четверо, а коек было только три, поэтому он спал на полу на соломенном матрасе. Тюремного питания было недостаточно: завтрак состоял из хлеба и воды, обед – либо из тушеных овощей, либо из жидкой овсяной каши, а ужин – из четырех тонких ломтиков хлеба. Чтобы унять голод, он пил как можно больше воды.
К счастью, каждую вторую пятницу Красный Крест привозил каждому заключенному коричневый бумажный пакет с пшеничным или ржаным хлебом, сыром или маслом, шоколадом или конфетами и сигаретами. «Эти передачи стали самыми яркими моментами моего пребывания в этой тюрьме, – писал он позже, – они творили чудеса с нашим моральным духом. Много раз я благословлял Красный Крест за этот бесценный и понятный символ надежды».
Тюрьма Схевенинген
8 марта Корри вызвали на первый допрос, но вопросы оказались немногочисленными и чисто символическими, и вскоре она вернулась в камеру. Тем временем хрупкое здоровье Каспера тен Бума ухудшалось с каждым часом. Его разум начал блуждать, и сокамерники запросили медицинскую помощь. На следующий день тюремный персонал, наконец, отвез его в клинику Рамар, но к моменту прибытия он уже был без сознания. На носилках в коридоре больницы Опа с честью отдал свою жизнь за евреев.
Каспер тен Бум, Великий Старик Харлема, умер 9 марта 1944 года.
Его похоронили в безымянной могиле на кладбище Лоосдуинен[40].
В следующий за тем вторник охранники заметили ухудшение состояния Корри и объявили, что ее переводят в «консультационное бюро». Через несколько минут ее, вместе с двумя другими больными заключенными, вывели на улицу к ожидающей машине, для транспортировки в Гаагу. Водитель остановился у офисного здания, и охранник провел их в помещение, похожее на медицинскую клинику.
Корри спросила медсестру за стойкой регистрации, может ли она вымыть руки, и женщина провела ее по коридору, а затем последовала за ней в туалет.
«Быстро скажите, могу я чем-нибудь помочь вам?»
Корри попросила мыло, зубную щетку и Библию.
«Я постараюсь», – ответила женщина.
После недолгого ожидания Корри осмотрел врач и объявил, что у нее предтуберкулезный плеврит[41] с выпотом[42]. Он сделал записи и положил руку ей на плечо.
«Я надеюсь, что этим диагнозом я оказываю вам добрую услугу». Корри предположила, что выданный документ служил направлением в больницу.
Когда она уходила, медсестра подбежала и сунула ей в руку маленький сверток. Вернувшись в свою камеру, Корри обнаружила в пакете два куска мыла и четыре книги Евангелия.
Два дня спустя вечером пришел охранник. «Тен Бум, Корнелия. Собирайтесь на выход».
Облегченно обрадовавшись тому, что поедет в больницу, Корри схватила пальто и попрощалась со своими сокамерницами. Охранник повел ее по коридору, но не к главному входу. Они подошли к пустой камере, и охранник жестом велел ее войти.
Номер 384. Одиночное заключение.
Корри огляделась. Камера, такая же, как и та, которую она покинула, состояла из четырех холодных серых каменных стен и койки, но здесь везде ощущался ледяной сквозняк, очевидно, из-за надвигающейся снаружи непогоды. Подойдя к койке, она отметила, что от нее чем-то воняет, и предположила, что плесенью. Не снимая пальто, она села и потянулась за одеялом.
Нет, здесь, очевидно кого-то рвало.
Немедленно почувствовав тошноту, Корри бросилась к ведру у двери, чтобы выплюнуть подступившее к горлу. В этот момент верхний свет погас, и в камере стало совсем темно.
Добро пожаловать в нацистскую тюрьму.
Утром у Корри поднялась температура, и она не могла есть. В течение трех дней санитары приносили ей еду в кровать, но аппетита не прибавилось.
Однажды медсестра принесла ей лекарство, и Корри спросила: «Можно ли мне узнать, жив мой отец?»
«Я не знаю, – ответила та, – и даже если бы знала, мне все равно не разрешили бы вам сказать».
Через несколько минут после ее ухода дверь распахнула вахтмейстерша[43].
«Если ты когда-нибудь снова осмелишься спросить медперсонал[44] о другом заключенном – о медицинской помощи, пока находишься здесь, можешь забыть».
Это переносилось труднее всего – ненависть. Все последующие дни Корри пыталась наладить контакт с этой женщиной, но безрезультатно. «Казалось, она была напрочь лишена человеческих чувств, – вспоминала Корри, – по сути своей, жесткой, враждебной и злой. Эти женщины, сотрудницы тюрьмы, были предельно черствыми и жестокими, а ведь они были единственными человеческими существами, которых я видела. Почему они всегда огрызались на нас? Я всегда желала им доброго утра, но все, казалось, мгновенно отлетало от их непробиваемой брони из ненависти».
Чтобы справиться со скукой и беспокойством, Корри начала петь. Притом что тюремные правила запрещали пение. Когда охранница услышала ее, она пригрозила Корри лишением единственного теплого блюда в день, что означало, что дневной рацион сведется к маленькому кусочку хлеба.
Что хуже – постоянный голод или вонь от грязного одеяла и подушки? Казалось, что даже соломенный матрас начал разлагаться. Примерно четыре раза за ночь Корри вставала, чтобы поправить солому, но из прогнившей постилки поднималась пыль, что вызывало у нее кашель с кровью.
Однако, несмотря на жуткие условия, у этой камеры было одно явное преимущество перед предыдущей: окно. На нем было семь железных прутьев, и оно было расположено слишком высоко, чтобы что-то разглядеть снаружи, но через него был виден квадратик неба. В пасмурные дни облака играли оттенками белого, розового и золотого, и Корри часами смотрела, как эти красавцы проплывают мимо. Оно казалось кусочком рая, и, если ветер дул с запада, доносилось немножко звуков моря.
Скоро ее болезнь немного отступила, и она начала читать Евангелие, которое помогло воспринять лишение свободы в несколько ином свете. Возможно ли, думала она, что война, тюрьма и ее страдания в камере были частью Божьего плана? Жестокость и преследования, о которых она читала на страницах Священного Писания, были ли и они образцом Божьей
