В. Л. Конечно, это так. У казаков-эмигрантов я бы выделил их любовь к своим отцам. Все бывает предметно. Колоссальное сочувствие к своим отцам. Ради этого и ездят сюда, ради этого и помощь оказывают родным станицам. Такой родовой преданности у нас здесь уже почти не заметишь. А жаль.
В. Б. Но в целом идет ли реальное возрождение казачества? Становятся ли казаки реальной силой?
В. Л. Для возрождения необходимо чувство благоговения перед своим прошлым, перед историей, перед родом. Такое чувство благоговения, которое, к примеру, писатели испытывают перед Александром Сергеевичем Пушкиным. Как постичь красоту Пушкина? Благоговением. Он же становится через это чувство красоты нам родным. Уходит время, разделяющее нас. Ведь прекрасный русский писатель, будь то Валентин Распутин, Василий Белов или покойный Николай Рубцов, - невозможен без огромного внутреннего трепета перед всей русской литературой, он не может состояться без подобного трепета, без благоговения. Так и развивается единая русская литература, с благоговением и трепетом перед былым. Вот и казачество после страшной трагедии двадцатых годов, после эпохи забвения не может всерьез возродиться без внутреннего трепета перед своей историей. В каждом из самых грубых и жестких казаков должно быть детское чувство восторга перед своей сопричастностью ко всему казачьему роду. Иначе ничего не получится. А уж лидеры казачества просто обязаны быть некими казачьими утопистами, идеалистами, при всей их земной силе во всем остальном. Они должны сначала поклониться своим отцам и дедам, всем тем, кто ушел и не вернулся. Пока не восстановлена связь истории, пока не восстановлена родовая связь - не будет и реального казачества. Не будет новой мощи. Вот, значит, пока еще время не пришло, пока мощи нет, нет понимания своей истории. Они должны знать всех, знать самые трагичные и жестокие страницы, должны скорбеть и плакать о погибших, восстановить их честь. А не брататься с Березовскими. Где портреты всех героев казачества? Их нет даже у атаманов. Возрождение казачества шло на энтузиазме, а исторического глубокого чувства не было. Поэтому оно нынче и "зашморгнулось", как говорят сами казаки.
В. Б. По-моему, не состоялось и сращения потомков казаков-эмигрантов со здешним казачеством. Прошла волна ностальгии, волна интереса, одни расхватали подарки, другие насытились видом родных земель, а дальше что? Где совместные предприятия? Где экономическая мощь русской эмиграции, защищающая интересы родных земель? Посмотрите, как работает китайская диаспора. Это полномочные представители родного Китая. А русской диаспоры нет как таковой в западном мире. Нет срастания отечественного казачества с многочисленными потомками эмигрантов. Осталось уважение перед их книгами, сохраненными архивами и музеями, перед их талантом, но почти нет надежд на реальную и зримую связь в будущем.
В. Л. Может быть, казачью эмиграцию разочаровала и политика постсоветской России. Они не увидели надежды на возрождение национальной России. А другой России им не надо. Надо дать нашему народу то, что он потерял. Даже в воспитании, даже в уважении к традициям. Эмиграция не почувствовала духовной заинтересованности в них. Были попытки переиздания книг, какая-то фотохроника, отдельные передачи по телевидению, но очень быстро все закончилось. Это соединение двух Россий надо было стимулировать. Но кому? Не Ельцину же, не Березовскому или Чубайсу. Средства пропаганды в России контролировали чужие люди. Им это не нужно было. Все пошло по американскому пути, наверх вытолкнули каких-то сомнительных коротичей. Казаков из эмиграции ведь тоже надо было по-настоящему заинтересовать, и все бы пошло на пользу России, а не на вражду. Никто не понял, что для новой России нужны традиции, историческая преемственность... В основе перестройки было заложено предательство России. А предательство стало возможным потому, что в нас самих затрепано наше русское историческое чувство. Как же русским жить дальше? И я со своим историческим журналом все больше никому не нужен. Ведь нигде в мире нет такого забвения своей истории. Я тут даже начал новый рассказ о старом человеке, который попал в кампанию нынешних молодых. Они с ним нормально общались, смеялись, о чем-то болтали, но все время чувствовали, что сидят с человеком из другого времени, из другой системы отношений. Может быть, уже из иного народа... Я этот рассказ еще не закончил, сам не вижу конца. Мне тоже не хочется впадать в пессимизм, но не могу отрешиться от чувства, что этот мой герой, похожий на меня, для них в чем-то чужой. Хотелось бы думать, что разница только в возрасте, в возрастных ощущениях, но не в отношении к народу, нравственности, к истории, к духовности... Ушла не только былая страна, но и былая история. А мы не были готовы к переменам, нас застали врасплох. Даже литераторы не были готовы. Даже диссиденты. Ведь мы скорее любовались людьми в своей прозе, даже в полемике своей. Скажем, деревенская проза там не какие-то проклятия важны, а любование старухами, стариками, она переполнена сочувствием к уходящему русскому человеку. Возвеличиванием его. Так же мы любовались и старой историей. Пока мы копались в старой истории, как Владимир Солоухин, и в старых людях, нам и подкинули совсем другое новое.
Я понимаю благоговение Владимира Солоухина перед старой русской эмиграцией, это тоже очень высокое чувство красоты: в жестах, в привычках старой аристократии. "Чаша" - это итог всей его жизни, всей его любви к уходящему русскому миру. Я так это понимаю и приветствую. Это как бы запоздалая "Жизнь Арсеньева". Если бы чувство любви к родине и к своей истории у нас у всех было бы посильнее в самом начале перестройки, то и провалов подобных не было бы. Все-таки все мы виноваты. Все бы пошло иначе и в идеологии, и в культуре. Поневоле и телевидение вынуждено было бы быть другим.
В. Б. Вы все-таки неисправимый романтик и идеалист, Виктор Иванович. Те, кто возглавил перестройку, заранее знали, что будут делать и какие тенденции поддерживать. Они гарантировали мировым силам гибель империи. Кто бы допустил людей, подобных Владимиру Солоухину или Илье Глазунову, к управлению идеологией? Даже Никита Михалков хорош как обслуга - и ему бы идеологию не доверили, и его место в лакейской.
В. Л. Но мы-то надеялись, что хоть определенное равновесие будет удерживаться между прозападными идеологами и государственными. Даже Валентин Распутин в президентский совет вошел. Потом мы увидели, что нас никто не ждет, а вначале я добивался даже встречи с президентом. Первый момент перестройки был моментом надежды.
В. Б. Потом наступило разочарование, вслед за разочарованием наступило проклятие. И дальше - период прямой борьбы с антигосударственным режимом.
В. Л. Это массовое предательство до сих пор не раскрыто. Как же надо подло обмануть народ! Еще до Ельцина. Какие же они были бесчувственные, обрекали народы на кровь, на нищету, на войны и ни о чем не волновались... Какие гады были во главе государства!
В. Б. Еще в те годы, с 1990 года, газета "День" встала в прямую оппозицию сначала Горбачеву, а потом Ельцину. С нами тогда боролись и Лукьянов, и Хасбулатов, и Руцкой, и министр печати Миронов, и многие нынешние лидеры оппозиции, нынешние противники Ельцина. А ведь у нас был самый простой принцип: мы боролись за сохранение могучей российской Державы. Значит, на самом деле державность не так уж была популярна в народе и в кругах интеллигенции, в кругах политической элиты, если у нее так мало было защитников? А на Кубани знают сегодня газету "Завтра"?
В. Л. Конечно, знают. Но доходит она до Кубани с трудом. Я сам одно время ее выписывал, когда позволяли деньги. Только в этом году не выписал. И сейчас уже не часто вижу новые экземпляры. Иногда привозят из Москвы. Почему-то и при Кондратенко наша "Роспечать" не стремится получать вашу газету. Вот и "День литературы" стали привозить из Москвы, теперь я подпишусь. А в киосках - одни демократические издания. Никакой патриотики. Ни "Русского вестника", ни "Дуэли", ни "Советской России"... Я всегда поражался тому, что русский человек не знает тех газет, которые его защищают. Это тоже нельзя скрывать. И с каким-то тайным аппетитом берут "Московский комсомолец". Силен сатана, ничего не скажешь. Столько прекрасных материалов было и в "Дне", и в "Завтра", тебя же защищают, а ты не можешь организовать доставку на Кубань?! Почему русский человек такой? Какой-то недотепистый...
В. Б. Вернемся к литературе. Вы, Виктор Иванович, говорили, что сегодня важнее всего история. Дабы определить путь развития в будущее. Вот и в литературе можно прежде всего заметить интерес к исторической прозе. Я уже не говорю о блестящем историческом писателе Дмитрии Балашове. Но о русской истории сейчас пишет и неугомонный Владимир Личутин, и более молодой талантливый Александр Сегень, и Леонид Бородин. Да и большинство новых новелл в вашей последней книге "Тоска-кручина" тоже явно исторические... Вы вспомнили и недавнюю книгу Солоухина "Чаша". А что сейчас пишете? Тоже что-то историческое?
