— Ничего интересного, — нахмурился я, — и мое образование тут ни при чем. Я ведь тоже не москвич, приехал из Баку. В первые месяцы вообще жилья не имел. Мыкался по знакомым.
— Из Баку? — оживилась она. — Мне мама рассказывала про этот город. Она когда-то там была вместе с моим отцом.
— А где твой отец? Что с ним случилось?
— Он погиб. Был военным летчиком и погиб в Афганистане. Мы за него пенсию получали. А мама тяжело заболела. Я тогда совсем маленькой была. Мне только пять лет было. И отца я плохо помню.
— Вот тебе наше любимое государство, — зло сказал я, — если бы ты жила в другое время, то сейчас бы тебя приняли в институт без экзаменов как дочь героя. Вместо этого ты стала проституткой, чтобы зарабатывать себе на хлеб.
— Да, — Кира изменилась в лице, она все еще тяжело реагировала на это слово, — но я думаю, это ненадолго, — с вызовом продолжила она, — вот немного заработаю денег и уйду от вас навсегда. Снова будут поступать в театральный.
— Хочешь, я тебе скажу правду? — спросил я, пристально глядя на нее, и, не дожидаясь ответа, сказал: — Ничего у тебя не выйдет. За свою жизнь я повидал тысячи женщин. И почти все говорили, как и ты. «Вот заработаю немного денег и брошу». Ничего не выйдет. Это я тебе как профессионал говорю. И денег ты никогда много не заработаешь. И нас не бросишь. Просто с годами цена на твое тело будет падать, и ты будешь согласна на любые деньги, лишь бы тебе дали работу. А еще через несколько лет начнешь продавать свои вещи или сдашь купленную квартиру, если она у тебя будет. И в сорок лет заметишь, что превратилась в никому не нужную старуху. Сказки про принцев и золушек в наше время уже никто не рассказывает.
— Зачем вы так, — отвернулась она, чтобы скрыть неожиданно выступившие слезы.
— Зато честно, — сказал я, — мне ведь уже сорок, Кира, и я немного знаю, что такое жизнь. У нас в Баку слово «сутенер» было самым страшным ругательством для мужчины. И если бы кто-нибудь сказал мне, бакинскому мальчишке, что я стану сутенером, я бы убил этого человека. Просто бы убил. А сейчас я сутенер и принимаю это как данность.
— Не нужно об этом говорить, — попросила она, — вам ведь больно, — она удивительно тонко почувствовала мое состояние.
— Больно, — я резко поднялся, — иди за мной.
Мы вышли из дома, и я повел ее к тому месту, где вчера закопали Алексея.
— Из родственников у меня был только один человек: мой двоюродный племянник Алексей. Больше у меня никого не было в Москве. Мать прислала его ко мне и попросила присмотреть.
Кира молчала. Она словно чувствовала, что именно я ей сейчас скажу, и молчала.
— Вот я и присмотрел, — горько произнес я, — его убили вчера в той самой квартире, откуда мы с тобой приехали. И перед тем как застрелить, убийца наступил ему на руку своей маленькой ногой. Это был тот самый мерзавец, который сегодня стрелял в Валентину.
Кира молчала. Смотрела на землю и молчала. Вообще-то мне нравилось ее тяжелое молчание. Она, видимо, была сильным человеком. Не люблю, когда бабы истерически плачут. В этом всегда есть что-то театральное плюс шизофрения.
Мы вернулись в дом. Я выпил остывший чай. Она сидела напротив меня и задумчиво водила пальцем по столу.
— Вы кого-нибудь любили? — вдруг спросила она, взглянув на меня.
— Ты думаешь, я не могу полюбить?
— Не знаю. Мне кажется, нет. Вы немного циник и, как все циники, любите только себя.
— Опять решила говорить мне гадости?
— Нет. Я так подумала. Вы меня извините, но почему вы относитесь к нам так… — Она подыскивала слово, даже наморщила лоб, и наконец сказала: — Бездушно.
— И тебе не стыдно мне это говорить?
— Нет, конечно, вы заботитесь о девочках, но это забота пастуха о своих коровах. Он следит, чтобы они были накормлены, чтобы нагуляли мясо, дали хорошее молоко. И когда их уводят на убой, он их даже по-своему жалеет. Но растит он их не для любви, а совсем для другого.
— Тебе в МГУ поступать нужно, на философский факультет. Тоже мне, корова, — проворчал я. — Тебе не кажется, что ты слишком смело со мной разговариваешь?
— Нет, не кажется. Что вы мне можете сделать? Повторить то, что было ночью? Снова ударить? Я вас не боюсь, — вдруг сказала она, глядя мне в глаза.
Это нечто новое. Такого мне не говорила ни одна женщина в мире. Я пристально посмотрел на нее. У нее красивые глаза, но почему она на меня так смотрит?
— Я вас люблю, — вдруг сказала она, и я по-настоящему испугался.
Говорят, что нужно ударить женщину, чтобы она тебя полюбила. Сколько я знаю сутенеров, которым нравится прибегать к подобному методу, чтобы привязать к себе женщин еще сильнее. Самое интересное, что и женщинам это доставляет удовольствие. Может, побои сутенера делают их ближе к нему, словно привязывают женщин к человеку, который заботится о них? Не знаю, я никогда не прибегал к подобным методам. Я вообще старался не бить своих женщин. И первая женщина, которую я ударил, вдруг признается мне в любви.
Конечно, я спал со многими из своих девочек, конечно, в моей жизни было несколько романтических историй, но чтоб такое! Я сижу за столом — сорокалетний сутенер со стажем — и смотрю на девочку, сидящую напротив меня. Благодаря моим трудам у нее уже было мужчин двадцать или тридцать. Я видел, как она «работает», видел, как ей противны подвыпившие мужики. И вдруг она произносит такие слова… Прибавьте к этому наш сегодняшний утренний разговор. И не забудьте, что она спасла мне жизнь.
Я сижу за столом и чувствую себя не в своей тарелке. Для меня ее признание — событие даже большее, чем убийство человека. Того мерзавца, который в меня стрелял, я прикончил с удовольствием и нисколько об этом не жалею. Но сейчас я не знаю, как себя вести. Впервые в жизни не знаю, как вести себя с женщиной.
— У нас была тяжелая ночь, — сумел выдавить я из себя, — потом, очевидно, сказалась и твоя реакция. Некоторым женщинам нравится, когда их бьют. Это такой мазохистский комплекс. Кроме того, ты увидела, что я убил человека. И все это, видимо, подействовало на твою психику. Ты видишь, я разговариваю с тобой откровенно. Поэтому выбрось эти глупости из головы.
— Я не мазохистка, — упрямо говорит эта дурочка, — и мне не нравится, когда вы ведете себя, как скотина. Но когда вы застрелили мерзавца, я обрадовалась. Я испугалась, что он вас убьет.
— Прекрасно, — пробормотал я, — хорошо, что ты успела крикнуть.
— Вы никогда не любили? — она отвергает мой ернический тон.
— В молодости, — говорю я, вспоминая свою первую любовь, — это была девочка из нашего класса. Мы дружили до восьмого класса, а потом я узнал, что она тайком целуется с моим другом. И мы с ней поссорились.
— И с тех пор вы ненавидите женщин?
— Из тебя не получится последовательницы Фрейда, — улыбнулся я. — Не нужно все трактовать так примитивно, — у меня было много женщин. Просто моя жизнь сложилась так, что я стал сутенером. Иначе я не смог бы зарабатывать себе на хлеб. Когда я приехал в Москву, то довольно быстро понял, что никому здесь не нужен. И мои знания никому не нужны. Зато всем моим знакомым мужчинам нужны были девочки для свиданий. И конечно, друзья, которые могли этих девочек обеспечить. Я начал налаживать связи, выяснял адреса, организовывал встречи, снимал квартиры. В общем, постепенно втянулся и стал заниматься тем, чем занимаюсь. Поэтому Фрейд тут ни при чем. И моя первая любовь тоже не имеет к этому никакого отношения.
— Вы циник, — снова сказала она, — я это давно поняла.
— Может быть, тебе лучше вернуться к тетке? — вдруг неожиданно даже для самого себя спросил я.
— Нет, — сказала она, качая головой, — уже поздно. Я стала совсем другой. Я не смогу жить, как раньше.
Она была права. Я знал, что она права. И поэтому я молчал. Молчал и смотрел на нее. А она вдруг поднялась и спросила:
— Вы можете меня поцеловать? Или вам противно?
Какая глупость. Почему мне должно быть противно ее целовать? Но мне не нравятся эти романтические бредни. Но с другой стороны, она сегодня спасла мне жизнь. Я поднялся, шагнул к ней и осторожно поцеловал ее в губы.
— Утром вы были другим, — прошептала она.
Непонятно почему, но я почувствовал легкое волнение. Вообще-то я сам учу своих девочек изображать страсть и легкую влюбленность. Многим клиентам нравится, когда девочки в них немного влюблены. Во время встречи разыгрывается некая драма и акты следуют один за другим: встреча, влюбленность, свидание, разрыв. Но зачем ей притворяться передо мной? Она неожиданно дотронулась до меня. Я чувствовал себя как последний дурак. Я ведь насиловал ее еще несколько часов назад, причем делал это грубо, сознательно доставляя ей страдание. А сейчас она сама тянется ко мне? Может быть, Фрейд был не таким уж идиотом? Я позволил ей делать все, что она хочет. Может быть, она искала в этом спасение? Может быть, нам обоим нужно было успокоиться? На несколько часов мы забыли обо всем. Честное слово, я забыл даже о своем деле! И о том, кто именно был рядом со мной. Я обо всем забыл. Но меня заставили вспомнить.
