Здесь он тоже имел успех, ибо свет оценил его дерзость едва ли не выше, чем море. Вдобавок он открыл в себе новый талант: заставлять окружающих выглядеть нелепо и смешно – а ведь на свете нет людей более чувствительных, чем американские сенаторы.
А потому через шесть лет мы обнаружим Калеба Эс Харкнесса не в русле реки, но посреди вашингтонского великолепия. В столице устраивали торжества по случаю того, что Англия избрала для мирного взаимодействия с заморскими светилами одну из ярчайших своих звезд.
Хотя полномочный посол пока еще не появлялся на публике – но он был старшим сыном британского графа и имел собственный титул, а этого Вашингтону (и доброй доле Бостона с Нью-Йорком) было вполне достаточно.
Вдобавок посол уже показал, что может играть на равных одновременно с двумя американскими политиками и их компетентными секретарями, а следовательно, завоевал уважение всех политических партий (кроме той, к которой принадлежали пострадавшие в ходе «игры на равных» политики).
Президентский дневной прием побил рекорды посещаемости – а это значило, что на лестницах не хватало места, а пальцы правой руки у американских принцев крови и выборной элиты уже давно затекли.
От этой толпы наш знакомец бежал вглубь здания, ожидая начала происшествия, – и наткнулся на мужчину и женщину, зашедших в залу и теперь с интересом глядевших по сторонам.
– Бог ты мой! – воскликнул Харкнесс, когда взгляд его, мрачно и неспешно обходивший вокруг, наткнулся на даму.
Простим ему это недостойное джентльмена восклицание, ибо, может статься, наш американец никогда еще не встречал столь совершенного Божьего творения. В лице, глазах, в каждом движении этой дамы было то бесстрастное достоинство, которым, случается, бывают облечены умные и красивые женщины в пору прощания со своей юностью.
Она была довольно высокого роста, с легкими темно-русыми волосами и глубокими голубыми глазами, полными радостного жизнелюбия. Не чрезмерно стройная, она была похожа на юношу, чья сила и красота – в соразмерности его тела.
При виде такой моряки и солдаты задумываются, на что же похожи ее братья.
Все это Харкнесс отметил про себя, оглядев незнакомку с той ненавязчивой тщательностью, что так свойственна американцам вообще.
Он стоял у завешенного портьерой входа, застегивая перчатку, когда его толкнули.
– Прошу прощения, не заметил, – хлопнул капитана по плечу генеральный секретарь английского посольства. – Искал кое-кого. Бог мой, что за духота… А вот и он!
И секретарь направился к только что зашедшей паре.
– Монти, поспеши, ты срочно нужен, – сказал он юноше, бывшему заметно моложе своей спутницы, которой он бросил пару слов.
Та рассмеялась, и секретарь вновь направился к Харкнессу.
– Харкнесс, позвольте представить вам леди Сторрел.
Тот мягко улыбнулся, великолепно понимая, что просто попался под руку: отнимая у дамы кавалера, нельзя его никем не заменить.
– Леди Сторрел, позвольте представить вам адмирала Харкнесса, человека, который, несомненно, сделает Америку Владычицей морей!
И, от души расхохотавшись, секретарь забрал Монти, и они ушли.
– Неужели взаправду сделаете? – улыбнулась леди Сторрел, и в улыбке ее была удивительная для адмирала смесь детской непосредственности и аристократизма истинной англичанки.
– Непременно. Но каким образом – этого я вам не скажу.
– И не стоит. Вы ведь американец?
– Да, но только не надо вот этого.
– Чего именно? – Леди недоуменно сморгнула.
– Ну, полагаю, – в его серьезных глазах мелькнул озорной огонек, который леди заметила и который ей понравился, – вы намереваетесь поделиться с кем-нибудь впечатлениями от всего, здесь происходящего. Полный бедлам, не так ли?
– О да, – рассмеялась она. – Бедлам!
Еще несколько минут – и они уже сидели в уютном уголке, окруженном цветами, и она щебетала о том о сем, как школьница, отпущенная домой на выходные, а он слушал и порой вставлял пару метких словечек или ироничное замечание.
Она заговорила о себе – и, естественно, о своем муже. Об их доме в Англии, о его карьере и о своей ненависти ко всякой политике…
– Кстати! – вдруг воскликнула она. – А вот и он.
Харкнесс увидел высокого мужчину в парадном облачении британского дипломата.
– О! Это он, значит, ваш муж? – спросил он глухо.
Она улыбалась, взглядом маня супруга, как это умеют делать женщины; но что-то в голосе Харкнесса привлекло ее внимание, и она резко обернулась.
– А что?
Чиркнув кортиком по паркету, адмирал поднялся, ожидая официального знакомства.
– Мой муж – адмирал Харкнесс.
Они обменялись кивками и не успели сказать ни слова, как вбежал тот самый юнец Монти.
– Э, да тут похуже будет, чем в Симле[21], – вздохнул он. – Элис! Элис, я нашел лед – и это лучший лед на свете! – сообщил он затем леди Сторрел.
Она мягко улыбнулась адмиралу и позволила увести себя.
Двое самых высоких на приеме мужчин остались наедине, меряя друг друга взглядом.
Наконец терпение Калеба Эс Харкнесса истекло.
– Значит, она таки ждала, – сказал он.
Лорд Сторрел подкрутил усы рукой, затянутой в белоснежную перчатку.
– Да, ждала.
Он огляделся по сторонам. В зале почти никого не было. Он указал адмиралу на оставленную им лавочку и предложил:
– Присядьте – и, если хотите, я расскажу вам забавную историю.
– А ваша жена ее знает? – уточнил Харкнесс, садясь.
– Нет.
– В таком случае, и мне незачем. Лучше ей остаться при вас, как по-моему.
Англичанин усмехнулся и замолчал, что-то обдумывая.
– Все-таки, для своего же блага, хотел бы вам ее рассказать. Не хотелось бы, чтобы вы… вообразили себе некую фантастическую цепь событий.
– И все же не стоит, – упрямо, со свойственной американцам устаревшей рыцарственностью возразил Харкнесс. – Можете просто назвать ряд фактов. Я сам их свяжу.
Лорд Сторрел сидел, зажав коленями ладони – большие и грубые, явно знакомые с тяжелым трудом.
– Что ж… Вообразите, что некто попал в уличную драку в Дублине. Некто, кто должен был быть совсем в другом месте. Вообразите, что, гм, британское войско проигрывает в ней, и некто одним ударом убивает такую пьяную дрянь, как ирландский подстрекатель. И вот в его смерти обвиняют невиновного, так что наш некто вынужден пойти и признаться во всем, назвавшись, впрочем, чужим именем. И получает пять лет. Положим, через три с половиной года он сбегает, возвращается домой и заявляет, что разводил скот в Америке, – некто всегда был дурным шалопаем и ни разу не написал с тех пор, как в сердцах хлопнул дверью родного дома. И все это, положим, некто натворил ради девушки, чувства к которой он пронес…
Адмирал Харкнесс тем временем заметил, что, кажется, несколько наиболее любопытных гостей приема выяснили, кто именно был полномочным послом, и теперь с невинным видом фланировали вокруг. Он громыхнул стулом, вставая.
– Да, это все несложно вообразить.
Надо отдать должное самообладанию лорда Сторрела: стоило ему заметить, в чем дело, как на лице его немедленно возникла вялая улыбка, с какой только британскому послу и пристало обсуждать морские дела с американским адмиралом.
– Что ж, я в ваших руках, – сказал он.
– А я был в ваших шесть лет назад. Полагаю, теперь мы квиты.
И они оба покинули зал.
В любви как на войне
Secret de deux, secret de Dieu[22].
Чтобы стать солдатом, нужна только храбрость; но чтобы стать врачом, нужны еще и мозги…
Вот и я стал врачом – военным врачом, весьма юным, едва знакомым со своим полком и полностью сознающим, сколь он в этом полку уступает даже последнему сержанту.
Девушка же, которой принадлежало вынесенное в эпиграф умозаключение насчет солдата и врача, была исключительно хороша собой, темноглаза, и уста ее были самыми пленительными из всех, что когда-нибудь говорили с американским акцентом.
В ту пору сердце мое еще волновали столь суетные вещи, не то теперь. Ныне его способен взволновать лишь чистый звук труб да глухой рев полков, поднимающихся в штыковую.
Мы тогда сидели на веранде в посольстве в столице некоего колониального государства на севере Индии, называть которое нет нужды. Местный раджа испытывал небольшие затруднения с претендентом на престол, чьи права основывались на событиях времен библейских и справиться с которым он не мог без нашей помощи. Генерал Элиас Дж. Уотсон из Бостона путешествовал, желая расширить кругозор – свой и своей дочери.
– Он просто хочет однажды написать книжку обо всем на свете, – поясняла оная дочь, Берта Уотсон, с мягкой и мудрой улыбкой, когда окружающие окончательно уставали расширять кругозор генерала.
Уотсон был в Симле, когда услышал, что на помощь радже Оадпура[23] отправляют войска – и немедленно поспешил в Оадпур. С собой он вез уйму рекомендательных писем от господ, жаждавших наконец от него избавиться, к господам, совершенно не желавшим оказывать ему какие-либо услуги. Однако его наивность и простодушный интерес ко всему на свете вскоре сделали его своим для нас – или то сделала мягкая и мудрая улыбка его дочери?
