если он действительно творческий, своё мнение есть у каждого. А уж если приближается дата первого концерта, то оно, это самое мнение, впихивается в невпихуемое и озвучивается, продавливается всем, кому оно интересно, и особенно — если нет.
На лице балагурящего главы ансамбля-пока-без-названия иногда мелькает раздражение, но оно, собственно, мелькает у всех, а у некоторых и доминирует. Творчество, оно такое, сложное и субъективное, а ещё — очень эмоциональное.
— … темп, я тебе говорю, темп! После второго куплета ты замедляешься, а надо…
— Миш!
— Да? — поворачиваюсь к басисту, вопросительно вскидывая бровь.
— Я вот подумал… — нерешительно начинает он, — может, ты нам движения на сцене поставишь?
— Саш, ты как? — переадресовываю вопрос Буйнову, — Не против?
— Давно пора, — соглашается тот после секундной заминки, — только давай… без этого, ладно?
— Значит, матросский танец «Яблочко» вычёркиваем, — киваю согласно, достав блокнот и авторучку, и делая вид, что записываю.
— Я… — начал было Буйнов, брови которого поползли куда-то к макушке.
— А, чёрт, подловил! — захохотал он, и, чуть успокоившись, погрозил пальцем.
— Немного хореографии нам действительно не помешает, — сказал он задумчиво, и мы, отбросив на время музыку, всей группой принялись обсуждать — а что же, собственно, нам действительно нужно⁈
Стоять на эстраде, как манекены из ГУМа, претит, но советская цензура, бессмысленная и беспощадная, клеймит всех, кто выходит за узенькие рамочки лёгкого покачивания в такт песне, рук, протянутых в Светлое Будущее на особо пафосной ноте, шажочка влево-вправо и вперёд-назад. Если это что-то исконно-посконное, в костюмах с вышивкой и хором Очень Народного Вида на заднем плане, солисту, или чаще — солистке, допускается притоптывать ножкой и поводить плечом, поправляя шаль.
Озвучив эти очевидные факты, я испортил всем настроение, хотя оно, ввиду рамок, и без того было далеко не хорошим.
— Н-да… — сказал Буйнов, поморщившись, достал пачку сигарет и прикурил. Следом, как по команде, закурили и все остальные. Ну и я… не отрываться же от коллектива в такой момент?
С минуту мы курили, разговаривая взглядами,междометиями и кряхтеньем, потому что, мать её, цензура…
— Будем выходить за рамки, — Буйнов, как и полагается лидеру, взял решение на себя, — но для начала — очень в меру!
— Угу… — чуть озадаченно киваю я, прикидывая, какие движения можно внедрить так, чтобы на сцене было хоть какое-то подобие хореографии, но чтобы члены всевозможных Комиссий (престарелые ханжи, как на подбор) ограничивались бы ворчаньем, а не травлей «распоясавшихся юнцов».
А это очень даже может быть… ибо компания против сионизма, довольно-таки разнузданная, в лучшем стиле тридцатых годов, всколыхнула былое в заскорузлых душах идеологической ВОХРы и им сочувствующих. Инциденты и прецеденты в наличии, с доносами, клеймением в провинциальной прессе и рабочих коллективах по таким поводам, что глаза на лоб лезут.
Инициаторов обычно осаживают, но чуть позже, чем следовало бы, так что народ успевает вылететь и с комсомола, и с работы, и… по всякому, в общем, в меру провинциальной начальственной фантазии. А «заднюю» бюрократический Молох давать не любит, да и не принято это в тоталитарных государствах — признавать свои ошибки. Фарш из судеб получается знатный… а заодно и острастка всех инакомыслящих.
— Принято, — прокрутив всё это в голове, подкуриваю погасшую было сигарету, — есть пара идей… но это не быстро, сами понимаете.
— Дня три, не меньше, — предупреждаю персонально Буйнова, поморщившегося и нехотя, через силу, кивнувшего.
— Собственно, сами движения придумать не сложно, — поясняю я, тут же показывая несколько действительно простых движений… с моей точки зрения.
— Блять… — ругается басист, попробовав повторить за мной, — хуйня какая-то получается… простите, девочки!
— Цыганочка с выходом, — затянувшись, меланхолично прокомментировала одна из девочек, ничуть не смущённая ругательствами. Она и сама не фиалка, при случае может выдать сложный загиб, притом, как дипломированный филолог, не только на русском, но и на всех славянских, а до кучи — ещё и почему-то на литовском языке.
— Вот и я том же, — соглашаюсь с ней, — Пробовать надо, у кого что идёт, ну и так… с учётом инструментов думать. За клавишами — одно, с гитарой — другое… ну и чтоб не вразнобой было, когда один «Краковяк» танцевать норовит, а другой «Буги-вуги». Цензура, опять же…
— Ладно, понял! — с некоторым раздражением сказал Буйнов, и репетиция продолжилась.
— Всё на сегодня, — пару часов спустя подытожил глава нашего ансамбля, — отбой!
— Давно пора, — без обиняков сказала солистка-филолог, — мы, Саш, не железные и ремонту, путём замены деталей, не подлежим!
— Ладно, ладно… — проворчал Буйнов, — понял! Я и сам вижу, что фальшивить начали ещё час назад, устали.
— Ну и на… — последние слова басист проглотил, беззвучно выразив всё то же самое мимикой.
— Не «на хуя», — парировал Сашка, — а «за надом»! Привыкай! Ты что, думаешь, все концерты будут проходить в идеальных условиях? Иногда и с дороги прямо приходится, невыспавшимися и усталыми на сцену выходить.
Мне его слова показались несколько надуманными, но впрочем, спорить не стал. Я и так-то… вторая гитара и хореограф на четверть ставки, по большому счёту.
Если бы не мои переводы и собственные стихи «по мотивам», да не умение налаживать связи и улаживать конфликты, то чёрта с два я попал бы в ансамбль. Заменить меня, как музыканта — на раз-два, да и остальное, в общем, решаемо.
Народ начал потихонечку расходиться, и я было потянулся к выходу, подхватив пальто, но Сашка едва уловимо дёрнул головой, попросив остаться. Киваю и плюхаюсь в кресло, доставая пачку сигарет и просто вертя их в руках, не закуривая.
В последние недели я делаю так через раз, как бы солидаризируясь с курильщиками, и не курю при этом. Проходит не каждый раз и не в каждой компании, так что пока нащупываю алгоритмы, попутно сокращая и без того
