Прикинув, как сейчас буду ковылять до остановки, забираться в автобус и делать всё необходимое, для того, чтобы попасть в больницу, я помрачнел.
— А куда деваться? — задал я риторический вопрос пустым равнодушным улицам, и поковылял потихонечку, припадая на одну ногу и придерживая левую руку правой.
— Постойте! Да постойте же… — не сразу соображаю, что это мне.
— Уф-ф… — выдохнула догнавшая меня девчонка, — вам же в больницу, да? Я дяде Мише сказала…
Поток сознания, очень женский и совершенно сырой, едва не смыл остатки моего здравого смысла. Но удалось-таки, процедив эту муть, понять, что меня собираются подвезти…
… и правда, минуты через две подъехал «Москвич», остановившись метрах в десяти.
— Давай, что ли, — хрипловато сказал водитель, немолодой полноватый мужик с повадкам мелкого начальника, поднявшегося из самых низов, — залазь! Верка, а ты куда полезла? Тебе что там делать? Давай, давай… домой ступай, время уже позднее.
— Да! — а это уже вдогонку, — А с родителями твоими я поговорю, ты уже не обижайся! Я давно говорю, что Рекс твой — балбес, и его дрессировать пора! Вырос, кабан, а всё щеночком себя считает, но собака-то серьёзная!
Я в это время не без труда влез на заднее сиденье, кое-как устроившись на пахнущем рыбой брезенте, кинутом поверх.
— Всё? — повернувшись назад, удостоверился водитель, трогаясь с места, — Тебя хоть как звать?
— Михаил, — представляюсь я, не пытаясь играть всевозможными «очень приятно» и тому подобной ерундой.
— Тёзка, значит… — кивнул тот, доставая папиросы и на ходу прикуривая, выезжая на ночную дорогу, — Ну, поехали!
Приткнувшись задом чуть в стороне от входа, водитель заглушил двигатель и тяжело вылез со своего места.
— О! Здорово, Сань! — опираясь на капот, окликнул он какого невзрачного мужичка, самого что ни на есть пролетарского вида, смолившего «Беломор» возле машины «Скорой помощи» с приоткрытой дверью, — Вилен сегодня не на смене?
— Здаров! — они некоторое время поигрались в передавливание ладони, — Да вон…
Мужик небрежно мотанул головой куда-то в сторону, и мой тёзка, поманив меня, затрусил тяжёлой трусцой в указанную сторону, припадая на правый бок.
— Сколько лет, сколько зим! — издали заорал он, распахивая объятия.
— Да на прошлой неделе только виделись, — проворчал врач, сминаемый в объятиях, — Ну что тут у тебя?
— Да вот…. — мужик дёрнул в мою сторону подбородком, — несчастный случай. Покажи, что там у тебя!
Врач мельком глянул, кивнул своим мыслям, и, поманив меня пальцем, двинулся к одной из дверей, выходящей на зады здания. Мой водитель, не тушуясь, пристроился к нему в кильватер, и, не обращая на меня более никакого внимания, завёл разговор, в котором причудливо перемешалась зимняя рыбалка, «свойская» наливочка, тёща (дай ей Бог сто лет жизни, золотая женщина!), и дочка, которая вошла в возраст и начала, дура, невеститься!
— Примите, — коротко бросил врач, указывая на меня, и вышел в коридор.
— Что там у тебя? — поинтересовалась немолодая медсестра, надевая очки, — А, вижу… эко тебя угораздило, милок! Садись вот сюда, на кушетку…
Усевшись на кушетку, обтянутую изрядно потёртой клеёнкой, в пятнах каких-то ожогов и порезов, я неловко пошевелился, пытаясь сесть поудобнее, и рукав пальто качнул щепу.
— Сс… — сдавленно прошипел я, хватаясь за рукав, и тут же, как назло, напомнила о себе отбитая задница. Накатило так, что я аж поплыл, и опомнился, судя по всему, не очень скоро.
— … мамка потом зашьёт, — ласково говорит мне женщина, ловко орудуя ножницами и разрезая рукав пальто, — почти и не видно будет!
Машинально кивая, особо не беспокоясь, зашьёт мама пальто, или нет…
— … вот такую, не поверишь! — слышу из коридора, — Две блесны сорвала, но я её, родимую…
— Аккуратно… — воркует женщина, — привстань-ка… вот и хорошо!
Она как-то ловко стянула с меня пальто и поцокала языком, обозревая свитер.
— Экая красота, даже жалко резать! Мамка вязала?
— Угу, — не сразу отзываюсь я, понимая её с некоторым опозданием.
— Ну тогда и ничего, — успокоилась медсестра, снова берясь за ножницы, — перевяжет! А я подумала было, заграничный!
— А рубашка и вовсе не страшно! — продолжила она, ловко орудуя ножницами, — Во двор одеть, так и нормально, а под свитером и вовсе ничего видно не будет!
— Ну вот и всё! — пропела женщина, — Гитара, да? Эко тебя угораздило… Сиди! Сейчас фельдшера позову!
Фельдшер, немолодой угрюмый мужик, вида несколько отёкшего, я бы даже сказал, запойного, с дрябловатыми обвисшими щеками, поросшими густой, неопрятной рыжеватой щетиной, покосился на меня, скривился и полез в шкаф со стеклянными дверцами, перебирая инструменты.
— Давай сюда… — сказал он, и, не дожидаясь отклика, потянул меня за руку, вытягивая её на себя.
Я сдавленно зашипел, но фельдшер, не обращая на мою реакцию никакого внимания, повертел мою руку туда-сюда, держа меня за запястье.
— Поговори у меня! — негромко буркнул он с ощутимой угрозой, ощутив, по-видимому, мой матерный настрой.
Выдёргивать щепу и ковыряться в ране он начал без всякого обезболивания, что я, помня рассказы поселковых приятелей и собственные больничные воспоминания, принял как должное.
— … терпи, терпи, — приговаривал он, грубо очищая рану и без нужды причиняя лишнюю боль.
— С-сука… — вырвалось у меня разом от боли и от профессионального негодования.
— Поговори у меня! — резко отреагировал тот, — Живо на освидетельствование поедешь в дурку[ii], ясно?
Да куда уж ясней… Не уверен, что вызов психиатрической «Скорой» в компетенции фельдшера, но проверять как-то не тянет. Профессиональная солидарность у медиков, она штука такая… неоднозначная. Сижу…
— Валентин Петрович, на минутку! — о, а врача я и не заметил…
— Сколько раз
