палаты.
XXVII Расстроенный Сюнскэ, оставив Хацуко и Нитту, ушёл в полутёмный коридор. Там у белой стены с растерянным видом стояла Тацуко.
– Что с вами? Вам это неприятно, наверное?
Тацуко подняла свои ясные глаза и жалобно посмотрела на Сюнскэ:
– Нет, просто мне его очень жалко.
Сюнскэ непроизвольно усмехнулся:
– А мне не по себе.
– И вы его совсем не жалеете?
– Жалею или нет, не знаю, но всё равно не хочу видеть, как с ним обращаются.
– Неужели вы можете не думать о нём?
– Сначала мне хотелось бы подумать о себе.
На бледном лице Тацуко мелькнула улыбка:
– Бессердечный.
– Возможно, и бессердечный. Но если дело касается меня…
– То сердечный?
Подошли Нитта и Хацуко.
– Теперь… может быть, пройдём вон в ту палату?
Нитта, будто забыв о существовании Тацуко и Сюнскэ, направился к двери в конце длинного коридора. А Хацуко, посмотрев на Тацуко, нахмурилась:
– Что случилось? Ты такая бледная.
– Да. Голова что-то побаливает.
Ответив это, Тацуко приложила руку ко лбу и тут же продолжила, как обычно, отчётливо выговаривая каждое слово:
– Пошли. Всё в порядке.
Все трое, думая каждый о своём, двинулись по сумрачному коридору.
Когда они дошли до дальнего его конца, Нитта, открыв дверь в палату, повернулся к остальным и сделал знак рукой:
– Смотрите.
Это была большая, устланная татами палата, напоминавшая зал для занятий борьбой дзюдо. По татами беспорядочно, точно стадо овец, двигались примерно двадцать пациенток в серых полосатых кимоно. Глядя на этих душевнобольных, освещённых верхним светом, Сюнскэ осознал, что к нему снова с прежней силой возвращается испытанное недавно неприятное чувство.
– Как они дружны между собой, правда?
Хацуко прошептала это на ухо Тацуко, глядя на них как на домашних животных. Но та лишь молча кивнула и ничего не ответила.
– Может быть, зайдём внутрь? – предложил Нитта, насмешливо улыбнувшись.
– Нет, я уже сыт по горло.
– С меня тоже довольно, – сказала Тацуко, тяжело вздохнув.
– А вы?
Хацуко зарделась и кокетливо взглянула на Нитту:
– Я бы посмотрела.
XXVIII Сюнскэ и Тацуко вернулись в приёмную. Когда они вошли туда, солнечные лучи сквозь оконные стекла освещали ножки рояля – тогда этого не было. Розы в вазе – возможно, потому, что их обогрели солнечные лучи, – источали ещё более тяжёлый, сладкий запах. И ко всему ещё из коридора время от времени, словно тяжело вздыхало здание психиатрической лечебницы, доносился звук фисгармонии, на которой играла та девушка.
– Мне кажется, она всё ещё играет.
Стоя не шелохнувшись у рояля, Тацуко устремила восхищённый взгляд в непроглядную даль. Сюнскэ, закурив сигарету и устало опустившись на диван напротив рояля, прошептал, будто разговаривая сам с собой:
– Неужели от несчастной любви можно сойти с ума?
Тацуко медленно перевела на него взгляд:
– Вы думаете, она не сошла с ума?
– Видите ли, мне она не кажется сумасшедшей. Но я хотел бы узнать, как считаете вы.
– Я? Что думаю я?
Слова Тацуко прозвучали так, будто она случайно задавала кому-то вопрос, но вдруг её бледное лицо залил румянец и она, глядя на свои белые таби, тихо сказала:
– Не знаю.
Сюнскэ с сигаретой во рту какое-то время молча смотрел на Тацуко, а потом нарочито беззаботным тоном заявил:
– Успокойтесь. Вам несчастная любовь не грозит. Наоборот…
Тацуко снова медленно подняла глаза и посмотрела на Сюнскэ:
– Наоборот?
– Возможно, именно вы заставите кого-то испытать несчастную любовь.
Сюнскэ заметил, что его шутливые слова прозвучали неожиданно серьёзно. И в то же время ему стало стыдно за то, что эта серьёзность отдавала дурным вкусом.
– Такие-то дела.
Тацуко тут же опустила глаза, потом, повернувшись спиной к Сюнскэ, открыла крышку рояля и, чтобы развеять напитанное запахом роз молчание, взяла несколько аккордов. Может быть, потому, что в пальцах, ударявших по клавишам, не было силы, раздавшиеся звуки были настолько тихими, что даже не воспринимались как звуки. Но, услышав их, Сюнскэ осознал, что сентиментальность, которую он обычно глубоко презирал, готова взять в плен и его самого. Это осознание было для него, несомненно, опасным. Однако в душе он не испытывал удовлетворения от того, что ему всё же удалось избежать этой опасности.
Когда через некоторое время Хацуко вместе с Ниттой снова появились в приёмной, Сюнскэ веселее, чем обычно, воскликнул:
– Ну как, Хацуко-сан, удалось найти пациента, который послужит прототипом?
– Да, благодарю вас.
Хацуко равномерно поделила расточаемые любезности между Сюнскэ и Ниттой.
– Для меня это было очень полезно. Хотя жаль, что со мной не было тебя, Тацуко-сан. Там есть одна несчастная. Она думает, что носит под сердцем ребёнка. Сидит одна в уголке и всё время поёт колыбельную песню.
XXIX В тот момент, когда Хацуко разговаривала с Тацуко, Нитта тронул Сюнскэ за плечо.
– Послушай, я хочу тебе что-то показать, – сказал он и повернулся к девушкам. – Посидите здесь немного, отдохните. Попейте чаю.
Сюнскэ, послушно последовав за Ниттой, вышел из светлой приёмной в тёмный коридор, и тот повёл его в большую, выстланную татами палату, находящуюся в прямо противоположной стороне. Там, так же как и в тех палатах, где они только что побывали, копошились человек двадцать в серой полосатой одежде. Посредине палаты молодой человек, волосы которого были расчёсаны на прямой пробор, широко раскрыв рот, из которого капала слюна, и размахивая руками как крыльями, исполнял какой-то странный танец. Нитта, волоча упирающегося Сюнскэ, вошёл в палату и, бесцеремонно растолкав больных, схватил за руку сидевшего скрестив ноги старика.
– Как дела? Ничего новенького? – спросил он участливо.
– Есть и новенькое. До конца этого месяца снова будет извержение вулкана Бандайсан… Кажется, вчера вечером боги собрались в Уэно на совет.
Старик прошептал это, вытаращив гноящиеся глаза, однако Нитту ответ старика нисколько не обескуражил и он, повернувшись к Сюнскэ, спросил насмешливо:
– Ну как?
Сюнскэ лишь улыбнулся и ничего не ответил. Нитта подошёл ещё к одному больному, в очках с металлической оправой, который выглядел сильно раздражённым.
– Наконец-то мирный договор, как я слыхал, подписан. Так что теперь у тебя будет масса свободного времени.
Больной поднял свои грустные глаза и пристально посмотрел на Нитту:
– Нет, свободного времени у меня не будет. Ведь Клемансо ни за что не согласится на мою отставку.
Нитта и Сюнскэ переглянулись и, скрывая улыбку, молча направились в дальний конец палаты и обратились к благородного вида седому человеку, который уже давно внимательно следил за ними.
– Что слышно? Жена ещё не вернулась?
– Вот именно. Она-то хочет вернуться, но…
Больной вдруг подозрительно посмотрел на Сюнскэ и сказал с отвратительно серьёзным видом:
– Сэнсэй, вы привели ужасного человека. Это и есть тот самый соблазнитель. Он-то и обольстил мою жену…
– Да? В таком случае его нужно поскорее отвести в полицию.
Беззаботно изменив тон, Нитта снова повернулся к Сюнскэ:
– Знаешь, когда эти люди умрут и их мозг будет извлечён, на его красноватых извилинах окажется тонкая субстанция, напоминающая яичный белок.
– В самом деле?
Сюнскэ всё ещё улыбался.
– Таким образом, и извержение вулкана Бандайсан, и прошение об отставке, поданное Клемансо, и соблазняющий женщин студент появляются из этой самой субстанции, напоминающей яичный белок; она рождает наши
