— Маргит! Открывай, дрянь, ты за все ответишь!
— Напрасно шумишь, брат. Королевы здесь нет, — сказал левый гвардеец с железными зубами и татуировкой «DRI» на скошенной лобной кости.
— Как нет? — опешил Эгор.
— Она отошла в мир иной, — грустно повторил железнозубый. Голос у него шел откуда-то из района живота, спрятанного в черной куртке «бомберс», а по черепу без глаз и мимических мышц было не понять, шутит он или нет. — Вернее, отлетела. В мир бабочек на пару дней.
Оба гвардейца забулькали животами, сотрясаясь носорожьими телами. Видимо, они смеялись над Эгором, над тем, какое впечатление произвела их шутка.
— Вы что, издеваетесь надо мной, скелетоны? — обиженно спросил Эгор.
— Нет, что ты, Эмобой. Как можно издеваться над будущим боссом, — сказал правый, в глубине глазниц которого горели глумливые красные огоньки. — Маргит просила передать, что по-прежнему любит тебя, она знала, что ты припол… Извини, забыл, как она сказала.
Нет, эти сонные громилы явно нарывались. И хотя Эгор был ниже любого из них на две головы, в нем скопилось столько злости, что он, не раздумывая, заехал левому ногой в живот, а правому — кулаком в отвисшую челюсть с острыми осколками зубов, вложив в удары всю душевную боль. И тут же пожалел об этом, потому что отбил и руку, и ногу. Завыв от боли, он покатился по земле как заправский футболист, не зная, за что хвататься. Слезы горя смешались со слезами обиды. Он — великий Эмобой, победитель чудовищ, не смог справиться с двумя дуроломами из собственной гвардии…
— Ваше величество, вам не больно?
— Вы не ушиблись, ваше величество? — участливо осклабились над ним ненавистные черепа.
Пересилив боль, Эгор вскочил и одним ударом ноги выбил тяжеленные дворцовые двери. Они, громыхая, улетели внутрь темного зала. Темнота и тишина покинутого дворца как-то сразу успокоили Эмобоя. Он стоял, щурился в темноту и совершенно не знал, что делать дальше.
— Эх, ваше величество, все балуетесь! Детство в заднице играет, а нам теперь новые двери вешать, — посетовал железнозубый.
Эгор, развернувшись, метнул в него свой злобный взгляд, материализовавшийся огненным шаром. Но наглый гвардеец, вместо того чтоб разлететься ко всем чертям, поймал шар, как гандболист мячик, помял его в руках, уменьшив до размера снежка, а потом раздавил огромным ботинком, как хулиган хабарик.
— Ну хватит, ваше величество! Остынь, брат! Мы лучшие воины из мертвых, зачем тебе тягаться с нами? Тем более что мы не враги тебе, брат. Да, мы рабы Маргит, но мы хорошие парни, — сказал железнозубый. — И чтобы доказать это, мы приглашаем тебя выпить. Хлебнуть нашего фирменного винца — «Ностальгии».
— Ха, — сказал Эгор.
— Да-да, — сказал второй, — мы серьезно. Делать тебе все равно больше нечего. Никто, кроме нас, с тобой в Эмомире общаться не будет. Ну, еще, может, Мания, но ты ее вроде отшил, она уже плакалась нам.
— Ну-ка, ну-ка! Что вы про это знаете? — спросил Эгор, радуясь, что постепенно забывает о позорном поединке.
— Все знаем, — сказал железнозубый, — ты изгой. Маргит пометила тебя феромоном врага, теперь все куклы, что эмо-киды, что барбикены, бегут от тебя как от огня. У них знаешь какая чуткая сенсорная система!
— Не знаю.
— То-то. Она у них, ни за что не догадаешься, в ресницах. Видал, какие длинные? Понял теперь, почему Мания с тобой может дружить? У нее же соматическое зрение, как и у нас. Она уже давно избавилась от этой сенсорной зависимости. Вырвала себе глаза вместе с ресницами, когда перебежала к эмо-кидам. А иначе не смогла бы с ними жить — феромоновое табу. А ты думал, почему барбикены эмо-кидов не переносят? Потому же, химическая несовместимость. А так и те и другие — бабочки-недоделки, куколки ходячие! — сказал красноглазый.
— Опять куколки. Значит, Королева сказала правду и в них сидят имаго?
— Стопудияк.
— Но Мания сказала, что это всего лишь легенда.
— Эх, — вздохнул красноглазый, — для них — да, конечно, легенда. Люди вон тоже не особо верят в ад. Я, например, считал, что это легенда… Пока сам там не оказался. Спасибо Маргит, что вытащила.
— Да, слава Королеве, — сказал другой. — Мыто с Покойником хоть недолго там парились. Кстати, может, познакомимся? — Он протянул Эгору лопату-ладонь и представился: — Тру-Пак.
— Рэпер, что ли, — пошутил Эгор, пытаясь взять реванш за поединок.
Красноглазый довольно забулькал. А Тру-Пак, не обидевшись, сказал:
— Да нет. Уличный боец.
— Вижу, — улыбнулся Эгор, глядя на голый череп.
— Давно это было, — сказал Тру-Пак.
— Покойник! — протянул руку второй.
— Хорошие у вас имена, — сказал Эгор, пожав гвардейцам руки, — говорящие.
— Точно, — сказал Тру-Пак. — А чего стесняться? Вся гвардия Маргит — покойники. В жизни — беспокойники, теперь — успокойники. Такая судьба барабанщика…
— А ты кем был? — спросил уже совсем расслабившийся Эгор у новоиспеченного мертвого друга.
— Сначала бандитом, а потом, не поверишь, — Покойник покачал черепом, — продюсером.
— Кем? — искренне удивился Эгор.
— Я же говорил, не поверишь, — сказал Покойник. — Ладно, братва, — сказал Тру-Пак, — чего стоим-то, дверь открыта — пошли посидим.
И они вошли в полумрак дворца. Гвардейцы уверенно шли в темноте, а Эмобой старался от них не отставать.
— Ну вот, отличное место, — сказал Тру-Пак.
Щелкнула, открываясь, «ZIPPO», и зажглись свечи, вставленные в подсвечники-черепа, на огромном столе где-то в большом темном зале.
— Что-то я раньше этого стола здесь не видел, — сказал Эгор, усаживаясь на крепко сбитый трехногий табурет.
— Братан, это наш стол. Зал большой, всего сразу не увидишь. Ну, за знакомство. — Покойник выудил из-за пазухи большую зеленую бутыль и ловко влил себе вино прямо в торчащую из воротника синюю трубку горла.
Эгор при свете свечей разглядывал новых друзей и отметил, что головы-черепа торчали прямо из зарубцевавшейся вокруг позвоночника и трубок дыхательного горла и пищевода грубой соединительной ткани, как будто кто-то макнул гвардейцев головой в серную кислоту и подержал, пока череп не очистится.
— Что, нравимся? — спросил Тру-Пак.
— Красавцы, — сказал Эгор. — Я сам наполовину такой.
Он поднял челку.
— Знаем, — сказал Покойник, — поэтому и пьем с тобой. — Он передал ему бутылку. — Глотни, не бойся. Чистая «Ностальгия» по веселым девяностым. Не какая-нибудь там дешевая «Меланхолия» или бодяжный «Сплин».
— Я «Сплин» люблю, — не к месту ляпнул Эгор и скорее глотнул. Вино оказалось мягким и обволакивающим. В девяностых он был ребенком и не на-шутку испугался, что сейчас впадет в детство. — А ты правда работал продюсером? — спросил он у Покойника и передал бутылку Тру-Паку.
— Ну да. Я всегда тяжелую музыку любил. Ну вот, заработал я бабла, нашел молодую нюметаллическую банду и говорю им: «Вы, парни, рубите метал-кор, а я вам с клипами там, альбомами помогу, ну то есть денег дам на раскрутку».
— Ну и как, раскрутил? Как банда-то называлась?
— Нет, не раскрутил. Попсовые они какие-то оказались. Я им говорю: «На фиг это радио, это телевидение. Вы рубите, и все. Главное, чтоб приход ломовой на концертах». А они: «Да мы хотим известности, денег всяких». Стали попсеть. Я говорю: «Клипы надо снимать страшные, чтоб там трэш, кровища, бабы голые». А они каких-то модных клип-мейкеров стали выписывать. Раньше пьяные на сцену выходили, удолбанные, в ноты не попадали, зато драйв, веселуха. А как продюсер у них появился, то есть я, сразу играть научились, на сцене трезвые — скукотища. Еще мне говорят: «Давай завязывай с наркотиками, надоело нам тебя тянуть». В общем, не сошлись характерами. Пришлось мне всех их перестрелять. Прямо на репетиционной точке.
— Что, правда? — спросил неожиданно окосевший от пары глотков Эгор.
— Да слушай ты его больше, — сказал Тру-Пак, вытирая рот рукавом куртки, — это ж его любимая телега. Продюсер — это у него кликуха такая была. Он на входе стоял во всяких рок-клубах. Ну и подраться любил. Однажды не пустил пьяного скина на концерт, да еще и отметелил. Ну а скин привел команду — десять человек. Продюсера так от-кукумашили, что у него на голове шишка вскочила больше головы. Правда, Покойник?
— Да, Тру-Пак, было дело.
Бутылка, пройдя по кругу, опустела, и ее метнули куда-то в другой конец зала, где юна взорвалась, как жалобная граната. Достали другую.
— То есть тебя, Покойник, убили скины? — спросил Эгор.
— Если бы. Заснул я пьяный зимой на улице. А ночью минус тридцать долбануло. Проснулся в аду, хоть согрелся.
— А как там в аду, парни? — Захмелевший Эгор уже не представлял, как он жил здесь раньше без этих отличных чуваков.
— У каждого свой ад. У тебя вот в нем много бабочек, — сказал Покойник.
