загружала осторожно и медленно, а за второй отсек принялась только когда все ушли.
— Что ты сделала? — на этот раз спросил Верн, и в его голосе не было не ужаса, ни осуждения, только любопытство, словно он слышал детскую сказку, в которой умирают только ненастоящие люди.
— О, — почти улыбнулась Ясмин. — Можно сказать я не сделала ничего плохого.
Когда все ушли она достала из собственных, весьма скромных, запасов увесистую пластинку натрия и отрезала половину. Она уложила его на нижнюю сетку под будущими гнилостными испарениями, и при должном невысоком увлажнении, натрий бы так и лежал в полностью изолированном отсеке. Если, конечно, не жахнуть в него воды.
На что она рассчитывала?
Смешной вопрос. Конечно, она рассчитывала на взрыв, хотя реальность превзошла все ее ожидания. Взрыв действительно произошёл, но вместо ожога ее милая однокурсница потеряла дар, левый глаз и окончательную привлекательность.
Когда они вошли утром в класс — Ясмин не спешила, хотя внутренности завязались в узел — весь пол оказался усеян стекольными осколками, а в воздухе стоял слабый запах углекислого газа. Около ее камеры лежала Майя, полосатая от кровяных царапин и нашпигованная стеклянными чешуйками. У Ямины сердце подскочило к горлу от ужаса — оне не хотела этого. Не этого! Она надеялась, что наглая особь, травившая ее весь этот год, потратит дар на защиту, а ей дадут шанс сдать зачёт ещё раз, в связи с очевидным нарушением правил.
У мастера Тонкой Лозы случилась натуральная истерика. Он вихрем рванул в кабинет, но не к раненой ученице, а открыть окна.
— Что вы натворили, Бересклет! Я же предупреждал вас, я предупреждал…
Она дослушала все его крики до конца, а после спросила:
— Почему у моей камеры Брода не огнеупорное стекло?
— Этого не может быть, — отрезал он. — Все камеры получены на складе и среди них нет использованных, все с фабричной биркой, вы сами ее и срезали.
— Но у камеры Брода, которую дали мне вы, стекло разлетелось на осколки, а я ставила роспись при получении аппарата в вашей ведомости. Это ведь противозаконно, не так ли?
Мастер Тонкой Лозы побледнел. И почти наверняка покрылся испариной — Ясмин видела, как блестит его смуглый лоб.
Слово «противозаконно» было самым страшным заклинанием в любом из ведомств. Скажи в столовой, что сплошная каша по утрам — это противозаконно, и, того и гляди, на ведомство насядет отдел здравоохранения в полном составе. Нынешний Примул сделал карьеру на четком следовании букве закона.
И издалека это выглядело справедливо.
Глава 16
— А что Майя делала около моей камеры? — тут же спросила Ясмин, пока мастер не опомнился.
Он ответил, что, мол, придёт в себя, мы и спросим.
— Больше я эту девчонку живой не видела, — честно сказала она Слуге. — Но думаю, люди не умирают от потери глаза. Так что если она и впрямь умерла, то по какой-то другой причине. Лично я бы поспрашивала мастера Тонкой Лозы, все же ее смерть была в его интересах. Кто знает, что бы она наговорила, узнав, что осталась калекой по его милости.
— Этого не может быть, — сказал Слуга. — Этого просто не может быть! Ты мне рассказываешь бесов триллер, в котором тебя ежедневно хотят убить, а ты просто защищаешься, не имея ни особенных возможностей, ни сообщников, ни оружия. Я просто, гниль тебя побери, хочу понять, что произошло. А как же Фло? Ты искалечила ее прямо в прямом эфире соревнований. Тебя тоже вынудили обстоятельства?
Ясмин устало выдохнула.
Вот в чем причина. Фло. Девочка со стальным шестом на экзамене, девочка, сказавшая ей «подними мусор», девочка, засмеявшая над ней. Теперь эта девочка прячется на окраине Астрели, в башнях, укутанных разноцветными шелками, и не выходит дальше собственного сада. Ее отрада — розы и милый, который не оставил ее после увечья.
Что ж. Теперь она знает, как зовут милого, который ее не оставил.
Но она подумает об этом после.
Если останется жива.
— Ну? — спросил Слуга снова. — Как же Фло?
Его королевское безразличие, холод и самоконтроль рассыпались, как рассыпаются песочные замки после прибоя.
— Не скажу, — с трудом произнесла Ясмин.
Ей выпала редкая честь познать сказку о проклятой принцессы, с губ которой срывались только жабы и гадюки, на собственном примере. Слова едва выдавливались из пересохшего горла. В ее сторону тут же рванула одна из песочных лилий, бдивших за Верном. Тонкие корни, похожие на полупрозрачную толстую леску, взрезали песок.
— Лучше я сам все растолкую, — быстро сказал Хрисанф.
Лилия неохотно притормозила, и теперь покачивалась на ветру, как белый парусник, забредший в самое сердце песчаного моря.
— Расскажи, предатель, — тут же вставил Верн.
Хрисанф только лениво подвёл плечами, словно сбрасывая его ненависть, как дорожный плащ.
Он родился на самой окраине Варды, в деревеньке, имеющей в своём названии только порядковый номер. Сорок пять домов, двое братьев, самое большое развлечение — рыбалка по выходным. Тогда его звали Гаем, как его отца, как и половину его деревни. Он не шибко-то мечтал забраться в столицу, в отличии от отца.
Впрочем, что о том говорить.
Отцу удалось все, что он задумал, а новоявленному Хрисанфу, упакованному в новую неудобную одежду, не особенно. Его уровень посмеивался над ним, в группе дразнили Навозом, самые смелые подходили консультироваться насчёт весенней пахоты. Мол, покажь, дурень, как вы мишек запрягаете в своём захолустье. Ха-ха. После первой же драки его избил отец. И заставил выучить правила. Сказал, здесь ему не село, кулаками махать.
Ясмин появилась вовремя. Некрасивая, злая, тонкая до синевы, толкни — переломится. Зато гонору, как у инфанты. На неё правила не действовали. Отец сказал, нечего ей лениться, наделала дел, пусть и отвечает, ты уж пригляди. Он и приглядел. Увлёкся даже. Отсутствие обратной связи стирало грань дозволенного. Она, сначала понарошку, а после и всерьёз, стала принадлежать ему. Вроде как любимое домашнее животное, которое ему подарил отец.
Он вывел ее из-под взрыва, знал, кто портит ее оборудование, знал, кто травит ее сад, но молчал. Его статус был невысок, значит, и Ясмин не положен высокий статус. Ее нелюбовь ничего не значила, а стоимость его собственной любви росла с каждым днём.
Бабы они ведь какие — загони их в угол, те и начнут плести сладкие речи. Он ещё получит свои клятвы и признания, времечко-то на него работает.
Но время шло, и Ясмин менялась. Из красиво-некрасивой отверженной девочки вытачивалась сталь будущего мастера Белого Цветка. Хрисанф начал отставать.
Просто было уже поздно
