— Да, кстати, — небрежно сказал Марк, — не забудь, что к матери надо обращаться «миссис Пенмар», она никогда не называла себя «миссис Касталлак».
— Миссис Пенмар. Да. Я запомню.
Я напрягла всю свою фантазию в поисках предлога, который позволил бы мне избежать ужасной встречи, но отговорки не нашлось, и в конце концов мы отправились в дом на Чарльз-стрит.
— О, Марк! — прошептала я в приступе страха, когда величественный дворецкий бросил на нас мрачный взгляд и провел нас в гостиную. — А мы не можем уйти, улизнуть, пока она не пришла? Ты мог бы сказать, что мне вдруг стало плохо, что я почувствовала слабость…
— Чтобы она немедленно вообразила, что ты беременна и что я женюсь на тебе, потому что вынужден это сделать? Конечно, нет!
Я была уже готова поддаться охватившей меня панике и объявить, что мне все равно, какими мотивами его мать объяснит наш брак, когда дверь открылась. Красивая, высокая женщина надменно вплыла в комнату и остановилась, чтобы без малейшего смущения рассмотреть меня в лорнет. У нее были седые, со стальным отливом волосы, черные глаза Пенмаров, которые я так хорошо знала, плотно сжатый, брюзгливый рот и не по-женски волевой подбородок. На пальцах сверкали перстни. Ее платье великолепного фиолетового цвета странным образом ее украшало. Когда она выпустила из руки лорнет и направилась ко мне, я увидела, что в ее движениях были заметны повадки привилегированного класса, позволяющие приходить и уходить, когда и куда ему вздумается, и то высокомерие, которое поначалу и привлекало, и раздражало меня в Марке.
— Да уж, — недовольно сказала она сыну, — хорошенькое дельце, ничего не скажешь. Но она, по крайней мере, прилично выглядит. Надо постараться увидеть положительный аспект в сложившейся ситуации.
— Мама, — произнес Марк с металлом в голосе, — если ты не можешь принимать нас с должной учтивостью, пожалуйста, не трудись. Я не нуждаюсь в твоем позволении на брак…
— И в этом тебе повезло, ты так не считаешь?
— …и, уж конечно, я не собираюсь становиться перед тобой на колени и испрашивать благословения!
— А я этого и не ожидала! Терпеть не могу подхалимажа. Отлично! Если позвонишь сонеткой и прекратишь ходить взад и вперед, как плохой актер, играющий Гамлета, я велю Типсток принести хереса. Присаживайтесь, миссис Рослин, — добавила она, не глядя на меня, сама же села на великолепный стул с высокой спинкой, откуда было удобнее играть роль инквизиторши.
Прошел изнурительный час, в течение которого моя будущая свекровь безжалостно расспрашивала меня о моем происхождении. Марк убедил меня не скрывать ничего и говорить в таком тоне, словно я горжусь быть дочерью рыбака не менее, чем она гордится тем, что происходит из семьи Пенмаров, но мне было очень нелегко последовать этому совету. Тем не менее я говорила настолько убедительно, насколько могла: рассказала, что мои родители умерли молодыми, вынудив меня в нежном возрасте пойти в прислуги, и каким-то образом мне даже удалось создать впечатление, что я работала в замке Менерион до тех пор, пока не вышла замуж в первый раз; еще я подчеркнула, что Рослины были не арендаторами, а мелкими фермерами, у которых была своя земля.
— Хм, — пробормотала Мод Пенмар и сделала большой глоток хереса. Пила она, совершенно не утруждая себя изящными манерами. — Что ж, я полагаю, все это вполне приемлемо. Джанна — это ваше настоящее имя?
— Нет, меня крестили как Жанну, в честь отца, которого звали Жан-Ив. Но корнуэлльцы не умеют произносить французские имена.
— Он был француз?
— Да, из Бретани. В Сент-Ивсе есть колония бретонских моряков.
— Вы говорите по-французски?
— Я все забыла. Отец умер так давно.
— Жаль. Было бы лучше, если бы вы говорили по-французски. — Она поставила бокал и повернулась к Марку: — Когда вы собираетесь пожениться?
— На следующей неделе. Вот-вот придет разрешение, и я уже отдал все распоряжения, чтобы нас обвенчали в церкви Савой…
— Я приглашена?
— Я бы никогда не посмел поставить тебя в такое неловкое положение!
— Как тактично с твоей стороны! — Выражения их лиц стали горькими, когда они посмотрели друг на друга. Ее рот сжался в твердую узкую полоску. — Что ж, — сказала она, ни на кого не глядя и наливая себе третий бокал хереса из графина, — как ты понимаешь, я не одобряю твой выбор. Но могло быть и намного хуже. Не вижу причин, чтобы миссис Рослин не сумела приобрести некоторый аристократический лоск, а это, Господь свидетель, можно сказать далеко не о многих женщинах из рабочего класса. Она умна, хороша собой и, если сделает над собой усилие, сможет быть вполне презентабельной. Желаю вам всего наилучшего и надеюсь, что вы будете ко мне заходить каждый раз, когда окажетесь в Лондоне.
Визит был окончен. Через несколько минут я в изнеможении опустилась на скамейку экипажа, испытывая от этого невероятное облегчение.
— Конечно, — кратко подытожил Марк, — моя мать вела себя ужасно грубо. Я приношу за нее извинения. Но подобное испытание нам больше не грозит. Тебе не нужно приезжать к ней снова, у меня нет намерения везти тебя туда для оскорблений.
От облегчения я подобрела.
— Мне кажется, она не хотела меня оскорбить, Марк. Она просто слишком прямолинейно выражала свои мысли, а ее разочарование вполне объяснимо. Она ведь наверняка ждала, что ты подыщешь себе хорошую партию.
— Могла бы порадоваться, что я женюсь по любви! Она страшно злилась на своего отца, когда тот не разрешил ей выйти замуж за Жиля Пенмара!
— Она пожелала нам добра, Марк…
— Потому что если бы она этого не сделала, я бы к ней никогда больше не пришел, а теперь, после смерти кузена Роберта, она наконец начинает жалеть, что не была близка со своими детьми. Ее поведение продиктовано эгоизмом, и так было всегда. Я презираю ее.
Я не ответила. Мне было по душе, что он не так уж сильно привязан к матери и что мне не придется часто навещать ее. Всю дорогу до Парк-Лейн он молчал, но дома неловкая атмосфера быстро рассеялась; приехав, мы обнаружили, что посыльный привез разрешение на брак, и в тот же день отправились на Стрэнд, чтобы отдать священнику последние распоряжения о свадьбе.
2
Пятью днями позже, утром девятнадцатого декабря, мы поженились. На мне была маленькая, но модная шляпка, подходящая моему вдовьему статусу, голубое шелковое платье великолепных, чистых линий, которое подчеркивало мою фигуру, оставаясь при этом образцом хорошего вкуса, и самая неудобная обувь, какую мне только приходилось носить. Нашими свидетелями были два оксфордских друга Марка; церемония прошла быстро и непринужденно, после чего мы вчетвером отправились на завтрак с шампанским в «Клариджес», а когда мы собрались возвращаться на Парк-Лейн, они нас оставили. Как только мы приехали домой, Марк сразу же распорядился, чтобы нас не беспокоили, а потом мы пошли ко мне в комнату, заперли дверь и задвинули шторы. У меня с непривычки кружилась голова от шампанского, и я была на седьмом небе от счастья, что стала миссис Касталлак, так что я отправилась в постель без мыслей о возможных последствиях, ведь теперь я могла не опасаться забеременеть. И чувство защищенности стало таким огромным, что чудо неожиданного везения просто оглушило меня.
В тот вечер мы пошли в театр. У нас, как у членов королевской семьи, была ложа, на мне было мое лучшее вечернее платье из белого шелка и гипюра, отделанное черным кружевом, и все джентльмены направляли свои бинокли на меня, а не на сцену.
— Все думают: кто же это такая? — шепнул мне в восторге Марк. — Ты — загадка этого вечера.
На следующее утро объявление о нашей тихой свадьбе появилось в «Таймс». И только тогда, увидев слова, набранные черным по белому, я наконец смогла полностью осознать значение того, что случилось. Мне кажется, что если бы у меня тогда было хоть немного времени, чтобы поразмышлять, я бы немедленно ощутила всевозможные страхи, но времени у меня не было. А едва я начала привыкать к необычности лондонской жизни и к головокружительной верхушке общества, где я теперь вращалась, как Марк сказал, что закончил все приготовления к медовому месяцу, и на следующий день мы уже мчались через Ла-Манш во Францию.
3
Должно быть, я единственная женщина на свете, которая не влюбилась в Париж с первого взгляда. Он показался мне холодным, мрачным городом, заполненным огромными зданиями, которые слыли знаменитыми, и грубыми, эгоистичными женщинами, чей язык я не понимала. Мужчины фальшиво улыбались, их внимание приводило в замешательство, и я решительно отказалась выходить куда-либо без Марка. Я чувствовала себя иностранкой, смущенной и потерянной.
— Но ты ведь наполовину француженка и должна чувствовать себя здесь как дома! — говорил Марк.
— Мой отец был бретонцем, — сказала я, — а Бретань отличается от Франции так же, как Корнуолл от Англии.
