Вот и все. Может быть, правда была слишком проста, но я бы могла дожить до самой смерти и не понять этого, если бы не столкнулась с гораздо более непрошенной правдой при своем вынужденном знакомстве с Марком Касталлаком.
Я опять принялась плакать и попыталась возненавидеть его за разрушенные иллюзии, с которыми я так долго жила и любила, но не смогла. Как только я подумала о Марке, мне сразу же захотелось снова оказаться с ним в той запертой комнате, ведь нельзя ненавидеть мужчину, которому ты готова отдаться еще и еще раз без малейших колебаний.
Потом я выбралась из развалин замка и медленно пошла вниз по холму к ферме.
Гризельда на кухне жевала хлеб с сыром. Мы опять не произнесли ни слова. Пройдя в холл, я увидела, что шляпа Марка все еще лежит на комоде; занервничав, я вернулась на кухню и отрезала большой кусок холодного пирога, который лежал на блюде в шкафу. Оказалось, что я зверски голодна и, покончив с пирогом, я съела еще яблоко и кусок торта с лимонным мармеладом. Когда ко мне наконец пришло ощущение сытости, я услышала на лестнице шаги Марка.
Я сразу же ушла в холл. И увидела его словно впервые. Он выглядел старше, спокойнее, лучше владел собой, в его раскосых глазах было знание, которое я нашла странно возбуждающим. Увидев меня, он улыбнулся. И я перестала понимать, почему когда-то могла считать его некрасивым. В тот момент, как я подумала о том, как потрясающе он выглядит, он пригладил локон, и его короткие сильные пальцы тотчас же напомнили о часах, проведенных за запертой дверью.
Краска прилила к моему лицу; сердце сильно забилось.
— Останешься на ужин? — ровным голосом спросила я. — Если ты голоден, еды полно.
— Спасибо, но ужин ждет меня в Морве, мне пора идти. — Он сделал паузу и взглянул на закрытую дверь большой гостиной. — Хотя, должен признаться, я хочу пить. Может, найдется сидр?..
— Сейчас принесу.
Когда я вернулась с полным кувшином и бокалом, он все еще стоял в холле, но дверь большой гостиной была приоткрыта. Я подумала: что ему там было надо?
Он быстро выпил сидр и поставил бокал на комод по соседству.
— Можно прийти завтра вечером после ужина?
— Очень хорошо… но, может быть, ты придешь пораньше и поужинаешь со мной?
— Нет, — сказал он, — но останусь на завтрак.
И он опять улыбнулся. В его глазах было выражение, которое я видела и презирала у других мужчин, но у него оно почему-то было невыносимо возбуждающим. Мы стояли, глядя друг на друга, примерно на расстоянии двух футов, и притяжение между нами было настолько сильно, что я почувствовала, что если мы сейчас прикоснемся друг к другу, то вспыхнем, как молния в глухую ночь.
— Тогда до завтра, — сказал он после паузы. — Всего доброго, миссис Рослин.
— Всего доброго, мистер Касталлак, — без энтузиазма ответила я и придержала дверь, когда он выходил на крыльцо.
Когда он исчез из виду, я закрыла дверь и оперлась спиной о стену. Колени опять дрожали; физическое изнеможение ударило по мне, словно молотком. Взяв кувшин с сидром, я налила немного себе в бокал, из которого он пил, и неровными шагами направилась в гостиную.
Стол я увидела с порога. И чуть не выронила бокал. Сидр перелился через край, забрызгал платье и запачкал ковер. Потом у меня начали гореть щеки. Я медленно поставила бокал на стол и один за другим взяла в руки пять золотых соверенов, которые он так заботливо оставил после своего ухода.
3
В ту неделю каждую ночь Марк проводил на ферме. Когда его не было, я ничем не могла занять себя, кроме самых простых дел, таких, как вытирание пыли с мебели или кормление кур, и в конце концов предоставила Гризельде и Энни выполнять подавляющую часть работы; из экономии я не пользовалась услугами Этель и Милли Тернер со времени смерти мужа. Однажды я-таки съездила на рынок с Гризельдой, но не могла сконцентрироваться на деле и только все напутала. Я жила ради вечеров, но, хотя не раз просила Марка поужинать со мной на ферме, он всегда отказывался.
Его отказы злили меня и странным образом унижали.
— Я что, недостойна с тобой ужинать? — наконец спросила я. — Меня оскорбляет, что ты приходишь сюда вечер за вечером, но не делаешь ничего, кроме…
— Кроме? — Он засмеялся, забавляясь моим смущением, и сказал тягучим голосом: — Но ты же должна признать, что это весьма существенное «кроме»!
Его спокойствие очень меня разозлило.
— Но почему ты отказываешься со мной ужинать? — спросила я. — Мне кажется, я по крайней мере имею право узнать причину!
— Ты ни на что не имеешь права, моя дорогая, — вежливо возразил он. — Я тебе не подотчетен. Я вправе делать все, что мне заблагорассудится.
— Очень хорошо, — воскликнула я в ярости, — будь независимым сколько влезет! Полагаю, ты по своей молодости путаешь это понятие с высокомерием. Но это не имеет для меня ни малейшего значения.
Он опять засмеялся.
— Мне нравится, когда ты сердишься! — только и сказал он, а потом протянул руку через стол и коснулся моей руки, и я почувствовала, как уже знакомая дрожь возбуждения пробегает по моему телу. Его голос, низкий, красивый голос, который мне так нравился, велел мне быть терпеливой, потому что в конце концов я получу все, что хочу. — Когда мы с тобой первый раз поужинаем вместе, это будет большой праздник, — сказал он, — а не прозаическая трапеза на маленькой корнуолльской ферме, где ты ужинала с мужем и принимала… других людей. Лишь верь мне…
Но я ему не верила. Я не верила его торжественным обещаниям, а его откровенная нелюбовь к ферме, которую я так любила, мучила меня и отталкивала от него. Я знала, что молодые люди часто обещают в будущем дать много, не собираясь держать слово, поэтому подумала, что он просто успокаивал меня, сглаживал раздражение, чтобы я снова превратилась в податливую, удобную женщину, к которой можно приходить, когда захочется.
Мое недоверие усилилось, когда на следующий день он уехал в фамильное поместье Касталлаков в Гвике. Там у него были какие-то дела, как он небрежно сообщил мне, и в Морву он должен был возвратиться только через несколько дней.
Прошли две недели, а он все не появлялся. К этому времени каждый день для меня тянулся, как целая неделя. Наконец, я с ужасом услышала в деревне, что молодой мистер Касталлак переехал из Гвика в Лондон, и его экономка в Морве не знает, когда он вернется.
— Но ведь он должен вернуться в Морву! — говорила я Гризельде в отчаянии: — Лоренс оставил ему там дом, он не будет жить в Гвике, потому что по завещанию особняк Гвикеллис получит Найджел, а они не ладят. Братья сильно поссорились, когда Найджел вернулся из-за границы и выяснил, что похороны отца прошли в его отсутствие и он похоронен в Зиллане, а не во дворе церкви в Гвике, прихожанами которой они были. И потом, Марк не станет жить у матери в Лондоне, потому что с ней он тоже не ладит, так что он должен вернуться на ферму Деверол в Морве, ему же больше некуда деваться.
Гризельда отвечала, что не будет тратить драгоценное время на мечтания о Марке Касталлаке и гадать, что он сделает дальше. И вообще, пора уже мне взять себя в руки, забыть молодого мистера Марка и серьезно подумать о новом замужестве. Тех золотых монет надолго не хватит, и где мы тогда окажемся? Было бы разумно продать ферму мистеру Джареду, выйти замуж за молодого мистера Полмарта, владельца фермы Полмарт, которому я всегда так нравилась, и прекратить постоянно беспокоиться о том, где взять следующий грош.
— Томас Полмарт? — сказала я с отвращением. — Этот неотесанный плюгавый мужлан? Нет, спасибо!
— Экие мы важные! — заверещала Гризельда, теряя терпение. — За нами ухаживали два джентльмена, поэтому теперь мы потеряли голову и заважничали! Уж лучше бы взяла себя в руки, драгоценная моя, да поднабралась бы умишка! Джентльмены не женятся на таких, как ты, даже и не думай. Джентльмены женятся на леди, а не на рыбацких дочках. Не забывай, откуда ты родом и кто такая! Если ты думаешь, что мистер Марк когда-нибудь сюда вернется, чтобы на тебе жениться…
— Я вовсе так не думаю! — сказала я сердито, и это была правда.
Марк на самом деле однажды упоминал о женитьбе, еще до смерти Лоренса; но в то время я не приняла его слова всерьез. К тому же, тогда он был последним человеком, за которого я хотела бы выйти замуж. Теперь мои чувства были иными, но, несмотря на их перемену, я еще не потеряла здравого смысла.
— Я интересна Марку только в определенном качестве, — резко сказала я Гризельде, — а это не имеет ничего общего с брачными узами.
Она проворчала что-то о грехе и осуждении на вечные муки.
— Прекрасно! — воскликнула я раздраженно. — Значит, я вела себя с ним как грешница, неверно себя вела! Но почему мне нельзя хотя бы раз позволить себе любить? Мне всегда не везло в любви: всю свою молодость я провела в неблагоприятных условиях, разве я не заслужила право на капельку удовольствия с человеком, который мне нравится? Ведь Господь не настолько жесток, чтобы не позволить мне немного счастья после такого количества боли и унижений! Если я чего-то и хотела от жизни, так это любви и покоя, и раз мне не дано получить одно, я по крайней мере имею право на второе!
