ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Сентябрь 1899 года, бухта Золотой Рог, Константинополь.
Черное море совсем не так благостно, как думают про него многочисленные посетители летних курортов. Да, на нём почти нет приливов, да, летом здесь редки бури и шторма, однако в зимние месяцы ветра и волны грызут черноморское побережье, словно разъяренный пес кость, а порою случаются и ураганы, которое даже бывалые моряки сравнивают с «ревущими сороковыми». И если кто–то вообразит, что Понт Эвксинский похож на ласкового щенка, которого можно в любое время погладить или почесать за ухом, пусть вспомнит ноябрьский ураган 1854 года. Тогда природа сурово взыскала с британского флота проценты за услугу, оказанную триста лет назад в час сражения с испанской Непобедимой Армадой. Или же бору – кошмарную снежную бурю, что спускается с гор и врезается в море, словно огромный камень, вызывая волнение до самых Черноморских проливов. И потому, особенно с началом осени, даже опытный моряк ходит по Славянскому морю с известной осторожностью.
«Одиссей», прорываясь сквозь шквал западного ветра и гряды пологих волн, вкусил «прелестей» осеннего моря в полной мере и, затратив на путь от Одессы до Стамбула шесть дней, поздним сентябрьским вечером бросил якорь в бухте Золотой Рог.
Утро следующего дня Арсенин посвятил посещению портового управления. Визит прошел не так гладко, чем предполагалось и потому, покидая учреждение, капитан был вне себя от злости из–за впустую потерянного времени.
Прежнего чиновника, отвечавшего за регистрацию судов, то ли уволили, то ли посадили, а может, и вообще – казнили. Хоть за бортом заканчивается вполне цивилизованный девятнадцатый век, с турков станется. Новый регистратор — тучный мужчина в синем мундире, покачивая потной лысой головой с непременной феской на затылке, на плохом английском пытался доказать капитану необходимость дополнительных портовых сборов. Арсенин в Константинополе бывал не раз, и понимал, что прохиндей, не надеясь на свое длительное пребывание на столь хлебном месте, просто вымогает бакшиш сверх давно установленной мзды. Не желая выкидывать деньги на ветер, Всеслав скучным голосом затянул песню о том, что его ожидает друг — начальник портового управления раис Кемал–бей и что если по вине регистратора Арсенин на встречу опоздает, то он не периминёт уведомить Кемала, кто послужил причиной его задержки. Похоже, что турок знал английский гораздо лучше, чем демонстрировал до этого момента, потому как буквально в десять минут все вопросы оказались решены и Всеслав, получив необходимые документы, смог покинуть надоевшее до колик управление.
Спалив папиросу в три затяжки, он немного успокоился и направился в представительство русского пароходного общества чтобы узнать свежие новости. Проходя через Галату, Всеслав, не обращая внимания ни на стены древних строений, ни на изматывающую душу и тело жару, ускорил шаг. Какие там чудеса архитектуры! Какое там солнце! Стоит хоть чуть–чуть замедлить ход, как из сотен магазинов, киосков, лавчонок или из–за открытых прилавков к тебе тут же потянутся жадные руки, и ты сразу попадешь в щупальца спрута профессиональных зазывателей. И песнями сирен станут слова «Купи–купи!» И это еще не считая нищих: как профессиональных попрошаек, стремящихся сунуться прямо под ноги, так и обыкновенных бедолаг, выброшенных жизнью даже не на обочину, а где–то на уровень древней, еще византийской постройки, канализации.
Пробираясь сквозь толпу, Арсенин вполголоса сетовал, что наслаждаться видами древнего города всего лучше из портшеза, окруженного плотным строем преданных аскеров. Но полагаться приходилось лишь на свои ноги, и капитан, ни разу не остановившись дабы, сравнить деревянный мост Махмудов с железным мостом султанши Валиде или же полюбоваться на постройки Топ–Хане, скорым шагом прошел до европейского квартала.
Миновав здание Австрийского Ллойда, он обогнул громаду Оттоманского банка, чей вид и впрямь, больше напоминал готовый к бою бастион, чем заводь золотых запасов и русло денежных потоков. Радуясь, что хотя бы здесь нет вездесущих нищих, Всеслав вышел на квадратную площадь, на другом конце которой возвышался трехэтажный дом из красного кирпича, увенчанный тремя флагами.
Вздохнув с облегчением (про обратную дорогу в порт он предпочел до времени не вспоминать), Арсенин решил отметить окончание пути глотком холодной воды. Подозвав мальчишку–торговца, он протянул водоносу монету в пять курушей *(куруш — мелкая монета 1100 лиры или пара) и принял от сорванца белую с голубеньким цветочком фаянсовую пиалу с отколотым краем, полную живительной влаги из ручья Али–бей–су.
Утолив жажду и немного освежившись, капитан уже собрался перейти площадь, когда откуда–то сбоку донесся удивленно–радостный возглас:
— Всеслав Романович! Вы ли это? Глазам своим не верю…
Обернувшись, Арсенин увидел как от французского банка, направляясь к нему, переходит дорогу смутно знакомый мужчина лет пятидесяти, может, немного моложе. Крепко сложенный, ростом не менее двух аршинов семи вершков, в щегольском светло–коричневом, в крупную клетку партикулярном платье с орденской ленточкой на лацкане пиджака.
Всмотревшись в загорелое и обветренное лицо, капитан вспомнил, где и когда ему доводилось видеть эти прищуренные в вечной усмешке карие глаза над коротким, с легкой горбинкой носом.
— Конечно же! Кочетков! Владимир Станиславович! Простите, Бога ради, не признал! Эх! Голова моя ранетка! — Всеслав шутливо хлопнул себя ладонью по лбу. — Да, к слову сказать, тогда в девяностом, на Цейлоне, вы и моложе казались. Авантажный такой: с усами, с баками! А ныне, гляжу, выбрились по аглицкой моде!
— Видите ли, батенька, весь последний год мне в основном с британцами да галлами общаться приходилось. А англичанка моду эту ввела и ее сурово придерживается. Пришлось и усы, и бакенбарды того–с. Одним словом, сбрил я их, чтоб сильно не выделяться, — собеседник Арсенина, вздохнув с преувеличенной тоской, развел руками. — Хотя, скажу честно, есть в этом свой резон, ибо растительность на лице в таком вот климате — мука почище казней египетских. Не слезы же теперь по ним лить? Ежли плакать, так и до конъюнктивита недалеко, а он мне нужен, как вам пьяный лоцман на трудном фарватере. Хотя в таком климате и рыдать затруднительно — слеза еще с ресниц не упала, а уже испарилась. Да и привык я уже бритым, словно актер, ходить… А что это мы всё обо мне да обо мне? Вы–то каким судьбами здесь? Все на Доброфлоте мореманствуете? Смотрю, карьеру сделали? — Владимир Станиславович указал на капитанские шевроны Арсенина.
— Берите выше! — засмеялся Арсенин, крайне довольный произведенным на соотечественника впечатлением. — Целым пароходством владею, милейший Владимир Станиславович! Правда, всё предприятие всего из одного судна состоит, но зато я един и в лице капитана, и судовладельца. Ладья моя «Одиссеем» именуется, и болтается она на пароходной стоянке, той, что ближе к Босфору будет. Царьград мы покидаем лишь послезавтра, а потому приходите вечером в гости, чайку попьем, поболтаем обо всем на свете! Вы всё так же Отчизне по геодезии служите?
— По ней, родимой, с картографией повенчанной, будь она неладна! – преувеличенно тяжко вздохнул Кочетков. — Мундир вот только по такой жаре не ношу, благо статус командированного такую вольность позволяет.
— А я вот без мундира, словно без кожи, — усмехнулся Арсенин. — Привык, знаете, за столько–то лет. А про приглашение — не забудьте.
— Всенепременно буду! — церемонно поклонился Владимир Станиславович, и тут же озорно подмигнул Арсенину. — Тем более у меня в нумере бутылка французского коньяку завалялась. Маленькая, всего–то в четверть (3.1 литра) будет. Оно, конечно, не шустовский нектар, но для… чаю очень к месту придётся. Метко сказано, что на чужбине и мытарь за родню идет, а уж встреча с вами, Всеслав Романович, приятнейший для меня подарок! Только б с той четверти да на радостях не загулять нам да не пойти к вратам Царьграда щит приколачивать, а то этак и до войны недалеко… Обратили внимание, сколько немцев в Стамбуле? Привечает их нынешняя власть.
Кочетков недовольно дернул щекой и о чем–то задумался. Мгновением позже он, стряхнув мимолетное оцепенение, склонил голову в коротком поклоне.
— А сейчас разрешите откланяться. Вы так стремительно и целенаправленно неслись по улице под всеми парами, что не составляет труда догадаться о вашей занятости. Эдуарду Рудольфовичу привет!
— Передам обязательно! — Арсенин пожал протянутую ему на прощание руку и на секунду задумался. — А что, барон фон Штейгер все еще в главных агентах ходит? Поговаривали ведь, что его еще по лету на пенсион проводить собирались?
— Здесь он, здесь, — доверительно кивнул Кочетков. — Этот могучий старик, всей нашей империи подобен, непоколебим и неистребим. Не смею вас больше задерживать, а вечером крепите ванты и шкоты — обязательно в гости нагряну!
