Генерал нахмурился.
– Пожалуйста, простите, что так вышло. Если б знал, что творилось от моего имени в моих же частях, очень многих бы отдал под трибунал.
– Теперь это уже неважно, генерал. Армия дала мне Папагато.
Капитан Папагато улыбнулся и погладил волосы Франчески.
– Прелестней женщины не найти, правда, генерал? Человеку для жизни требуются несколько ягуаров-переростков и Франческа. Больше ничего не нужно. – Капитан помолчал. – Позвольте спросить, генерал, почему вы никогда не были женаты?
– Нет, я не педик, если вы об этом подумали, – раздраженно ответил Фуэрте. – Моей женой была армия.
– И больше у вас никого не было?
– Почему же, была одна, – ответил больной. – Раз уж у нас полно времени, я могу о ней рассказать, если вы расположены слушать.
Гости энергично закивали, надеясь получить подробную, трагическую, но полную сладострастия историю.
Глаза генерала подернулись дымкой воспоминания, он попытался представить лицо девушки, но вспомнил только ее запах.
– В то время я был лейтенантом и вел обычную жизнь молодого офицера, если вы понимаете, что я имею в виду.
Капитан кивнул, а Франческа подозрительно и ревниво на него покосилась.
– Меня направили в Кукуту, но заняться там было решительно нечем. Имелись бар и штук пять борделей, но ни одна из их обитательниц не стоила повторного визита, уж извините за такие детали. По субботам один еврей показывал на площади «новейшие фильмы» – сплошное мучение. Полнейшая чепуха, да еще перед финалом обычно разверзались хляби небесные, так что чаще всего мы так и не узнавали, чем все закончилось.
Как-то я сидел в кино и заметил рыжеволосую девушку лет двадцати, а, должен сказать прямо, рыжие всегда сводили меня с ума. Не спрашивайте почему, сам не знаю. Может, потому что, когда я учился в школе, у нас была рыженькая девочка, и от нее сладко пахло сеном. Вы, наверное, не знаете, но у рыженьких самый приятный запах. Сладкий и чистый. Как папайя и жимолость. Есть в этом запахе нечто такое, отчего я благоговейно трепещу, прости меня, Господи. Но ужас в том, что у нас во всей стране почти нет рыжих.
Во всяком случае, мне всегда представлялось, что женщина, которую я полюблю, одну на всю жизнь, непременно будет рыжей. И вот сижу я в кино и вижу прекрасную рыже волоску. С этого момента я уже не видел, что на экране происходит, поскольку смотрел только на нее. И сидел как на иголках.
Потом нарочно столкнулся с ней при выходе, только чтоб вдохнуть ее запах. Пахла она еще лучше, чем выглядела.
– Извините, пожалуйста, – сказал я. – Вот такой я неуклюжий.
Она рассмеялась:
– Я вас прощаю.
Вы понимаете? До сих пор помню каждое ее слово – вот насколько она меня поразила. Я решил не упустить свой шанс и спросил:
– Можно мне вас домой проводить?
Она ответила:
– Если только проводить.
Я ее проводил; думаю, на нее произвела впечатление моя форма, потому что на следующий день, когда я пришел к домишку, где они жили с матерью, она помахала мне из окна и пригласила зайти. Я вошел, не веря в свою удачу, и при дневном свете увидел ее длинные и гладкие волосы, такие чистые, сверкали, как новая медь. Глаза у нее были зеленые, и я тут же влюбился, а вся комната полна ее запахом, я потом его на рукавах своего кителя чувствовал.
Я приходил к ним каждый день, меня угощали, спрашивали про армию, и я, как всякий юноша, старался выглядеть бывалым и уверенным в себе. Вскоре все уже знали, что я за ней ухаживаю, и другие мужчины перестали к ним заходить, а матушка явно считала меня очень выгодной партией и отпускала нас гулять одних.
В один прекрасный день я признался рыжеволоске в любви, и она сказала, что тоже меня любит. Я возликовал и купил ей самый большой на свете букет. Такой огромный, что занял бы все сиденье джипа, если б я не привез его в седле боевого коня в полном соответствии с церемониалом.
Я был молод, и, вы понимаете, желание приключений в постели двигало мною наряду со всем остальным. – Франческа аж вся подалась вперед. – И я настойчиво гнул к тому, чего не мог не желать, если вы улавливаете, о чем я.
Но она была совершенно непреклонна. Не соглашалась ни на что – не позволяла даже провести рекогносцировку или выдвинуть передовой дозор. Никаких там захватов в клещи или скрытых операций за пограничной линией. Ничего. Меня просто лихорадило.
По ночам я не мог уснуть, думая сами знаете о чем, и у меня так дико разыгралось воображение, что, когда полковник однажды сказал мне: «Можете быть свободны, лейтенант», я на полном серьезе ответил: «Спасибо, любимая», – и отдал честь. Я ничего не слышал, даже приказов, и мое подразделение не вышло на парад.
Полковник вызвал меня в кабинет и потребовал объяснений. Я взял быка за рога, сказал правду, и знаете, что он мне ответил? Он сказал:
– Любая женщина примет позицию для стрельбы лежа, если ее попросят выйти замуж.
Вечером я встал на колени и при лунном свете попросил ее выйти за меня; прежде чем вы начнете возмущаться, позвольте сказать: я был абсолютно искренен, ну и, конечно же, надеялся на предварительные поставки из интендантских запасов.
Знаете, что она сделала? Она буквально втащила меня в дом. Еще хотела носовым платком заткнуть мне рот, чтобы я своим пыхтеньем нечаянно не потревожил матушку, а потом стала расстегивать на мне форму. Я говорил про себя: «Спасибо, полковник, благодарю вас!» – и мысленно обещал поставить ему бутылку виски, а она тянула меня к кровати. (Франческа так сильно подалась вперед, что стул опасно накренился, а капитан Папагато засмущался.)
Ну, естественно, я стал ее раздевать и ощущал себя в раю. Ах, какой был запах, и я думал про себя: «Рыженькие – это ангелы, сошедшие на землю, а я сейчас на небесах». Меня слегка разочаровало, что груди у нее оказались маленькими, как у десятилетней, а те округлые редуты – сплошь подушечки саше, чем и объяснялся восхитительный запах ее тела. «Ничего, – думал я, – никто не совершенен, у всех свои маленькие недостатки», – и желание, понимаете ли, так охватило меня, что, как бы это повежливее выразиться, я начал открытый штурм ее главной штаб-квартиры. Она сказала: «Погоди, дай выключу свет», – а я ответил: «Не нужно стесняться, хочу любоваться тобой». Началась нешуточная, смею вас уверить, борьба, совершенно молча, чтобы не разбудить матушку, но я победил. И знаете, что я увидел после этой жалкой победы?
– Нет, – затаив дыхание, ответила Франческа, что, в общем-то, было излишне.
– Я увидел, что она – не натуральная рыжая. На самом деле – брюнетка. Разочарование и обман были столь горьки, что с тех пор я уже никогда не мог вверить сердце женщине. И мне не так уж много встречалось рыженьких. А если встречались, я бы не смог определить – настоящие они рыжие или нет, пока себя не скомпрометирую.
Тем же вечером Франческа снова заскочила к генералу под предлогом угостить его манго. Она застенчиво улыбнулась, помялась и спросила:
– Так вы… потом-то вы с ней что-нибудь сделали?
Генерал Фуэрте загадочно улыбнулся и поерзал, отгоняя колющую боль в шее. Потом его лицо прояснилось, и он побарабанил пальцем по носу.
– Что-то память меня подводит, – сказал он и подмигнул.
28, в которой его превосходительство президент Веракрус рукоблудит, а Медио-Магдалена горит
Историософы ведут жаркие споры об условиях, необходимых для развития исторического процесса. Одни, тратя массу сил на тщательное исследование соотношения экономического базиса и культурной надстройки, доказывают необходимость определенных социальных условий, а другие приводят доводы за то, что история – податливый материал в руках людей, достигших величия.
Горячая дискуссия велась среди историков и о том, как вообще мог произойти новый альбигойский крестовый поход? Со всех точек зрения подобный феномен невозможен на столь поздней стадии развития цивилизации, когда мир, казалось бы, так прочен, что исторические события вообще прекратились. Несомненно, полагали историки, человечество достигло той ступени, когда почти всеми признано: нет столь бесспорного вероучения, чтобы за него убивать. Мы, безусловно, так заматерели в религиозном отношении, что не стоит волноваться, было ли непорочным зачатие Блаженной Девы Марии и верит ли кто из наших соседей в буквальное воскрешение во плоти.
Такие историки, вероятнее всего, оторваны от действительности и в оценке людских мотивов недостаточно циничны, ибо новый альбигойский крестовый поход, как и все подобные вспышки труднообъяснимого фанатизма, был вызван продажностью власти и неблагоприятным стечением обстоятельств.
Неудачно, во-первых, что его преосвященство кардинал Гусман сильно озаботился спасением собственной души, а потом захворал и не мог понять, что же такое он привел в движение. Во-вторых, он не мог знать заранее, как монсеньор Рехин Анкиляр распорядится обретенными властью и влиянием. Нельзя забывать и о том, что его превосходительство президент Веракрус отлучился в международную поездку, мало связанную с внутренними делами страны. В его отсутствие растерянные члены кабинета министров ссорились и к тому же были не в курсе событий, поскольку те имели место главным образом в сельской местности, а политики обращают внимание лишь на происходящее в городах – особенно в столице.
