Иллюстрация 1. Рисунок Пушкина (иллюстрация к «Домику в Коломне)
Иллюстрация 2. Казот, «Влюбленный бес» (авторизованные иллюстрации, 3)
Одна – психоаналитическая – раскрылась в работах Лакана, обратившегося к анализу произведения Казота на нескольких семинарах, посвященных желанию («désir») и его извращенной форме, а также проблеме влечения к Другому [Lacan 1966: 818], [Lacan 1973: 245–248]. Полиморфность казотовского Дьявола, способного становиться то очаровательной слабой девушкой, то милым мальчиком-пажем, то верблюдом (со знаменитым вопросом «Che vuoi?» – «Чего хочешь?»), для Лакана связана с покрывалом, прикрывающим желание – влечение к Другому, остающемуся недоступным. Как замечено [Вольперт 2005: 114], «пытаясь проникнуть в тайны подсознания, Казот, опережая время, предвосхищает литературный психологизм XIX–XX веков с его стремлением раскрыть подсознательные движения души». Эта сторона сочинения Казота могла оказаться существенной для Пушкина. По отношению к серьезному аспекту колебаний между Мужским и Женским началами, извлекаемыми из смехового представления темы в «Домике в Коломне», психоаналитическая биографическая интерпретация (имеющая в виду личные проблемы Пушкина в 1830 году), намеченная еще в 1920-х годах, недавно была переиздана и вновь привлекла внимание исследователей [Ермаков 1999]!. Несомненно, что Пушкин нередко тему, которая освещалась в его одних сочинениях серьезно, в других мог вышучивать2.
Эта сторона «Домика в Коломне», который можно рассматривать и как смеховой вариант или пародию на историю, в романтическом ключе рассказанную в других сочинениях того же пушкинского цикла, была впервые замечена Ходасевичем [Ходасевич 1922], [Ходасевич 1991], а поддержана и развита в [Шульц 1985], [Шульц 1987]. Сразу же после того, как в начале прошлого века с большим опозданием были раскрыты подробности участия Пушкина в создании «Уединенного домика на Васильевском», Ходасевич написал статьи предструктуралистического толка, в которых показал, что рассказ, опубликованный под псевдонимом В. Титова Тит Космократов, наделен многими признаками, роднящими его с группой во многом схожих пушкинских текстов, относящихся к Петербургу и имеющих ряд общих сюжетных черт. В «Домике в Коломне» сюжет представлен в той версии, которую в современной терминологии можно было бы назвать карнавальной. Согласно классическим работам о карнавале, одной из главных его особенностей является инверсия социального статуса, в частности, переодевание мужчин женщинами и женщин мужчинами. В этом смысле к карнавальным текстам можно отнести и «Домик в Коломне», и «Влюбленного беса» Казота. Для Пушкина стремление к гротескному карнавальному построению (часто включающему все формы неофициального общения, в том числе и нецензурную лексику, запретные темы графических композиций и их хронотопов) было одной из доминант творчества (заметной и в словесных текстах, и в рисунках); именно в этом смысле оправданно и сравнение «Гавриилиады» с рассматриваемой группой текстов, предложенное в [Осповат]. В «Уединенном домике» карнавальный момент особо подчеркнут поведением ряженых чертей в доме у графини, но и в других эпизодах смеются не только воплощения нечистой силы, но и сам повествователь.
Ходасевич первым заметил сходство трех пушкинских описаний домиков. Зачины совпадают в пушкинском прозаическом рассказе о старушке, вечерами гадающей по картам, известном нам в записи Титова, в «Домике в Коломне» («Старушка-мать, бывало…»3); в «Медном всаднике» выведена подобная пара «вдовы» и ее «дочери», что сопоставляют и с некоторыми другими вещами Пушкина4. Этой паре, соотнесенной с одним главным героем, предшествует более ранний этап, где, как в «Евгении Онегине», два героя сюжетно связаны с двумя сестрами [Осповат].
В «Уединенном домике» история старушки и ее дочки кончается пожаром, уничтожающим домик (в дыме мерещится лицо Сатаны, ноздри которого дымятся; возможно [Цявловская 1960: рис. 7], он изображен Пушкиным – см. иллюстрацию 3; ср. [Шульц 1987: 120–121], [Эфрос: 189]).
Иллюстрация 3. Рисунок Пушкина: Сатана с дымом, вырывающимся из ноздрей
О похожем пожаре думает повествователь в «Домике в Коломне», глядя на трехэтажный дом, построенный на месте старого:
На высокий домГлядел я косо. Если в эту поруПожар его бы обхватил кругом,То моему б озлобленному взоруПриятно было пламя.
Иллюстрация 4. Ранний рисунок Пушкина: бес, скелет и череп
Эти строки оправданно сопоставляются с тем, как в «Медном всаднике» герой ужасается, не найдя ничего на месте домика, снесенного наводнением [Harkins: 202], [Лямина: 77]. По поводу этих строк в статье «Раскованный Пушкин» (1937) P.O. Якобсон писал:
Это неожиданное змеиное шипение посреди веселой болтовни в шутливой поэме о любовнике, переодетом в кухарку, это тревожное признание поэта, которое прорывается в целом ряде его произведений в виде недомолвок и намеков, для тех, кого волнует творчество поэта, слишком важно, чтобы остаться незамеченным <…>. Поэт приносит извинения за свой «поджигательский сон». Есть нечто от романтической иронии и нечто от страха перед цензурой во всех ее видах в самой этой готовности потушить огонь – огонь, с которым жила поэзия Пушкина [Якобсон: 235,240].
Пушкинские истории домиков, даже если они и включены в смеховой карнавальный контекст, обрываются трагически. Петербургский инфернальный текст Пушкина, в который эти сочинения входят, включал предвидение угрожающих городу и его жителям катастроф, в том числе и связанных со стихиями (огня, воды).
Гротескные символы «маленького скелета» и черепа можно видеть в самом начале восстановленной Т.Г. Цявловской родословной пушкинских «адских» композиций – на первом плане на раннем пушкинском рисунке с сидящим хвостатым бесом и разнузданной женщиной, расшвыривающей бутылки (илл. 4).
Иллюстрация 5. Рисунок Пушкина: иллюстрация к «Гробовщику»
Эти образы принадлежат фантастической части сцены, с которой сплетен бытовой гротеск5. В позднейших сочинениях Пушкина скелет возникает снова за пределами петербургского цикла – в фантастике «Гробовщика» [Иванов 2000]. Сабля на иллюстрации 4 предполагает в скелете бывшего военного; в «Гробовщике» скелет аттестует себя сержантом, правда отставным. Маленький скелет на раннем рисунке протягивает руку, в рассказе он хочет обнять гробовщика. Скелет возникает снова не только в этом тексте, но и в автоиллюстрации к «Гробовщику» [Цявловская 1980:91], [Фомичев: 91], [Жуйкова 1996:22,390,№ 881], [Краваль: 22–23,315> рис. 47].
Здесь скелет, на котором болтается одежда, обут в ботфорты (в отличие от раннего рисунка). Он изображен не в профиль (как на раннем рисунке), а в фас. Обе его руки протянуты для объятий, он улыбается: так оскалены челюсти черепа извозчика в «Уединенном домике…». Гробовщик в новелле наносит скелету удар и после этого теряет сознание. Это напоминает попытку Павла сразиться с извозчиком-скелетом в титовском рассказе, где герой тоже падает в обморок. Но в «Гробовщике» сновидением мотивируется фантастика, в «Уединенном домике…» отнесенная к яви6. В последнем череп принадлежит вознице, с которым и пробует сразиться Павел. Изображение возницы на погребальных дрогах в виде беса возникает на другой автоиллюстрации к «Гробовщику» [Цявловская 1980: 92], [Фомичев: 88], [Краваль: 125, 387, рис. 88], [Жуйкова: № 85, 86, 628–629, 641, 653, 878], к которой найдены параллели в других фантастических рисунках Пушкина, изображающих бесов в похожих позах [Фомичев 91–95], ср. [Краваль: 125–126, 483, рис. 136]. Связь возницы с нечистой силой проходит сквозь разные периоды развития разбираемых сюжетов. На иллюстрации к «Гробовщику» он везет на кладбище или на тот свет, в «Уединенном домике…» на его санях нет обозначений земных мест, а есть только апокалиптическое число 666.
В поэзии Пушкина отчасти сходно с образами упомянутых произведений стихотворение «Бесы» (и с ним связанная «Зимняя дорога»). Здесь возница (ямщик) бесу не тождествен (как в ряде других текстов), но с пути он сбивается по вине беса. Описание роя бесов приводит на ум пушкинские рисунки поздних лет. Из совпадений стихотворения «Бесы» с «Уединенным домиком…» на словесном уровне стоит отметить восклицание «Что делать…» в речи ямщика, отвечающего седоку, когда они заблудились средь неведомых равнин7. В рассказе такой же вопрос (тождественный вопросу в песне из «Пира во время чумы») задает себе заблудившийся герой.
«Адские» рисунки и стихи у Пушкина имеют общие черты не только с гётевской темой Мефистофеля (о чем много написано8), но и с Данте, которого Пушкин перечитывал в подлиннике9. В фантастическом круге произведений особенно отчетливая параллель с Данте обнаруживается в «Гробовщике». Цитата «упал сото corpo morte cadde» описывает падение гробовщика [Шмидт: 58], она соответствует пушкинским стихотворным строкам «.. падает на ложе, / Как хладный падает мертвец», представляющим собой скрытый перевод того же оборота Данте [Лотман: 353].
