Тут-то Татьянка поняла, куда и зачем ее привезли. Оксана лежала в напряженной позе, как человек в ожидании болевого приступа.
— Слушай, а ты бежать отсюда не пробовала? — спросила Татьянка.
— Бежать? — Оксана от удивления даже приподнялась на постели. — Я что, похожа на дуру? Тут же дозу бесплатно дают! А ты беги, если хочешь, тут входные двери не запираются. Незачем. Запирается лишь дверь к дежурному, где сейф с наркотой стоит, и где он товар бодяжит.
Татьянка уже не слушала подругу по несчастью. Она осторожно подошла к двери и открыла ее. Действительно не заперто. Коридор пуст… Она, стараясь ступать как можно осторожнее, направилась к выходу.
Она почти дошла до двери, ведущей на улицу, когда дверь крайней комнаты открылась, и оттуда вышел дежурный. У Татьянки хватило сил не вздрогнуть, не побежать и не упасть в обморок, а продолжать прямолинейное равномерное движение. Дежурный даже не посмотрел на нее, а прошел мимо, что-то презрительно буркнув себе под нос типа: «Мешаются тут под ногами всякие бл…ди».
И тут Татьянка разглядела, что это другой дежурный. Видимо, у них уже произошла смена, и старый не доложил новому о ней. А за постоянными обитательницами «блока» следить не было необходимости. Наркотическая зависимость удерживала их вернее железной цепи. Не торопясь, но и не мешкая, Татьянка пересекла внутренний двор «блока». Ей повезло. В этот момент снаружи засигналила машина, и ворота стали открываться. В щель Татьянка увидела продуктовую «газель». Видимо, для содержащихся в «блоке» кормежку привозили отдельно. Охранник на входе распахнул ворота и небрежно махнул водителю.
— Заезжай!
Скрываясь за фургоном, Татьянка проскользнула мимо машины за ворота, в большой хозяйственный двор. Внешние ворота были заперты, но зато калитка открыта настежь. Татьянка неторопливо вышла через нее на улицу. Шла она спокойно, ни от кого не пряталась. Двое болтавшихся во дворе быков Анвара поцокали языками, но ничего не предприняли, чтобы задержать ее. Вокруг царило умиротворяющее спокойствие. Люди Анвара чувствовали себя в поселке полными хозяевами, поэтому охрану несли спустя рукава.
Татьянка хотела переждать до утра в доме дяди, но призадумалась. А не был ли он причастен к ее похищению? Конечно, оно могло быть делом случая, но кто знает, не имел ли дядюшка в нем своего корыстного интереса.
Автобус Татьянка дождалась, сидя в кустах. Ее никто не искал, видимо, еще не хватились. Похитители не польстились на завалявшиеся у нее в кармане несколько десяток. Денег ей в обрез хватило на то, чтобы добраться до дому. И только закрыв за собой входную дверь собственной квартиры, она почувствовала себя в безопасности. Правда, ненадолго.
Когда Ибрагим поздно вечером вернулся в особняк, ему доложили о случившемся. Для начала он собственноручно и собственноножно избил обоих дежурных. После этого отобрал у джигитов их премию. Затем он велел навесить на двери камер замки и дал строжайшее указание: если в «спецблок» вдруг поступила новая «пассажирка», а доза на нее не будет выделена, начинать обработку немедленно, за счет дозы ее соседок. Это было как раз то, чего так боялась Оксана.
Убийство Михаила Архангельского наделало много шума. Следствием отрабатывались различные версии — от чистой уголовщины до политики. «Отделу расовой дискриминации» поручили вести наиболее перспективное направление — преступления «на почве национального экстремизма». Хорошее дело. Попробуй такого подозреваемого в камеру закрыть или дубинала ему прописать! А как тогда работать? Одно слово — блин — политика!
Волгин отправился допрашивать Мусу, Крамской поехал за консультацией к Гершензону. Крюкову пришлось тащиться к Жидоморову.
Тот встретил сыщика как дорогого гостя. Не мог скрыть внутреннего ликования. Все-таки, как ни крути, для любого экстремиста-радикала главный враг — не политический противник, а единомышленник-конкурент. Поэтому призывы типа «Братва, не стреляйте друг в друга» не проходят. А в кого же еще тогда стрелять?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но от любой причастности к смерти Михи Архангела профессор Жидоморов открестился самым решительным образом.
— Да как вы, менты бестолковые, халдеи бесовские, могли такое подумать? Чтобы я, профессор?
«Кислых щей», — мысленно добавил Крюков.
Но вслух говорить не стал. На улице шел дождь, и было холодно, а тут его принимали довольно сносно. Коньяк, красная и белая рыбка, черная икорка. Скромное товарищеское застолье. Сам Жидоморов больше угощал, чем употреблял. С чего бы это? Наелся за завтраком? Ударился в пост? Или больше привычен к пиву и конфетам?
Опер подавил сильное желание заглянуть под стол — не таятся ли там бутылки из-под пива и фантики от конфет. С трудом удержался. Мысль об экстремистах-сладкоежках занимала его все больше.
Он знал одного маньяка, который жрал одни сникерсы и пил пепси-колу. В детстве не давали, родители были фанатами здорового питания. Их он первыми и грохнул. А потом уж дорвался до желанного рациона. Иногда в «Макдональдс» заходил, а так — лишь сникерсы и «пупса». Но чтобы фашисты-экстремисты такое жрали?
Вообще-то странно и прихотливо устроен род человеческий. Даже абсурдно. Это лишний раз доказывало, что никакая эволюция такое чудо, как человек, сотворить не могла. Только Отец-Творец-Создатель. И только в виде шутки, причем неудачной.
Работа Крюкову досталась непростая и совсем не легкая. Трудно вести допрос с набитым ртом.
— А кто иффо пыв фаинтевефован в фефти Аффангеффова? — со всей строгостью спросил он.
В переводе на нормальный язык это означало: «А кто еще был заинтересован в смерти Архангельского?»
Жидоморов понял не все, но смысл уловил. В благодарность за гостеприимство опер предлагал ему перевести стрелки на кого-нибудь из политических противников.
— Да кто угодно, — с энтузиазмом сообщил он. — Антифашисты могли, Муса-кавказец. Кто угодно. Всякого отребья нынче хватает. Топчут, поганые, Русь-матушку ногами немытыми!
Крюков хотел сказать профессору, что по-русски «поганые» — это язычники, то есть сам профессор также относится к их числу, но решил, что не стоит портить праздник доброму человеку.
Допрос закончился чашкой капучинистого кофе. С тем сыщик и отбыл, чтобы продолжить свой трудный и опасный поиск безжалостного убийцы.
Особняк Анвара сиял огнями и богатством. Хозяин с полузакрытыми глазами сидел на подушках, разбросанных по ковру, и делал вид, что ему удобно. Еще он делал вид, что получает удовольствие от льющихся из музыкального центра напевов, напоминающих кошачий визг. Имидж — ничто? Для кого как. Он, Анвар, обязан соответствовать поведением и привычками принятым условностям. Сидеть на полу, а не на стуле, есть баранину вместо свинины, пить не запрещенное пророком вино, а водку, про которую тот ничего не говорил. Получать удовольствие от скрипучей арабской музыки и толстых накрашенных баб, мотающих жирными животами и задницами.
Правда, мусульманин еще должен пять раз в день молиться, но, на взгляд Анвара, это уже перебор. Он вообще считал подобно Омару Хайяму; что раз Бог сотворил его именно таким, со всеми его недостатками, значит, именно так и было задумано. А сомневаться в божественном промысле — тяжелейший из грехов.
Напротив Анвара точно так же мучился на подушках Полковник. Он же Оборотень.
«И что за напасть такая? — думал он. — Послал Бог сообщников… Один зашаривает под самурая, сырой рыбой давится, другой под эмира бухарского, корячится на полу, вместо того, чтобы взять табуретку и сесть по-человечески. И ведь ни тому, ни другому это на фиг не надо, а выделываются сами и меня вынуждают за компанию. Спасибо, что никто себя римлянином не вообразил. Те вообще, говорят, лежа жрали. Пожрут — и тут же блюют. Нарочно глотку себе перышком щекотали. В смысле — не ножом, а обычным гусиным пером. Проблюются и снова жрут. И оправлялись, не отходя от тарелки. Рабы им урыльники подтаскивали, как утку в больнице. А еще культурные люди! Гомера с Шекспиром, поди, в подлиннике читали. А сами рабынь трахали по десятку на день. Кошмар!»
