— Ну что, не убило? — с беспокойством спросил Крюков. — Повезло тебе, мужик! В следующий раз будь осторожнее.
Охранник ногой захлопнул дверь машины и рысью припустил за успевшими удалиться коллегами.
Крюков запустил двигатель и вырулил со стоянки.
— Куда вас? — спросил опер у несгибаемой парочки.
— Лучше, конечно, в Лефортово, но сойдет и Бутырка! — донельзя довольный собой сострил Санчес.
— Ничего не получится, — поспешил разочаровать его сыщик. — На отсидку ты еще не наработал. Надрать бы вам обоим задницу!
— Ишь, размечтался! — ехидно заметила Машка. — Не видать тебе, мусор, моей задницы, как своих ушей!
Крюков усмехнулся.
— Нет, братцы, это вы размечтались. Возомнили себя невесть кем. Этакой помесью Ивана Сусанина с Зоей Космодемьянской. А на деле вы — мелкие пакостники.
— Да что ты про нас знаешь?! — завопил Санчес. — Да мы знаешь!..
— Ага, расскажи ему все, — опять-таки ехидно посоветовала другу Машка. — А он в книжечку запишет и тебе, дураку, потом предъявит. Он же из ментовки.
— А мне плевать, что он из ментовки! — не унимался Санчес. — Мне плевать на любую власть! Все равно они ничего не слышат и не понимают. Власть слышит только взрывы и понимает лишь язык ультиматума. Дело прочно, когда под ним струится кровь! Убийство — вот настоящий, фактический аргумент, потому что оно необратимо!
Крюков готов был поаплодировать его арии, да руки на руле. Поэтому — переспросил:
— А ты что, уже убил кого-нибудь? Я не для протокола спрашиваю. Просто любопытно.
Санчес самодовольно подбоченился.
— Обвинение хочешь состряпать? И чтобы я сам себе дело сшил? Ищи дурака!
Но тут неожиданно Машка набросилась на соратника-сообщника.
— Это ты не валяй дурака. Тоже мне, террорист! Санчес-Карлос! Алеша Карамазов! Да если бы тебе было в чем признаться, ты бы это сделал и с протоколом, и с магнитофоном, лишь бы похвастаться. Вы же все только болтаете. Ну, кого ты убил? Таракана домашним тапком?
И неожиданно подумала, что тот странный парень Дима или Хорст никогда не стал бы себя так вести. И за его спиной явно есть настоящие серьезные дела. Интересно, какие?
Санчес долго крепился. Видимо, признание далось ему нелегко. Наконец он раскололся:
— Ну и что? Да, я никого не убил! Пока никого. Но я готов к этому. И вообще, я считаю, что за идею можно убить любого. Это не преступление.
Крюков с трудом подавил в себе сильное желание остановиться, вытащить этого убийцу-теоретика из машины и погонять с полчаса пинками, чтобы немного выветрить дурь.
Машка заметила, как изменилось лицо опера. На нее это произвело сильное впечатление. Она поняла эту перемену по-своему и перешла на «вы».
— Скажите, а вы кого-нибудь убили?
— Нет, — соврал сыщик.
Машка уловила фальшь в его голосе.
— А если честно? Я и так вижу, что убили. Сколько?
— Когда? — отозвался Крюков.
— Что «когда»?
— А что «сколько»?
— Ну, сколько человек вы убили? — настаивала Машка.
— Когда? — снова переспросил опер. — На прошлой неделе? На позапрошлой? На этой? Какой отрезок времени вас интересует?
— За всю жизнь…
— Не знаю, не считал. Первых трех хорошо помню, остальных — нет. И не хочу вспоминать.
— А за что вы их убили? — вступил в разговор и Санчес.
— Они в меня песком бросались, — Крюков затормозил возле дома Гершензона. — Ладно, экстремисты, выметайтесь.
— Дураков ищете? Сами же говорили, что дверь под током, — окрысился Санчес.
Ну, конечно, убийства, жертвы, готовность к подвигу — это одно. А вот током ударит — совсем другое. Это больно.
— Нету тока, кончился, — печально вздохнул сыщик. — Искра в землю ушла.
Санчес все-таки вспомнил, что он герой, и недоверчиво прикоснулся к двери пальцем. К его удивлению эксперимент прошел удачно, ничего с ним не произошло. Он нажал на ручку и пулей выскочил из машины, за ним последовала соратница.
— Завтра будьте дома, я у вас объяснения приеду получать, — предупредил опер.
И тронулся с места.
6
Утро в тренировочном лагере началось с подъема в шесть часов и общего построения. Все были в черных майках, камуфляжных штанах и ботинках с высокими берцами. Накануне группе Хорста выдали полные комплекты униформы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Лица у всех закрывали шапки-маски с прорезями для глаз. Как объяснили личному составу, делалось это не с целью конспирации — в лагере и так все друг друга знали — а для того, чтобы выработать привычку к работе в маске на будущее, когда это будет необходимо.
Прямо с построения весь лагерь вывели на трехкилометровую пробежку. Бежали в темпе марш-броска, периодически переходя на шаг. Но и при таком облегченном режиме несколько человек отстали. Один из отставших оказался из группы Хорста. Сразу после завтрака рыжий Эрик велел ему выйти из строя, собрать вещи и отправил его в числе прочих слабаков домой.
Позже Хорст не раз замечал, как тех, кто не выполнял тот или иной норматив, отправляли из лагеря. Никакой воспитательной работы в этом смысле не проводилось, — никаких уговоров или проработок. Тем, кто не мог или не хотел, не было места в их рядах. Вот только понять бы — что это за ряды? Хорст в дураках не числился, вопросов лишних не задавал. Знал, что рано или поздно хозяева лагеря сами все объяснят.
А пока дни проходили в тренировках и учебе. После завтрака группы расходились на теоретические занятия. Предметы отличались удивительным разнообразием. Изучали техническое устройство машин, оружия, повадки собак, а также религии и философские учения. Все передвижения по лагерю выполнялись бегом. Если человек куда-то направлялся, он должен был точно знать куда и стараться добраться в нужное место за минимальный промежуток времени. Двоих, пойманных за бесцельным курением, отчислили как не справившихся с нормативами. С ними вместе отправили слишком любопытного курсанта, который спросил инструктора о цели их обучения.
Но чаще всего из лагеря изгонялись недисциплинированные. При малейшем намеке на неисполнение приказа инструктора или пререкания с ним виновный получал обратный билет на проезд до Москвы.
Эрик командовал группой на правах командира. Хорста поначалу коробило от необходимости подчиняться ровеснику, но он сумел заставить себя выполнять его требования безоговорочно. Для себя он твердо решил, что по окончании учебы набьет рыжему наставнику морду, на том и успокоился.
Главной из дисциплин, по крайней мере, на первое время, был бег. Помимо того, что курсанты выполняли бегом все команды, им приходилось делать ежедневные забеги на несколько километров. Сразу после бега приступали к спаррингам. Для Хорста такая жизнь была не в тягость, а. скорее, в радость.
Некоторым же — Игнату, Дыне — учение давалось трудно. Хорст вообще удивлялся, что обоих до сих пор не выперли. Однажды он невольно стал свидетелем разговора Шварца с Вадимом. И понял, что Дыня и Игнат держатся в лагере только благодаря заступничеству Шварца. Какие у них, троих, могут быть общие секреты?
Шварц и раньше был человеком странным, просто Хорст об этом как-то раньше не задумывался. По возрасту он годился Хорсту и его товарищам если не в отцы, то, во всяком случае, в самые старшие братья. Когда он руководил одной из групп, это казалось нормальным. Но после разгрома «Шварца‑88» остатки группы влились в «Братство» Святополка Жидоморова, и Шварц стал одним из бригадиров или «штурмфюреров», то есть лейтенантов. Старые соратники привыкли относиться к нему, как к командиру, новичкам же приходилось разъяснять, кто есть кто.
Не менее странным выглядело и то, что после ареста руководства организации «Шварц‑88», на свободе из всех остался лишь он. Собственно, кличку «Шварц» он получил, а, точнее, присвоил себе сам, уже после этого. Но и об этом Хорст раньше также не задумывался. В лагере Шварц, в отличие от остальных, постоянно не жил, наезжал время от времени. В общем, находился на особом положении.
