Спотыкаясь, он выбрался во двор, доплелся до стоявшего там танка, приказал сидевшему в нем солдату везти себя в институт. Тот заколебался, тогда президент вытащил испуганного парня из машины, отобрал у него пистолет, сел, вернее, плюхнулся на его место и погнал сюда по улицам, заполненным вопящими толпами. Сам не знает, как добрался…
Меня поразила его физическая сила, а также сила воли или отчаяния. Это граничило с чудом.
Снаружи крики и шум усилились. За дверью раздались шаги, шорохи, это привезли больного…
На этом дневник заканчивается. Я, Альфред Стейг, институтский служитель, могу добавить лишь то, что видел утром того дня, дата которого последней помечена в дневнике.
Мы с коллегой Сандерсом получили указание немедленно привезти больного № 63 с тяжелым повреждением мозга из Х-отделения в специальную лабораторию профессора Клебера для операции. За день до этого институт опять наводнила солдатня, нас то и дело останавливали.
За институтской оградой бушевал народ. Прежде чем мы добрались до лаборатории, толпа, крича и стреляя, прорвала цепи солдат и ворвалась в парк института. Я видел, как все больше солдат переходит на сторону народа. Бегущий во главе толпы танкист заметил нас. Он махнул в нашу сторону рукой, и даже в оглушительном шуме я расслышал его крик: «Это он!.. Бежим!.. Скорее!..»
Атака толпы была мгновенной, бежавшие впереди оказались у дверей лаборатории почти одновременно с нами. Двое часовых хотели их задержать, но толпа смела их вместе с нами и нашим больным. Впереди несся танкист и орал: «Эта свинья скрылась здесь!» Он уже знал, что наш больной не тот, кого они ищут.
Мы с коллегой всеми доступными нам силами старались защитить нашего больного, но, к сожалению, нам мало что удалось. Когда нас буквально втащили в лабораторию, я заметил президента страны с окровавленной повязкой на груди. Он поднялся, качнувшись, сделал шаг вперед. Взгляд его был мутным, очевидно, он не понимал, где находится.
— Это он! — заорал солдат.
Кто-то камнем разбил верхнее окно, а солдат схватил тяжелую железную перекладину, лежавшую у машины странной конструкции.
Профессор Клебер прикрыл собой президента.
— Это не он, — громовым голосом закричал профессор. — Не президент!
— Что ты врешь, предатель! — вскричал солдат и взмахнул высоко поднятой перекладиной.
Удар размозжил головы профессора и стоявшего позади него высокого президента. Я оперся о маленький столик, на котором лежали тетрадь и перо. Не знаю для чего, но я сунул то и другое в карман халата и, увидев, что принесенный нами больной тоже умер, двинулся к выходу. Меня так сдавили, что я едва не задохся.
Моему коллеге чудом удалось вытащить меня из толпы. Я очнулся на скамейке парка. Вокруг было пусто, но где-то вверху рокотал гром. Я поднял голову к небу и увидел, как из гигантских самолетов Блуфонии выпрыгивают и летят к земле тысячи парашютистов…
Перевод с венгерского Е. Тумаркиной
РОХЕЛИО ЛЬОПИС, кубинский писатель
СКАЗОЧНИК
Как бы вы отнеслись к человеку, который тем только и занимается, что лишает покоя детские души? Нет, как хотите, а вы не сумеете убедить меня, что его цели заслуживают одобрения, тем более что занятие это стало у него какой-то манией. Он учитель начальной школы, и директор уже не раз делал ему внушения: еще бы, он тратит целые уроки на эти странные сказки, которые сам же и выдумывает с легкостью поистине невероятной. Только не подумайте, что его держат в школе из милости: редко встретишь такого знающего и компетентного учителя, как он.
И вот, представьте, как-то раз, повстречав на улице одного из своих учеников, он купил ему мороженое и начал рассказывать очередную такую сказку. Тут словно из-под земли вырос отец ребенка. Сакариас — так зовут учителя — назвал себя и предложил повторить то, что он уже рассказал. (Могу себе представить, какое впечатление Сакариас произвел на отца своего ученика — в общем, наверно, такое же, как на всех прочих. Смотришь в его бледно-голубые глаза и гадаешь: «Он и вправду так прост или только прикидывается?»)
— Папа, это мой учитель! Пусть рассказывает дальше — ведь такого не знает больше никто!
— Тихо, Габриэлито! Ты не слышал разве — сеньор учитель говорит, что снова расскажет свою сказку, с самого начала.
— Да, действительно, иногда я рассказываю своим ученикам истории вроде этой, и мне кажется, что, поселяя в их душах некоторое беспокойство, я приношу им тем самым неоценимую пользу. Истории, которые я им рассказываю, озадачивают их и заставляют задуматься, — заметил Сакариас.
— Много-много тысячелетий назад от далекого будущего, — начал он, — на земле существовало животное по имени «кошка». В городах, которые люди строили тогда, чтобы быть поближе друг к другу (из чего проистекали некоторые хорошие и многие дурные последствия), эти маленькие зверьки привольно жили и множились. А когда люди бросили их на произвол судьбы, они оказались практичнее, а может быть, удачливее, чем собаки, которые исчезли с лица земли много раньше, и, судя по всему, из-за своей чрезмерной преданности человеку. (В таких вещах, оказывается, тоже нужна мера).
Некоторые исследователи, пишущие теперь об эпохе, в которую жили собаки и кошки, утверждают, будто собаки, поняв, что развитие цивилизации угрожает стереть их с лица земли, научились ходить на задних лапах и пользоваться передними, как руками, хотя и не так ловко, как пользуемся мы своими. Однако преимущества, которых они добились, приобретя эти способности, оказались весьма недолговечны: человек все чаще и чаще прибегал к услугам роботов, и роботы постепенно стали оттеснять собак. Ты знаешь, что такое робот, Габриэлито?
— Знаю, учитель, на днях вы нам объясняли это в классе.
— Наверно, вы задаете себе вопрос: как исчезли эти животные (я имею в виду собак)? Да очень просто: мы перестали их любить, и они ушли от нас. К тому же всемогущее время породило в нас страшную брезгливость или, точнее сказать, неодолимое чувство брезгливости к собакам. Особенно неприятно нам было видеть, как они удовлетворяют свои естественные нужды.
Роботы, которые таких нужд не знают вообще, казались нам тогда вершиной совершенства.
И вот в один прекрасный день мы решили, что у сук больше не должны рождаться щенки. Очень возможно, что перед этим шел разговор о газовых камерах, поголовном отравлении и прочем в том же роде. Поскольку мы на это не пошли, можно полагать, что мы сумели найти решение, достойное человека.
Кто знает, может быть, собаки ушли от людей как раз потому, что хотели спасти своих сук, которые все еще продолжали приносить щенков. После того как человек от них отвернулся, самой обычной смертью для собак стала смерть от печали и голода. Из жизни бок о бок с человеком у них осталась привычка к витаминам и искусственной пище, приготовленной путем химического синтеза. Человек к тому времени уже почти совсем перешел на синтетическое питание, а собакам оно так понравилось, что они прежнюю пищу теперь и в рот не брали, и это нас очень радовало: ведь настоящей пищи оказалось очень мало, и по сравнению с новой пищей она была страшно дорога. Но поскольку окончательно на современное питание мы тогда еще не перешли, остатки синтетической пищи и тем более витаминные таблетки можно было найти на городских и деревенских свалках лишь изредка. Собаки очень дорого заплатили за быстроту, с какой они приспособились к синтетическому питанию. Мы знаем: они пошли на это, чтобы уменьшить наши затраты на них, но, кроме того, собаки очень хотели доказать нам, что они во всем способней роботов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});