— Садитесь же! — с издевкой пригласил Николай Алексеевич. — Не мешайте вести урок.
— Но… — протянул я. — Но… Наша парта…
— Ваше место? — выкрикнул Николай Алексеевич, простирая сухонькую руку со сверлящим и негодующим указательным пальцем. — Вот и садитесь как хотите. Безобразники какие!.. Знаю я ваши штуки! Парту в коридор вытащили, и еще глумятся. Комедию, понимаешь, устроили. После урока к Леопарду Самсонычу пойдете!.. — Николай Алексеевич нервно ходил вдоль доски, бросая на нас с Борькой высоковольтные взгляды. Его зрачки, казалось, сейчас превратятся в шаровые молнии и, выполняя волю разгневанного учителя, полетят за нами вдогонку.
Только сейчас мы поняли, что за парта встретилась нам в коридоре. Эта была наша с Борькой парта. Но кому понадобилось вытаскивать ее в коридор? Ерунда какая-то…
— Можно, мы занесем? — смиренно спросил Борька, косясь в сторожу двери и избегая встречи с шаровой молнией.
— Нетушки, голубчик! — запротестовал Николай Алексеевич. — Вы этак мне урок в балаган превратите. Идите-ка лучше туда, к своей парте, и сидите там. А дверь можете открыть…
Делать было нечего. Мы поплелись к двери, раскрыли обе створки и, придвинув к двери парту со стороны коридора, сели за нее, ловя насмешливые взгляды наших товарищей. По лицу Кати Суровцевой прогуливалось, как по бульвару, откровенно разодетое в пух и прах — Ликование.
Вдруг кто-то тронул меня за плечо. Обернулся — Наталья Умаровна. В глазах — изумление.
— Вы чего это тут? За дверь выставили? Оригинально… А парту-то зачем наказывать!..
Я устало вздохнул. Ну что мы сейчас можем доказать? Наталья Умаровна ушла, ворча:
— Горе, а не класс на мою голову. Цирк какой-то…
Добродушного нашего старичка Николая Алексеича было просто не узнать. И куда только подевались его всегдашнее лукавство, шутки, вдохновение, обычно бросавшие его в несметную подсобку, откуда он доставал удивительные приборы и поражал нас волшебными опытами. Скучным, бесцветным, совсем незнакомым голосом рассказал он нам тему, а потом начал опрос, и до конца урока не вставал со стула.
Прозвенел звонок, мы внесли парту в класс, поставили на место и уставились на Николая Алексеевича, ожидая, что сейчас он выполнит свою угрозу и отведет нас к директору. Но Николай Алексеевич устало махнул нам рукой и, сгорбившись, поплелся в подсобку. Мы переглянулись. Что такое? Что все это значит? Кому понадобилось вытаскивать в коридор нашу парту? Почему так подавлен Николай Алексеевич?
Ну и дела. Тут — каникулы! Казалось бы, выкинь из головы школу — и думай о веселых вещах. Как же, выкинешь… Вопросы — один другого сложнее — поднимались из глубины нас самих, как молчаливые, притопленные бомбы. Шевельнись — взорвутся. Не шевелись — и взорвешься сам. От нетерпения. От любопытства. От жалости…
Бр-р-р! Незавидный выбор: шаровые молнии или минное поле…
В вестибюле Лена Авралова вывешивала огромный лист ватмана — план на весенние каникулы.
— Смотри! — показал Борька, ткнув палец в середину листа. — Знакомые все лица!
В плане значилось — «Книжкина неделя. Встреча с писателями, поэтами и журналистами детской газеты».
— Опять Сиропов? — спросил я вожатую.
Лена покровительственно объяснила:
— Олег Васильевич согласились организовать данное мероприятие и пригласить к нам творческий актив. Видимо, будут и они сами…
«Надо не забыть», — подумал я, запоминая дату и время встречи. На каникулы это было уже второе по счету дело. Учительница по литературе велела нам написать к первому апреля сочинение «Моя заветная мечта», остальные же учителя смилостивились и задания не дали.
А из головы все не выходила парта и ужасно грустные в конце урока глаза физика.,
Как говорит Акрам — «Плывут в порт, чтобы мечтать о море». И еще — «Моряк и на суше моряк. Море его берегу в долг дает, а забирает с процентами».
Еще Акрам говорит: «Чужой якорь на дно утянет».
Эту присказку брата мне пришлось вспомнить, когда, играя у третьего подъезда, мы нашли на тротуаре какой-то ключ. Борька положил его в карман, и мы преспокойно отправились играть в теннис — на победителя. За столом властвовал Ромка Суровцев. Он играл уже пятый раз подряд, обыгрывая всех. Нелегко сейчас приходилось и Борьке. При счете четырнадцать — одиннадцать в пользу Ромки подача перешла к Борьке. Подав по диагонали стола стремительный шарик, вяло отбитый Ромкой, Борька решил испробовать свой излюбленный прием — топс. Ловко вильнув ракеткой, он прямо-таки из-под стола вывинтил шарик и послал его высоко над сеткой на сторону Ромки. Но увидеть, куда пришелся шарик, ни Борьке, ни Ромке не довелось. Потому что истошный крик дяди Сидора Щипахина, вспоровший тишину двора как консервную банку, заставил всех нас отвлечься от тенниса и уставиться на кричавшего.
Дядя Сидор метался от скамейки с бабусями к подъезду и обратно, исступленно выкрикивая одно и то же:
— Обокрали… Ключ утащили… Ой, беда!..
Он шарил во всех карманах и, не находя ключа, хватался за голову и продолжал выкрикивать свое:
— Прямо из кармана… Обокрасть хотят…
Скоро вокруг дяди Сидора собралась изрядная толпа сочувствующих и он уже в который раз повторял свои жуткие подозрения, смысл которых сводился к тому, что неизвестные похитители, выкрав ключ, теперь позарятся и на дверь его квартиры, а значит его имущество и жизнь — в серьезной опасности.
Заметив, что Борька нервно рыщет в кармане, отыскивая подобранный нами на тротуаре ключ, я сразу же сообразил, что это, вероятно, и есть «похищенный грабителями» ключ дяди Сидора. Но представив себе, что разразится, если Борька невинно предъявит сейчас ключ убитому горем дяде Сидору, я стремительно подскочил к Борьке и успел шепнуть:
— Не показывай…
Борькина рука будто умерла. Он поднял на меня огромные глаза и я прочитал в них отчаяние. Руки из кармана Борька не вынимал. Но я понимал, что, если и вынет, то только с намертво зажатым в пальцах ключом. Уж тогда-то дядя Сидор, чего доброго, живо ославит его на весь двор, а может, даже обвинит в том, что Самохвалов покушается на его «антиквариат». Поди докажи, что нет, если мы уже дважды побывали у него. Вроде как бы высматривали особо ценную рухлядь…
Поняв, что может произойти непоправимое и что надо спасать положение, я вплел в хор путаных и бессвязных советов и утешений, на которые сейчас не скупились соседи, и свой вопль.
— Надо замок сменить! — крикнул я, и все почему-то умолкли, а дядя Сидор замер, будто мое предложение застигло его врасплох. Но тут все заволновались и стали говорить, что верно, что, сменив замок, можно сто раз начихать на потерянный ключ и на грабителей, которые, конечно же, уже сейчас готовят мешки и точат ножи, чтобы разделаться с ни в чем не повинной квартирой дяди Сидора.
— Верно! — повеселел дядя Сидор. — Но как же его сменить, если дверь заперта? Это ж, получается, ломать ее надо… Это ж, выходит, и дверь менять надо… Это ж, получается, сумасшедшие деньги… — дядя Сидор взвинчивал себя, как жаворонок, сверлящий синеву неба.
— А если ее изнутри сперва открыть? — хитро подсказал я. — Тогда и дверь ломать не надобно. Замок-то я ваш видел, он изнутри легко отпирается.
— А как я теперь в эту самую внутрь попаду? — чесал затылок дядя Сидор. — Я его и не запер вовсе. Захлопнул — и все! Вышел-то всего ничего, мусор вынести. А как теперь попасть? Ты ж меня пипеткой через замочную скважину в квартиру не капнешь. Чай, я не капля…
— А если по карнизу? — показал я. — Вон — положить доску из окна подъезда на карниз балкона. А там у вас, хорошо, окно открыто, р-раз — и через балкон к двери.
— Ого! — присвистнул дядя Сидор. — Это ж тебе третий этаж, а я, чай, не циркач.
— Подумаешь, третий этаж, — гнул я свое. — Я вон читал, один голодный каскадер в Америке на крышу стоэтажного дома за три часа забрался — и ничего, а тут даже лезть не надо, по доске два шага — и там!.. Что и говорить: после того, как Борька заставил меня ночью тайно спуститься с третьего этажа гостиницы на балкон второго, эта дневная, да к тому же вполне легальная операция казалась мне и вовсе невинной забавой.
Мой уверенный тон, похоже, вселил в дядю Сидора Щипахина какую-то надежду; взгляд его заметался по толпе, и вдруг, остановив его на Ромке Суровцеве, дядя Сидор просиял и воскликнул:
Ромашка! Может, ты и слазишь?
Суровцев побледнел и замахал руками:
Да вы что! Я высоты боюсь. С детства…
— Вот еще!.. — обиделся дядя Сидор. — Неуж, струсил? А ведь я тебя, братец, кажется, не обижал. Или не выручишь?
Ромка пугливо и проворно ввинтился в толпу, как дождевой червь, слегка потревоженный лопатой рыбака. Следом за ним утонул и Шакал. Толпа гудела.
— Ну вот! — горестно развел руками дядя Сидор. — Только ломать и осталось. Сам-то я ни в жисть туда не залезу. В мои-то годы трюки откалывать…
