Он мылся. Сегодня вечером я уже принесла ему все, что для этого нужно: тазик, чайник с кипятком, клеенку и полотенце.
— О! Так сегодня баня? А я и забыл… — сказал он.
— Уж простите, что не на горячих источниках! — пошутила я. И легонько лязгнула тазиком о ручку кресла — так, будто ударяю в гонг.
— Ну что ты! — воскликнул он, обеими руками перехватывая у меня банные принадлежности. — Очень здорово, что ты помнишь о расписании, даже когда календарей уже нет…
Из воронки послышалось, как зажурчала вода — мягко и прерывисто, словно чье-нибудь бормотание. Конечно, я никогда не видела, как он моется, но, судя по звукам в воронке, происходило примерно следующее.
Вот он расстелил на полу клеенку, чтоб не наделать луж. Вот уселся на нее нагишом, скрестив ноги. Снятая одежда ждет его, аккуратно разложенная на кровати. Пока вода в тазике не остыла, он ловко макает в воду полотенце, отжимает его. И обеими руками начинает тереть себе шею, спину, плечи и грудь. Вот полотенце подсохло, он макает его в тазик опять. Его мягкая кожа без солнца и свежего воздуха совсем побелела — и сразу краснеет, если тереть слишком сильно. Он двигает руками молча, без всякого выражения на лице. Крупные капли опадают с него и блестят на клеенке внизу.
Я сумела довольно точно нарисовать в воображении, как выглядит его тело. Как сокращаются мышцы. Под какими углами гнутся суставы. Какими узорами разбегаются вены с артериями. Все это я вспомнила на удивление отчетливо. И чем дольше эти едва различимые звуки затекали в память через барабанные перепонки, тем живее и ярче я ощущала то, о чем вспоминала.
В проеме штор показалась луна — редкая гостья в последние ночи. Ночная мгла окрасила черным даже укутавший город снег. Оконные стекла так и гудели от порывов ветра. Я расправила резиновую трубу. Воронка в руке успела неплохо нагреться.
Ну вот. Страницы моей рукописи собраны в стопку и прижаты стеклянным пресс-папье. Похоже, теперь они для меня единственно допустимый билет для спуска в убежище, подумала я.
И моего слуха коснулось журчание. Тонкое, долгое журчание наливаемой в тазик воды.
19
С тех пор, как мы отпраздновали день рождения старика, прошло несколько недель. За это время произошел целый ряд довольно странных происшествий, хотя ни одно из них, слава богу, с той жуткой зачисткой даже не сравнится.
Первое из этих происшествий случилось однажды вечером, когда я отправилась погулять, а по дороге наткнулась на старую крестьянку с какой-то фермы. Расстелив на обочине рогожку, старушка торговала овощами. Выбор был небольшой, но цены сильно дешевле, чем на городском рынке, и я тут же радостно набила себе пакет капустой, перцами и зелеными ростками фасоли. И когда уже протягивала ей деньги, она вдруг наклонилась близко-близко к моему лицу.
— Ты не знаешь какого-нибудь убежища? — прошептала она.
От испуга я чуть не выронила мелочь. Может, ослышалась?
— Что-что? — переспросила я.
— Я ищу тех, кто мог бы меня спрятать, — пояснила старушка, не глядя на меня, и сунула деньги в мешочек на поясе. Я огляделась по сторонам, но кроме стайки детей, резвившихся в парке через дорогу от нас, никого не заметила.
— Вас ищет Тайная полиция? — спросила я, делая вид, что просто болтаю о своей же покупке. Но она промолчала. Словно боялась сказать что-то не то.
Я пригляделась к старушке внимательней. Сложения вроде крепкого, но одета в обноски. Шаровары, явно шитые из старого кимоно, совсем обтрепались, шаль на плечах вся в катышках, кроссовки просят каши. Глаза слезятся, руки разбухшие, красные… Как тут в памяти ни ковыряйся, с ней мы раньше нигде не встречались, это уж точно.
Но тогда почему с такой просьбой она обращается к тем, кого знать не знает? В голове у меня все смешалось. С чего она решила, что я не сдам ее Тайной полиции? Или ее уже так прижало, что не знает, куда деваться? Если так, я, конечно, хотела бы ей помочь, если и не убежищем, то хоть чем-то полезным. Но с другой стороны, как раз на такой крючок Тайная полиция и ловит кого ни попадя! Нарядят старушку так, чтобы люди жалели, и ну вынюхивать среди ее покупателей все тайны городского подполья… Грязные трюки — их призвание, что тут еще сказать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А может, старая фермерша как-то узнала про убежище в моем доме и хочет, чтобы я там же спрятала и ее? Ну, это уж вряд ли. Наш секрет не известен пока никому. Иначе Тайная полиция уже знала бы о нем.
За один миг в моей голове пронесся ураган самых разных мыслей, но с губ слетела только одна короткая фраза.
— Боюсь, я не смогу вам помочь, — пробормотала я и прижала к груди пакет с овощами.
Старушка больше не произнесла ни слова. Не меняясь в лице, она все выкладывала на рогожку новые овощи, и только мелочь позвякивала в тряпичном мешочке на ее поясе.
— Простите, — добавила я напоследок и поспешила прочь.
Позже я вспоминала эту старушку с красными обмороженными руками, и у меня саднило в груди. Но в той ситуации я и правда не могла ответить ей иначе. Малейшая неосторожность в первую очередь ударит по безопасности R. Однако старая фермерша все не выходила у меня из головы, и день за днем на прогулке я невольно сворачивала к той обочине. Иногда покупала овощи, иногда просто молча шла мимо. Старушка сидела все там же, разложив на рогожке свой скудный набор овощей, но при виде меня никак не менялась в лице и ни о каком убежище больше не упоминала. Будто ноша, давившая на бедняжку, была так тяжела, что о том мимолетном диалоге со мной она давно уже позабыла.
А где-то через неделю старушка исчезла. То ли распродала все свои овощи, то ли сменила место, то ли нашла убежище, то ли сгинула в очередной зачистке — уточнить было не у кого.
Еще одно примечательное событие случилось, когда бывший шляпник с женой, что жили напротив, попросились ко мне переночевать, поскольку собрались покрасить у себя в доме стены, а вонь от краски должна была выветриться лишь через день.
Я, конечно, разместила их на первом этаже — в комнате с татами[13], как можно дальше от убежища. Да, нам с R придется целые сутки провести как на иголках, боясь, как бы нас не раскрыли. Но это все-таки проще, чем сочинять причины для отказа ближайшим соседям в гостеприимстве.
— Ты уж прости нас за вторжение! — только и повторял бывший шляпник. — Просто краске, чтоб высохнуть, нужен денек-другой, иначе никак. А если в такие морозы спать с открытыми окнами, то ведь можно и не проснуться…
— Даже не думайте извиняться! — сказала я, стараясь улыбаться как можно приветливей. — У меня комнат хватит на всех.
В тот день я встала пораньше, чтобы, пока гости спят, заготовить побольше сэндвичей, заварить целый термос чая и доставить все это в убежище.
— Это вам на весь день, — сказала я R. — Придется потерпеть.
Он молча кивнул. Ему тоже было тревожно.
— Постарайтесь не топать… И не сливайте воду в туалете, — повторила я уже надоевшую мантру и закрыла крышку люка, открывать которую нельзя будет аж до завтра.
Бывший шляпник с женой, люди простые и открытые, не стали, к счастью, ни шататься по всему дому, ни расспрашивать о моей личной жизни. До вечера жена шляпника просидела на татами с вязаньем, а когда вернулся с работы ее муж, мы поужинали все втроем, поболтали немного за телевизором, и к девяти часам они засобирались в постель.
Все это время я мысленно зависала на втором этаже. Самые невинные звуки, никак не связанные с R, — далекий шум моря, клаксоны автомобилей, завывание ветра — то и дело пугали меня, и я тут же впивалась взглядом в лица обоих гостей. Но те, похоже, так ничего и не заподозрили. Им даже в голову не могло прийти, что прямо за потолочной балкой над их головой может прятаться, затаив дыхание, еще один человек. Да что говорить! Я и сама частенько ловила себя на мысли: а может, убежище — просто галлюцинация, плод моих ночных кошмаров?
На следующий день краска высохла, и мои гости вернулись обратно в свой дом. В знак благодарности я получила пакет муки, банку сардин в масле и крепкий черный зонт, изготовленный бывшим шляпником собственноручно.
