— Точнее, и у того, и у другого. Живу в доме Сперанского, по существу — как член семьи, а служу у Аракчеева. Получилось так, что сиятельный граф обратил внимание на одну мою работу и, узнав, кто автор, затребовал меня к себе. Даже Сперанский не смог ему перечить.
— По вашему тону, Гаврила Степанович, догадываюсь, что эта служба мало вас устраивает, — осторожно заметил Врангель.
— Где ж те острова, где растет трын-трава? — невесело отшутился куплетом Батеньков. — От скуки и развлечения ради стал даже заниматься египетскими иероглифами. В прошлом году тиснул в «Сыне отечества» Греча заметку о разысканиях в этой области француза Шампольона. Вы, кстати, письма мои все получали?
— Должно быть, все, хотя с чудовищным, по отдаленности нашей, опозданием. Премного благодарен за них! — живо откликнулся Врангель. — Там каждое письмо от друзей — праздник.
— Не судите, Фердинанд Петрович, строго, но отрывок из одного моего письма я тиснул в том же «Сыне отечества». Ничего, разумеется, личного. Лишь с целью напомнить просвещенной публике о ваших далеких странствиях в стране Гиперборейской и выразить надежду, что труд ваш и служба во имя славы отечества не пропадут втуне.
Врангель в ответ благодарно склонил голову.
— Где вы живете? — поинтересовался Батеньков, когда они покидали ресторан.
— На Васильевском острове, поблизости от Морского корпуса. Снимаем там квартирку с моим другом, капитан-лейтенантом Литке.
— Тем самым, кто исследовал Новую Землю?
— Тем самым. И младший брат его, Александр — он тоже ходил к Новой Земле вместе с Федором Петровичем — квартирует с нами.
— У братьев Бестужевых не бывали?
— К сожалению, пока не знакомы. Но Литке обещал свести с ними.
— Вот и отлично. Я-то частенько к ним заглядываю. Надеюсь, там и встретимся.
После беседы с Врангелем Батеньков чувствовал что еще недавно владевшая им хандра, слава Господу, окончательно покидает его.
Батеньков был глубоко прав, угадав счастливое состояние Врангеля после возвращения в Петербург и нового назначения в кругосветное плавание. Одновременно с производством в капитан-лейтенанты последовали и другие блага: награждение орденом Св. Владимира, солидная денежная премия и удвоенный зачет времени, проведенного в походе, для выслуги пенсии. В его ли, правда, годы думать о пенсии, но когда-нибудь сгодится и это.
Примерно такими же благами были увенчаны исследовательские усилия вернувшегося накануне Нового года в Петербург Федора Литке. По рассказам Федора им тоже пришлось хлебнуть лиха. Однажды бриг напоролся при сильном ветре на подводные камни, и дело едва не кончилось гибелью корабля и команды, но в тот момент, когда уже собирались рубить мачты, спасительный порыв ветра снял судно с камней. Самое же больше несчастье постигло Литке не в море, а на берегу. Перед выходом в заключительное плавание к Новой Земле, по пути из Петербурга в Архангельск, застигла пурга, лошади сбились с дороги и перевернули кибитку. Федор и брат его Александр с трудом с помощью ямщика выбрались из-под нее, а вот сопровождавший их матрос погиб.
Составив отчет о последнем плавании, Литке сразу засел за подготовку книги о своем путешествии, намереваясь предварить ее солидным введением об истории прежних попыток русских и зарубежных мореходов пробиться сквозь льды к Новой Земле и изучить окружающие ее моря.
— Знаешь, что замечательно, Фердинанд, — с задушевной интонацией говорил Литке, — на самых дальних островах мы почти всегда находили следы когда-то побывавших там отважных поморов. А ведь они шли на север часто наугад, вслепую, не имея таких инструментов, какие имели мы с тобой, на утлых суденышках, не чета нашим...
— Да, — соглашался с ним Врангель, — и меня зачастую поражало мужество наших предшественников — северных промышленников. Должно быть, страсть к познанию неведомых земель в крови человека, и никто более из других наций не расположен так к изучению Севера, как русские люди. Что, впрочем, неудивительно: ни одна страна в мире не имеет столь пространного выхода к Ледовитому морю, как Россия.
Пока Литке углублялся в библиотеках и архивах в изучение давних отчетов и других исторических источников, Врангель почти каждый день выезжал на верфь, наблюдая за постройкой своего корабля и тщательно вникая во все детали, вплоть до проверки накладных на поставки необходимых материалов.
Бывший командир «Камчатки», а ныне генерал-интендант флота Василий Михайлович Головнин, определивший назначение Врангеля в северную экспедицию, и теперь, порадовавшись его успехам, сказал свое слово, когда в морском ведомстве подыскивали кандидатуру офицера для очередного кругосветного вояжа в Русскую Америку. Во время встречи с Головниным в служебном кабинете генерал-интенданта на Галерной улице Врангель не мог не заметить мрачного расположения духа Василия Михайловича. И причиной тому, как явствовало из беседы, было плачевное и даже гибельное состояние русского флота.
— Вообразите, — гневно говорил, расхаживая по кабинету, Головнин, — неравнодушные к нашим морским успехам англичане ныне ехидничают над нами, заявляют, что, в отличие от других наций, Россия содержит флот свой не столько для защиты от неприятелей, сколь для приятелей, чтоб извлекать личную выгоду для себя. Экономия на нуждах флота ведет к постыдным для нас результатам. Два года назад, когда я определен был на интендантскую должность, иностранцы поражались виду наших кораблей в кронштадтской гавани: у одного лишь левый борт свежей краской покрыт, у другого правый. «Что ж такое, — вопрошали, — иль новая мода в русском флоте завелась?» А причина-то, мода сия, в том, что перед посещением гавани государем императором начальник морского штаба Моллер живо распорядился покрасить те борта кораблей, кои к монарху обращены будут, чтоб тем продемонстрировать славу и красоту нашего морского флота!
Все более кипятясь негодованием, Головнин продолжал о том, что нищенское содержание морских чиновников, младших офицерских чинов и строителей кораблей побуждает их заниматься казнокрадством: тащат все, что плохо лежит, — и крепкие корабельные доски, и парусину, и прочий материал. И потому строительство корабля, ежели рассчитываешь на безопасное плавание, надо держать под ежедневным и неусыпным личным контролем.
Врангель не забыл его совета.
Прослышав о назначении бывшего начальника в кругосветное плавание, к нему обратились с просьбой зачислить, ежели возможно, в экипаж спутники по северной экспедиции — произведенный в лейтенанты Федор Матюшкин, штурман Козьмин и доктор Кибер, и Врангель без раздумий включил их в состав команды. Вторым лейтенантом, по совету Литке, взял плававшего с Федором Петровичем к Новой Земле и хорошо зарекомендовавшего себя Михаила Лаврова.
Литке исполнил свое намерение и однажды повел Врангеля знакомиться со своими друзьями — братьями Бестужевыми. Старший, Николай Александрович, капитан-лейтенант 8-го флотского экипажа, занимался при Адмиралтейском департаменте вопросами истории русского флота и публиковал очерки на эту тему в литературных журналах. Младший, Александр, служил в чине штабс-капитана адъютантом при герцоге Александре Вюртенбергском и был еще более чем брат, известен не без блеска написанными повестями и рассказами. Оба, благодаря своим талантам, пользовались популярностью и во флотских кругах, и в литературном обществе Петербурга.
У Бестужевых был в этот вечер и штабс-капитан Генерального штаба Александр Осипович Корнилович. По словам Федора Литке, эта троица воплощала в себе самое умное и передовое среди их сверстников — флотских и армейских офицеров. Тем более приятно было Врангелю услышать, как Корнилович, обратившись к Бестужевым, аттестовал их с Литке:
— Вот, друзья мои, люди, которые нашли себя в истинно благородном деле на благо Отечества!
— Да мы-то знаем, — добродушно ответил Бестужев-старший, — в том числе из вашей, Александр Осипович, недавней публикации.
Врангель поневоле зарделся, вспомнив, как информировал автор отечественную публику в последнем номере «Северного архива» о «подвигах наших мореходов». Рассказывая об их с Анжу экспедиции, Корнилович как бы мимоходом заметил, что трудности, с которыми они столкнулись, превосходят испытания, выпавшие на долю прославленных зарубежных капитанов Парри и Франклина. Этот, без сомнения, весьма лестный комплимент показался Врангелю все же чрезмерным.
Поскольку с Федором Литке Бестужевы уже виделись, когда, завершив очередное плавание к Новой Земле, он приезжал в Петербург, внимание их сосредоточилось на Врангеле. Братьев интересовало положение местных народов Сибири, особенно чукчей.
— Правда ли, — спросил Николай Бестужев, — эти чукчи настолько воинственны, как мы о том слышали, и есть ли в Сибири планы покорить их?
