— Конечно, можешь. Я пристрелила сокола ради тебя.
— Ты хочешь сказать, что сделала это намеренно? — спросила Тана и раскрыла рот от удивления.
Ей никак не хотелось, чтобы Тана подумала, будто она рисуется перед ней.
— В прежней жизни я много тренировалась.
Тана радостно протянула руку и нежно погладила шелковистое перо.
— Я обожаю соколиные перья.
Нур не призналась ей, что всегда хотела подарить ей перо, ибо Цицерон этого стыдился.
Тана понюхала перо, хотя оно ничем не пахло, и восхитилась его семью цветами, менявшими оттенки в зависимости от того, под каким углом на них падал свет. Затем она показала свои волшебные способности, превратив листья дуба в листья ивы. Тана вплела один лист в волосы и, очень довольная, спрятала перо в охотничью сумку.
— Ты будешь участвовать в нашем набеге? Сегодня вечером в девять.
Нур сделала вид, будто раздумывает.
— Я слышала об одном эльфе-охотнике, который быстро добился высокого положения. Его зовут Раэйн.
Тана улыбнулась.
— Ты явилась познакомиться с ним?
— Нет, нет, ни в коем случае! Меня он совсем не интересует.
Тана подмигнула ей одним глазом.
— Он тоже придет.
— Вот как? — Нур притворилась немного смущенной.
— Он очень ловко стреляет из лука, — добавила Тана.
Нур натянула лук и поразила стрелой пчелу. Потом наклонилась, очень осторожно подняла пчелу, выпив чуточку меда, чтобы подкрепить силы, и предложила мед Тане.
— Раэйн тоже может поразить пчелу?
Тана с восторгом взяла яство, сделала глоток и зарядила свои волшебные силы. Затем вытерла губы тыльной стороной ладони.
— Может, ты собираешься сразиться с ним? Ты очень воинственная!
Цицерон чувствовал, что излишне торопится. Девушки не сразу начинают шутить и вызывать на единоборство. Девушки действуют более рассудительно. Сначала они наблюдают, лишь потом действуют.
— Нет, я только хочу больше узнать о нем.
— Он хороший друг.
— Я тоже так думаю.
— Смотри, вот он идет.
И действительно, Раэйн, его дорогое второе «я», появился на экране.
Но кому же принадлежит его душа? Кто тот неизвестный, кто произносит за него слова и передвигает ноги?
Для Цицерона увидеть свое прежнее «я» было все равно, что перетерпеть неприкрытое оскорбление.
Тана пошла ему навстречу, а Цицерон как раз в мгновение, когда можно было бы преодолеть все затруднения, приуныл.
Ей следует подойти к Раэйну, продемонстрировать свои чары и выпытать его тайну. Таков был его первоначальный план, но Цицерон не был уверен, что сможет осуществить его. Как девушки завязывают знакомства?
У него в животе тревожно заурчало, затем вдруг появилась боль. Цицерону показалось, что внутри его сидит тигр, рычит и скребет лапами. Он умирал с голоду.
Цицерон жестом предупредил Тану, что возникли трудности, попрощался с ней коротким и уклончивым «до скорой встречи» и отключил Интернет.
— Уф, — выдохнул Цицерон, ерзая на стуле в Интернет-кафе. Он потерял спокойствие и выбился из сил, точно гулял не по виртуальному пространству, а поднимался на вершину горы.
«Дело не в трусости, — уверял он себя, когда потратил первый евро, — все дело в приоритетах. Сначала желудок, затем можно будет снова подключиться к Интернету».
Цицерон должен был чувствовать себя довольным: он стал другом Таны, ведь та ни на мгновение не усомнилась в подлинности Нур, придуманного им персонажа. Сегодня вечером в девять они совершат набег, поэтому Цицерон обязательно должен войти в Интернет, сохранив необходимые для этого два евро.
Он вышел на улицу, зашел в паб и прямиком направился к бару, а поскольку для него не было хуже пытки, чем говорить по-английски, он показал пальцем (который всегда действовал безотказно) на бутерброд с беконом.
Откусив кусок, юноша почувствовал жажду и подумал, что нет смысла жадничать и страдать. В уме он подсчитал, что если потратит один евро на бутерброд и второй на напиток, у него еще останется один, которого хватит, чтобы играть весь вечер.
Цицерон не был жадным, денег ему вполне хватит на один час набега. Неожиданность его поджидала, когда пришло время расплачиваться.
— Three twenty.[49]
Нет, это невозможно, он плохо расслышал. Эта жалкая трапеза не могла стоить три евро и двадцать центов — больше, чем у него было. Он не может потратить свой капитал на бутерброд с напитком и лишиться возможности подключиться к Интернету. Это невозможно, невозможно…
Толстый, лысый и усатый официант взглянул на него косо, точно предупреждая, что клиентов, которые не платят, он наказывает палками.
Цицерон вывернул перед ним карманы, чтобы показать, что беден и ничего не прячет. Покраснев от стыда, он начал считать монеты у стойки.
— One, two, three.[50]
А потом состроил физиономию воспитанного ребенка, пожал плечами и в оправдание своего тяжелого положения коротко изрек:
— I’m a student.[51]
Но не добавил, что еще он чудик, неудачник, зол и недоволен. Именно так он себя чувствовал.
Непринужденность устных заявлений должна была упростить сложные превратности его человеческой жизни. В глазах злого официанта Цицерон был лишь студентом без единого евро в кармане. В действительности он снова стал марионеткой в руках Анхелы. Придется снова просить у нее взаймы.
Блондинистая девица и унижение — вот его судьба.
Марина
Казалось, что последний урок никогда не закончится. Оставалось лишь поглядывать на часы и вздыхать, ожидая, когда пробьет three o’clock.[52] Тогда уроки завершатся, и можно будет делать ноги. Плохо, что она не знает, сколько времени уйдет на то, чтобы добраться до Башни. Марина также не знала, какая дорога самая короткая и как быстрее всего туда попасть. Честно говоря, у нее не было ни малейшего понятия, где именно находится место ее свидания.
Пока учащиеся делали упражнения и отвечали на вопросы (почему на уроках английского все время задают вопросы?), она никак не могла решить — поехать на автобусе или пойти пешком? Марина нисколько не сомневалась, что все равно заблудится, как бы ни поступила. Иногда у нее возникали предчувствия, и чем они были пессимистичнее, тем скорее осуществлялись.
Она решила спросить у Луси, однако между ними сидела Антавиана, лишавшая обеих визуального контакта. Казалось, что она это сделала нарочно: если Марина наклоняла голову, Антавиана делала то же самое; если она опускалась ниже по спинке стула, Антавиана подражала ей; если она поворачивалась направо или налево, маленькая дрянь следовала ее примеру. Может, она ревновала?
Так оно и было. Как ни трогательно, но так оно и было. После всех своих проделок, Антавиана завидовала, что между Мариной и Луси зарождается доверие, и захотела снова завоевать расположение Марины.
— Хочешь, дам тебе свою ручку? — любезно предложила она.
— У меня уже есть ручка, спасибо, — сухо ответила Марина.
— Твоя ручка — супер, моя просто хорошая. Возьми, попробуй, как она пишет.
— Нет.
— Буквы у тебя выйдут лучше.
Другими словами, она давала понять, что Марина плохо пишет.
— Буквы у меня всегда выходят скверно, я так пишу, и если тебе не нравится, просто отвяжись.
Антавиана побледнела, однако не перешла в наступление, наоборот, сделалась податливой, как перчатка.
— В твоем почерке угадывается выдающаяся личность.
— Не старайся, ты не подлижешься ко мне, даже если захочешь, — смело ответила Марина, поскольку бывшая вредина не защищалась.
Антавиана захныкала.
— Я просто хочу быть твоей подругой.
Похоже, она говорила искренне. У Антавианы блестели глаза и дрожал голос. Марина была бы рада отомстить за все унижения, которые вынесла по вине коротышки, но она хорошо знала, что обязана той жизнью и что Антавиана заступилась за нее перед миссис Хиггинс. К тому же, совсем не стоило смеяться над чужой слабостью.
Анхела никогда бы так не поступила. Анхела была доброй.
— Ладно, не плачь, мы подруги.
— Правда?
Марине не хотелось много врать, Анхела ведь не любила обманывать.
— Если ты перестанешь водить меня за нос.
Антавиана распахнула перед ней свое маленькое сердечко.
— Я могу помочь тебе, только попроси. Учить тебя английскому, подарить тебе ручку, объяснить, где находятся музеи Дублина, мосты, башня…
— Башня! — воскликнула Марина, не давая ей продолжить.
— Хочешь взглянуть на Башню?
— Конечно, с большим удовольствием.
— Можем сделать это завтра.
— Нет, сегодня.
— Хорошо. Я тебя провожу.
— Нет, нет, я хочу пойти одна.
Антавиана погрустнела, и Марина решила исправить свой промах: