Буров осмотрелся. Кроме них с Шуриком, в ресторане было всего несколько посетителей, с виду вполне обычных и ничем не примечательных. Двое мужиков в костюмах, заскочивших явно на чашечку кофе, семейная пара – скорее всего, праздношатающиеся туристы, молодой парень с девчонкой, явно выбравшие "Гору" местом свидания и, судя по количеству блюд на их столе, не собиравшиеся засиживаться в полутемном зале ресторана.
– Пить? – переспросил Буров. – Если бы вина хорошего…
– Я тоже, знаете, вина выпью, – кивнул Шурик, закрывая папку с картой вин.
– А за рулем – ничего? – Буров улыбнулся.
– А вам – ничего? – задал встречный вопрос Шурик. – Знаете, как у американцев?
– Как? – Буров продолжал улыбаться.
– Это – моя проблема. А это – твоя проблема. Так что будем каждый решать свою проблему с ГАИ. Если она, конечно, возникнет. Бокал хорошего вина еще никого до беды не доводил.
– Верно, верно… Это вы, Александр Михайлович, совсем по-питерски говорите.
– Ну, конечно. А как же я еще могу говорить?
– Странно, – покачал головой Буров. – Странно все-таки, что мы с вами там не встречались, Александр Михайлович.
– Что тут странного? Я ведь в киношной тусовке крутился. А вы, Андрей Петрович, с ней, кажется, не пересекались.
– Почему же? Кое-кого знал. Но, конечно, знакомых там у меня очень мало. И всех помню.
Буров имел отличную память. Он помнил лица и имена всех своих одноклассников, всех сокурсников по Ленинградскому университету, где учился на юридическом, всех товарищей по комсомольской дружине, по МКЦ – Молодежно-культурному центру досуга, который он возглавлял в свое время в городе на Неве. Впрочем, не только лица, не только имена. Буров мог и сейчас дать краткие биографические справки о каждом из этих людей, справки, которые имели бы странный крен в сторону того или иного компромата – кто-то занимался в юношеские годы фарцовкой, кто-то баловался наркотой, один имел слабость к женскому полу, другой – к выпивке, третий просто болтал слишком много и не с теми, с кем следовало.
За каждым что-то было. И чем взрослее становились знакомые Бурова, тем больше накапливалось о них информации в голове Андрюши, их товарища, друга и коллеги по разного рода работам.
Конечно, далеко не все товарищи дорогие были простачками, и Буров был уверен, знал наверняка, что многие из его собутыльников и сотрудников, друзей и знакомых имеют кое-что на него самого и могут этой информацией в нужном случае воспользоваться совершенно однозначно. То есть, в зависимости от ситуации и собственных интересов либо шантажировать своего дружка Бурова, либо просто сдать его начальству. Так было принято в том кругу, в котором рос и мужал нынешний старший следователь Московской городской прокуратуры Андрей Петрович Буров, переехавший в столицу в чине капитана милиции и взятый в прокуратуру по рекомендации своих давних знакомых. Эти знакомые имели очень мощные связи с ФСБ, где Буров имел репутацию исключительно полезного сотрудника.
Впрочем, не все, не все шло гладко в жизни Андрея Петровича. Например, сам переезд, к которому Буров, в общем-то, никогда не стремился, ибо в Питере у него было "все схвачено", выражаясь языком его подследственных, произошел по причине чрезвычайно неприятных событий.
В начале девяностых, когда для следователя Бурова наступил звездный час и деньги потекли к нему с такой скоростью, что он не успевал их пристраивать, когда ему казалось, что он защищен со всех сторон и никакая опасность ему просто не может грозить, случилась беда. Как это часто бывает, она грянула с той стороны, откуда Буров ее никак не ждал.
До этого жизнь Андрея летела стремительно, и работа его приносила такие плоды, о которых он и мечтать не мог, когда, окончив в 1977 году школу, решил пойти на юридический.
Против этого выбора сильно возражали его родители, считавшие, что для мужчины важно иметь хорошую, настоящую профессию, вроде строителя, плотника или фрезеровщика. Отец Андрея, потомственный рабочий Невского завода, откровенно презирал юрфак.
– Куда ты, Андрюха, лезешь? – говорил он сыну вечерами, сидя на кухне за бутылкой пива. – Там ведь одни жиды.
– Ты чего, па? – Буров-младший не хотел спорить с отцом, понимая бесперспективность любой дискуссии, какую бы тему она ни затрагивала. Буров-старший, которому в подсознание хорошо вбили азы марксистско-ленинской философии с ее специальными приемами бездоказательного убеждения, считал свое мнение по всем вопросам единственно верным и не подлежащим обсуждению. – Ты чего? – говорил сын отцу просто для проформы, зная, что его молчание может быть расценено родителем как затаенное сомнение или, что еще хуже, несогласие. – Не только жиды. Много разных людей. Ты вот "Знатоков" по телеку смотришь?
– Так там и следак – жид. В чистом виде. И тетка эта, Кибрит, – что, не жидовка, скажешь?
– Да ладно тебе, па, у нас всякий труд почетен. Кто-то ведь должен с жульем бороться. Да или нет?
– Бороться… Бороться с жульем не так надо. Они, адвокаты эти чертовы, они сами – первое жулье и есть. И судьи тоже.
Буров-старший в пятидесятые годы отсидел три года за хулиганство и разговаривал о судопроизводстве со знанием дела.
– Адвокаты – первое жулье, сын, ты меня слушай, я знаю, о чем говорю. Они простого человека так и норовят засадить. План у них, сук.
– Тише, тише, – хлопотливо вступала мать. – Не ругайся ты…
– Да ладно… А то он не слышал, – отвечал Буров-старший, отмахиваясь от жены широченной ладонью, черной от металлической пыли. – Что я сказал-то?
– Не-е, – снова начинал он, после того как жена, покачав головой, выходила из кухни. – Не-е, Андрюха, у мужика должна быть профессия. Про-фес-си-я! В руках должно быть дело, в руках. Иначе это не мужик, а так…
Буров-старший наклонял свою голову к уху сына.
– Иначе это не мужик, а так – насрано! – говорил он шепотом и улыбался. – Понял, нет?
– Да все я понял, па, чего ты…
– И в армии должен мужик отслужить. Обязательно! А то – ишь, моду взяли. Студентов не берут! Плодят каких-то недоношенных…
– Ну хватит, отец, я все понял! У меня завтра экзамен…
– Ладно, иди, учи, – отпускал сына Буров-старший. – Иди, учи уж… Не позорь нас с матерью…
В принципе, Андрей понимал, что его отношения с родителями можно было назвать идеальными. Да и "предки", как принято было называть родителей среди одноклассников, ему достались совсем неплохие.
Андрей не ссорился с отцом, а тот, хотя и был до мозга костей работягой, тем не менее, противореча традиционному образу заводского мужика, не пил, если не считать ежевечерней бутылки "Жигулевского", не курил и почти не ругался матом. Только иногда, вспоминая свою давнюю отсидку, позволял себе крепкое словцо, да и то, ругнувшись, бросал на сына быстрый взгляд и нравоучительно втолковывал, что даже в тюрьме ругаться матом не принято и настоящий, серьезный преступник никогда не позволит себе лишних слов.
– Знаешь, как там говорят? "За базар ответишь…" – Отец качал тяжелой, начинающей лысеть головой. – Там на самом деле многому можно научиться. Но упаси тебя бог туда попасть. Лучше уж меня слушай. Это тебе не там…
"Здесь вам не тут", – ехидно думал Андрей, но послушно кивал, не желая сердить отца.
Учился Андрюша хорошо, в отличники не лез, но и в отстающих не ходил, не курил, не болтался по подъездам, вступил в комсомол и тут же стал комсоргом класса, а затем и всей школы.
Готовясь в университет и окончательно сделав свой выбор, он решил не посвящать отца в перипетии вступительных экзаменов, и это оказалось для него чрезвычайно простым делом. Обладая отличной памятью, Андрей быстро понял, что все сложности школьной программы сильно преувеличены, а экзамены, даже университетские, – лишь формальность для того, кто усвоил материал, которым оперировали учителя средней школы.
Кроме знаний, которыми Андрей действительно обладал, сыграла свою роль и его комсомольская работа. Он предусмотрительно завел знакомства в верхушке университетской комсомольской организации, и при поступлении это помогло ему гораздо больше, чем умение оперировать великим множеством дат, цифр и фактов из области истории и литературы, чем доскональное знание длинных и подробных биографий советских и партийных руководителей.
С момента поступления в университет и началась настоящая карьера Андрея Бурова.
Уже на первом курсе Андрей самым активнейшим образом занялся общественной работой, зная, что именно эта деятельность для него главная. Лекции, семинары, коллоквиумы – все это преходящее, а вот общественная работа в условиях советской власти – штука вечная. Только она может открыть дорогу к вершинам, обеспечить возможность роста и дать хорошие шансы на безбедную, спокойную жизнь.
