В Вандее перемены названий довольно часто испрашивались городами, боровшимися против роялистов, союзников англичан.
Так, Фонтенэ-ле-Конт просил переименования в Фонтенэ-Народный; Сен-Жиль-сюр-Ви, доблестно сопротивлявшийся шайкам мятежников, назвался Портом-Верным, а остров Ре превратился в Монтань-Иль-Республиканский. Было изменено название и самого департамента. Жители, оставшиеся верными республике и принесшие ей большие жертвы, чувствуя, что имя Вандеи было «омерзительно всем республиканцам», просили через Мерлин де Тьонвиля «чести» именоваться гражданами департамента Ванже (Отомщенного). Такое переименование, конечно, не способствовало успокоению местных умов.
Заканчивая на этом обзор главнейших переименований, мы можем присовокупить, что им в настоящее время имеется специальный и почти[225] полный список; говорим «почти», потому что за совершенную его полноту нельзя ручаться, вследствие отдаленности по времени описываемых событий и особенно вследствие многократных смен форм правления во Франции в течение последнего столетнего периода.
Перед революцией было также немало отдельных попыток переименования населенных пунктов, но они оставались тогда обыкновенно без результата.
Поэт Грессэ, автор имевшей большой успех шутливой поэмы «Вэр-Вэр» (Vert-Vert), был героем довольно забавного эпизода, имеющего соотношение с данным вопросом. Воспользуемся им, чтобы закончить эту главу, сухость которой могла утомить читателя.
В 1757 году Дамьен за покушение на особу Людовика XV был колесован живым.
Тогда Грессэ, бывший уже давно в немилости при дворе, возымел мысль возвратить себе королевское расположение.
Он написал к королю послание, вызванное, по его словам, всеобщим настроением, господствующим в городе Амьене, где он проживал: «Граждане этой местности, — по его словам, — помимо ужаса и горя, охватившего всю Францию, испытывают еще особые страдания, вследствие сходства названия их города с именем отвратительного злодея. С этих пор слово „Амьен“ производит „тяжелое впечатление“», — лицемерно взывал он, забывая вовсе о букве Д, которой начиналось имя преступника. В заключение он взывал к «милости» Людовика XV и молил переименовать их город в Луисвиль. По свойственной ему привычке он выразил эту просьбу в стихотворной форме.
Поэт не только остался ни при чем, но был даже осмеян. Жители г. Амьена, несмотря на свой роялизм, вовсе не стремились напяливать на себя «королевскую ливрею» и изменять старое городское имя. Муниципалитет горячо протестовал и, как рассказывает биограф Грессэ, заявил, что если его проекту будет дан ход, то придется вычеркнуть и из календаря имя святого Дамиена (Демиана).
Проситель не настаивал, и город Амьен остался при своем прежнем имени.
ГЛАВА III
ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ КАРТ И ШАХМАТ
Падение монархического режима должно было, при тогдашнем настроении, необходимо повлечь за собою изменения даже в фигурах игральных карт, так как короли, дамы или королевы и валеты, казалось, слишком напоминали тот былой строй, который было необходимо искоренить до последней черты.
Сообразно этому было решено заменить: королей — мудрецами, дам — добродетелями и валетов — героями.
Четырьмя мудрецами стали: Люций Брут (пики), Жан Жак Руссо (трефы), Катон (бубны) и Солон (черви).
Добродетелями оказались: Могущество (пики), Единение (трефы), Благоразумие (бубны) и Правосудие (черви).
Героями: Муций Сцевола (пики), Деций Мус (трефы), Гораций (бубны) и Ганнибал (черви).
Изображение этих исторических и аллегорических личностей было, якобы, произведением знаменитого живописца Давида; отчетливость композиции и искусная выдержанность стиля первых игральных карт революции дают основание доверять справедливости такого предположения.
Юлий Брут держит щит, на котором начертаны слова: «Римская республика». У его ног, в круглом ящике, свернуты знаменитые книги Сивилл.
На щите Катона изображено «Разрушение Карфагена»; Солон держит в руках «Афинские законы»; Руссо, являясь символом новейшего философского движения, смотрит на свой «Общественный договор».
Атрибуты женщин, олицетворяющих добродетели, заимствованы главным образом из мифологии.
Муций Сцевола изображен в тот момент, когда он добровольно сжигает на углях свою руку, которой он имел поразить врага отечества, Порсену.
Гораций возвращается победителем с поля битвы после поражения Курьяциев, давшего Риму перевес над Альбой, а карфагенянин Ганнибал попирает ногой римского орла.
Деций Мус умирает, обрекая себя в жертву подземным богам, чтобы, согласно преданию, обеспечить за отечеством победу.
Первоначальная чистота этих типов вскоре, впрочем, утратилась, проходя через руки разных граверов и литографов, за которыми не имелось никакого надзора.
В III году Республики гражданин Симон Вернандоа получает привилегию на изобретенные им новые игральные карты.
Эти новые карты изображали: король червонный — гения войны; трефовый — гения мира; пиковый — гения искусства; бубновый — гения торговли, причем каждый был снабжен соответственными ему эмблемами.
Дамы представляли: червонная — свободу совести; трефовая — свободу брака; пиковая — свободу печати; бубновая — свободу промыслов и профессий.
Валеты: червонный — равенство обязанностей; трефовый — равенство прав; пиковый — равенство званий; бубновый — равенство рас. Благодаря этим преобразованиям способ игры совершенно изменился. Приходилось говорить в пикете вместо: четырнадцать тузов или дам — четырнадцать законов или свобод; вместо: квинты или терца от короля или валета — квинт или терц от гения или равенства.
Что касается эмблем, украшавших отдельные фигуры, то они имели тоже особенный характер: равенство обязанностей обозначалось национальным гвардейцем; равенство прав — судьей, держащим в равновесии весы и попирающим ногою гидру ябедничества; равенство рас — негром, сидящим на тюке с кофе и попирающим ногой разбитые оковы,[226] и т. д.
Была изобретена также новая игра «Французской революции»,[227] сходная с древнегреческим «Гусем», которая представляла 63 клетки с особым на каждой изображением.
Здесь можно было видеть: шествие свободы или взятие Бастилии, слияние трех сословий, свободную охоту, формирование Национальной гвардии. Вместо классического в «Гуське» моста, здесь стоял князь Ламбеск на подъемном тюльерийском мосту; затем шла отмена феодальных прав, десятины, бланковых указов (lettres de cachet), барщины, соляного налога, упразднение монашеских орденов, смерть Делонэ, Фулона и Бертье. Лабиринт превратился в Парижскую заставу Шатлэ.
Эта таблица, изданная 14 июля 1790 г., изображает таким образом вкратце весь первый акт революционной драмы и является, как бы, повторительным курсом ее истории. На четырех углах ее помещены даже куплеты известной революционной песни «Ca ira», пока еще умеренные, почти скромные, не имеющие ничего общего с теми, которые пелись три года спустя.[228]
«Благородная игра», т. е. биллиард, была лишена своего прозвания, точно «бывший» дворянин — своего титула.
Что касается шахмат, то поднялся весьма серьезно вопрос о полном их воспрещении, как игры не гражданственной.
«Может ли быть дозволено французам играть впредь в шахматы»? Такой вопрос пресерьезно в течение нескольких заседаний обсуждался на специальном митинге — сходке «добрых республиканцев» и, «как и следовало ожидать, — пишет современник, — был разрешен в совершенно отрицательном смысле».
Но затем выступил, однако, другой вопрос: «Нельзя ли демократизировать эту единственную действительно изощряющую мозг игру? Нельзя ли, исключив из нее названия и формы, в вечной ненависти коим мы все клялись, сохранить лишь остроумные и образцовые комбинации, ей одной присущие и делающие ее столь привлекательной и незаменимой?»
Эти слова принадлежат далеко не первому встречному, их произнес известный химик Гьютон-Морво, тот самый, который довольно курьезно совмещал в Дижоне должность товарища прокурора судебной палаты с обязанностями профессора химии и фармакологии.
«Всему свету известно, — продолжает этот ученый, — что шахматная игра есть в сущности подобие войны. В этом еще нет, конечно, ничего, противного республиканским идеям, ибо очевидно, что всякий свободный народ должен всегда быть в готовности защищать свою свободу с оружием в руках. Если даже народ и не желает пользоваться вооруженной силой иначе, как лишь для законной самообороны, он все же не будет столь неосторожен, чтобы отказаться от содержания войск и от того, чтобы от времени до времени не собирать их для упражнений. Сколько бы этот сбор ни длился и какие бы размеры он ни принял, его цель не будет достигнута, если он не образует из себя подобия лагеря. Этот лагерь придется немедленно разделить на две части, каждую из войск всех родов оружия, а эти части должны будут стать под различные знамена, поочередно представляя из себя то нападающую, то обороняющуюся стороны».
