Франко каждый день вставал рано утром и заранее знал, чем займется. У него была лишь одна задача: увековечить память Понтито. Его видения, когда они являлись ему, были по-прежнему (как и четверть века назад, когда они впервые явились ему) выразительны и рельефны, вдохновляя его на новые достижения. Он с удовольствием «прогуливался» по улочкам своего любимого городка, рисуя виды Понтито с поразительным мастерством, что придавало ему уверенности в собственных силах и развивало чувство собственного достоинства. Впрочем, Франко не был тщеславен. В одном из своих писем он мне написал:
Я не стремлюсь заслужить признание как художник и рисую свои картины исключительно для Понтито. Мне хочется, чтобы стало известно каждому на земле, насколько красив этот маленький городок. Тогда Понтито, может быть, не умрет, хотя приходит все в большее запустение. Надеюсь, что в крайнем случае мои картины сохранят память о нем.
С лета 1988 года и по весну 1989 года я побывал у Франко несколько раз и во время своих визитов к нему успевал пообщаться с его друзьями. В тот же период времени я побывал в Нидерландах, где встречался с сестрами Франко, а также специально съездил в Италию, чтобы увидеть Понтито собственными глазами. О поездке в Понтито стал подумывать и сам Франко, теперь более твердо. Тому предшествовала трагедия, видимо, в конце концов повлиявшая на решение Франко съездить в Понтито. В 1988 году, за три месяца до открытия выставки картин Франко в Эксплораториуме, умерла Рут, проболевшая около года. Смерть жены, которая его неизменно поддерживала, делая все возможное для того, чтобы Франко мог плодотворно работать, ошеломила его. Кроме того, он вскоре почувствовал, что не сможет больше писать картины. Вот что он мне написал спустя месяц после проведения выставки:
Видимо, в скором времени я уеду. Может быть, переберусь в Сан-Франциско, а может, вернусь в Италию. После смерти жены не нахожу себе места. Вероятно, я продам дом и буду жить в Сан-Франциско, предварительно устроившись на работу, а в будущем вернусь в Италию навсегда. Воспоминаниям о Понтито придет конец, но это не конец жизни. Я буду жить другими воспоминаниями.
«Воспоминаниям о Понтито придет конец» — меня поразили эти слова, ведь они могли означать и то, что Франко бросит занятия живописью, занятия, которые составляли всю его жизнь. Придя к этой мысли, я неожиданно догадался (если, конечно, правильно рассудил), почему Франко в течение многих лет так и не съездил в Понтито хотя бы на короткое время. Неужели только видения помогали ему жить сегодняшним днем?
В марте 1989 года я сделал доклад о жизни и творчестве Франко на научном симпозиуме во Флоренции. О Франко стали писать газеты, к нему потянулись за интервью, посыпались предложения об организации выставок. Одно из таких предложений поступило от мэра Пешьи, ближайшего к Понтито большого города. Мэр Пешьи выразил готовность устроить выставку картин Франко в сентябре 1990 года. Полный сомнений и в то же время воодушевленный вниманием и интересом к своим работам, Франко летом 1990 года решился на поездку в Италию.
Франко представлял себе поездку в Италию следующим образом. Побывав в Пешье, он отправится в Понтито пешком по горной дороге, неся на плече изготовленный им деревянный крест, который он собирался поместить в церкви своего городка. Не доходя до Понтито, он остановится у ручья и совершит омовение. Возможно, после этого он умрет прямо на берегу. А, может быть, дойдет до Понтито. Но в городке никто не узнает его (седого и постаревшего), кроме собаки, его ровесницы, с которой он играл в детстве. Да и та, лизнув ему руку, тут же околеет от старости. Фантазии Франко походили на известный сюжет из Библии и ассоциировались с определенными эпизодами из произведений Гомера и Софокла, хотя сочинений этих древнегреческих авторов Франко, несомненно, никогда не читал да и не слышал о них.
На самом деле события развивались иначе. За несколько часов до вылета в Италию Франко мне позвонил и спросил смятенным, взволнованным голосом — лететь ему или нет. По его словам, он все еще колебался, ибо его занятия живописью постоянно подпитывались удивительными видениями, ностальгией, фантазией — памятью прошлого, которую он боялся утратить, если съездит в Понтито. «Решайте сами», — на другой ответ я не отважился. Франко улетел ночным рейсом.
Прилетев в Рим, Франко, прежде чем отправиться дальше, рассчитывал получить благословение папы, но папы не было в Ватикане: он совершал поездку по Африке. Не довелось ему проделать и скорбный путь[155] с крестом на плече: когда Франко приехал в Пешью, то оказалось, что официальные лица города во главе с мэром уехали в Понтито и ждут его там; Франко пришлось взять машину.
После церемонии встречи именитого земляка, вернувшегося на родину, Франко оставили одного, и он поспешил к своему старому дому, в котором провел детские годы. «Наш дом показался мне на удивление маленьким, — рассказывал мне потом Франко о своих впечатлениях, — а чтобы выглянуть из окна, мне пришлось пригнуть ноги». Когда он вышел пройтись, городок показался ему заброшенным: двери и окна части домов были забиты досками, а окна, казалось, жилых домов были без занавесок, нигде не сушилось белье, на улицах ни души. «Не было и привычного шума, — жаловался мне Франко, — ни перебранки разошедшихся женщин, ни детского гиканья, ни рева ослов. Мне встретились лишь полуодичалые кошки». Франко казалось, что город вымер, и он очутился в пристанище духов и привидений. Невеселое впечатление от встречи с городом детства усугубили невозделанные поля и сады, заросшие сорняками. Франко даже стало казаться, что на краю неизбежной гибели не только Понтито, но и вся земная цивилизация. Впрочем, это лишь убедило его в собственной проницательности: недаром он подготовил Понтито к вечной жизни в бесконечном пространстве.
Однако вскоре настроение Франко улучшилось. Из-за туч выглянуло яркое солнце, осветив городок: дома, стоявшие на зеленых холмах, спускавшихся террасами к центральной площади городка, узкие живописные улочки, церковь, крест на которой зажегся золотом. Франко поспешил к церкви. «Первым делом, — сказал он мне, — я потрогал стены церквушки, камни, из которых сложено здание. Казалось, у каждого камня свой цвет: медно-красный, желтоватый, зеленый. Трогая эти камни, я почувствовал, что Понтито все еще жив».
Рисуя свои картины, Франко неизменно самым тщательным образом выписывал камни, из которых, к примеру, было сложено здание или которыми была вымощена дорога, — выписывал каждую выпуклость, каждую трещину, используя всю необходимую гамму красок. Поэтому я нисколько не удивился, когда Франко добавил, что, прикоснувшись к камням церквушки, он наконец почувствовал, что вернулся домой. Его настроение улучшилось еще более, когда к нему подошли его земляки, радостно приветствуя его и засыпая вопросами. Оказалось, что они знакомы с его картинами и восторгаются ими. «Мы слышали о твоих успехах, — доносилось со всех сторон. — Говорят, ты прославился. Вернулся к нам навсегда?» Франко чувствовал себя блудным сыном, вернувшимся в отчий дом после долгих скитаний. «Когда я был маленьким, — сказал мне Франко, продолжая наш разговор, — то думал, что когда вырасту, сделаю что-нибудь важное и полезное не только для своей матери, но и для своих земляков».
Его детские помыслы стали явью. Его картины получили признание не только в Америке, но и в Италии, а главное — у его земляков, жителей маленького Понтито, для которых он сохранил память о прошлом и подарил надежду на будущее, ибо собрался организовать в городке небольшой музей, который, как он рассчитывал, побудит уехавших из Понтито вернуться домой.
Возвратившись в Соединенные Штаты, Франко столкнулся с ошеломляющей неприятностью. Он опасался, что видения оставят его и он не сможет писать картины, но случилось невероятное: ему стали являться одновременно сразу два вида Понтито: один — времен его детства, а другой — совсем недавнего прошлого, напоминая о поездке на родину, причем второй накладывался на первый, вытесняя его. Франко пробовал рисовать, но потерпел неудачу. «У меня ничего не выходит, — жаловался он мне. — Перед моими глазами стоят две картинки одновременно. Возможно, мне уже никогда не придется рисовать виды Понтито. Я в ужасе. Мне кажется, я свихнусь».
Однако через несколько дней неприятные галлюцинации прекратились, и Франко вновь стали являться только виды Понтито времен его детства. Но он полностью пришел в себя лишь через месяц, а обретя душевное равновесие, стал рисовать только миниатюры, изображая главным образом укромные уголки, закутки в доме или в саду, где он проводил время ребенком наедине со своими мыслями. На этих миниатюрах, как и на всех прежних картинах Франко, не изображено ни единой живой души, но миниатюры эти более жизненны, и когда смотришь на них, создается стойкое впечатление, что из места, изображенного на каждой миниатюре, кто-то совсем недавно ушел или вот-вот вернется туда.
