— Она останется, Тарзан. Я не хочу с вами разговаривать.
— В таком случае, — сказал я, — мне проще будет отправиться прямо к вам домой.
Подруга оживилась по праву посвященной. Подошел автобус, но Джудит не тронулась с места.
— Мы поедем, Джуди? — спросила подруга, смахивая с лица дождевую воду.
— Это подлость, — сказала мне Джудит.
— Если вы вернетесь со мной к «Мекке», мы сможем поговорить в машине.
— Нет. Я с вами никуда не пойду.
— Хватит препираться на улице. Я совсем промок. Решайте быстрее. С кем мне говорить — с вами или с вашей матерью?
Я повернулся и пошел через Булл-Ринг. Через минуту я услышал, что она бежит за мной. Подруга осталась на автобусной остановке.
— Тарзан!.. Да не бегите же так!..
Я остановился под навесом какой-то лавки, и она встала рядом.
— Я хотел знать, о чем с вами говорил Уивер.
— Ну, а вам-то что? Это же вас не касается. — Ее лицо против обыкновения было злым и все в дождевых крапинках. Она еще не могла отдышаться от своей пробежки.
— Мидлтон, по-видимому, другого мнения. Он сегодня разыскивал и меня, а не только Мориса. Вам же известно, что он втихомолку устраивает по этому поводу целую кампанию?
— Да, я знаю. Но ведь у него ничего не выйдет.
— А что говорил Уивер?
Она провела пальцем по запотевшему стеклу витрины, за которым смутно громоздились коробки и консервные банки.
— Он сказал, что поговорит с Морисом, — эти слова появились в облачке пара. — Он сказал, что поговорит с Морисом вместо меня. Ну как, довольны, господин сыщик?
— И больше он ничего не говорил?
— Да вам-то какое дело, Тарзан? По-моему, никто вам тут ничего приписать не может. — Она оглянулась на пустынную, поблескивающую под дождем улицу и на свою подругу, которая ждала на углу.
— Я просто не хочу, чтобы люди думали, будто это моя вина. А раз Морис отмалчивается и начинается мышиная возня и сплетни, то может случиться что угодно. В отличие от большинства я это вовсе не считаю веселой шуточкой.
— Вы преувеличиваете, — сказала она, удивленная моей тревогой.
— Ну, а Уивер с вами о чем-нибудь договорился… или как?
— У вас, по-моему, зуб против Уивера, словно он постоянно устраивает вам какие-то пакости. Честное слово, Артур, вы, по-моему, все-таки не настолько важная персона. Да и на Уивера это не похоже. Он вообще не способен сводить счеты… А уж если вы так хотите знать все, то он предложил мне деньги в случае, если ему не удастся уговорить Мориса. Вот и все, что он сделал. И не думайте, будто он старается от меня откупиться. Вы сами знаете, что Морис всегда плывет по течению, если его оставить в покое. Он и не потрудится подумать, как сделать лучше для себя или для кого-нибудь другого. Ему просто хочется развлекаться… И уж если мы поженимся, так я хочу, чтобы он сделал это по доброй воле, а не потому, что его заставили, или по легкомыслию. И Уивер хочет ему тут помочь. А если он не сумеет убедить Мориса, в таком случае, по его словам, маленький не будет обузой в материальном отношении ни для меня, ни для кого-нибудь другого. Боже правый, трудно представить себе более благородный поступок… А вы — как вы себя ведете?
— У вас есть то, что вы боитесь потерять, Джудит. И у меня тоже!
— Вам не о чем беспокоиться, Тарзан. Еще раз вам повторяю. И бросьте эту слежку.
— Так, значит, вы обещали молчать обо всем, пока Уивер не переговорит с Морисом?
Она кивнула. И мы молча смотрели, как ярко освещенный автобус вдруг заполнил улицу, оставляя две борозды на мокром асфальте. Кто-то прошел мимо лавки. Подруга Джудит забежала в подъезд напротив и уставилась на нас.
— Ну, будем надеяться, что он быстро образумится, — сказал я и вышел под дождь.
— Вы знаете Мориса, Тарзан. Что бы вы сделали на моем месте?
В ее голосе была искренняя мольба. Она проскочила мимо меня и перебежала через улицу. Она плакала. Подруга вышла к ней навстречу, они о чем-то поговорили, и Джудит пошла одна в сторону Булл-Ринга. Подруга отступила под темный навес и смотрела ей вслед. Я поднял воротник пиджака и зашагал назад, к машине.
* * *
Когда я в понедельник пришел домой с работы, телевизор был уже установлен. Они все трое сидели в гостиной и смотрели детскую передачу.
— Ты быстро его купил, — сказала миссис Хэммонд, вскакивая. — А я даже и не знала.
— Я же сказал, что куплю тебе телевизор.
— Ну, и конечно, ты человек слова, — произнесла она медленно. — А поставить я его решила в гостиной. Ведь на кухне я не могла бы от него оторваться. Большое спасибо, Артур, — она чмокнула меня в щеку и приказала детям: — Ну-ка, скажите Артуру спасибо за телевизор.
— Спасибо, Артур, — сказала Линда, с недоумением покосившись на мать, и тут же снова отвернулась к экрану.
— Пасибо, Алтул, — сказал Йен. Передача ему уже надоела, и он сполз со стула на пол.
— Вот он, мой такой-разэдакий герой! — Я подхватил его на руки и в первый раз совсем забыл, что он сын Эрика. Мы потерлись носами, и он рассмеялся. Когда я поставил его на пол, он хлопнулся лбом, перекатился на бок и захныкал.
— Осторожнее! — сказала миссис Хэммонд.
— Ничего! Мы же хотим, чтобы из него вышел хороший форвард, верно?
Она смерила меня критическим взглядом. Потом кивнула и сказала:
— Конечно, раз ты так считаешь.
Я пошел на кухню. Она вышла следом за мной и собрала мне чай.
— Дела у нас идут прекрасно, — сказал я. — Когда я уйду, ты сможешь открыть лавку.
— Если ты купил его, только чтобы хвастать, так лучше уж забери обратно. — Она улыбалась, и настроение у нее было хорошее.
— Я, пожалуй, забрал бы тебя наверх перед тем, как идти на тренировку, — сказал я.
— Ах, так!.. А почему ты так уверен, что я пойду с тобой? — Она расставила тарелки и начала мазать хлеб маргарином.
— Я вспомнил, как ты меня поцеловала.
— Так, значит, и это может иметь значение? Я хотела показать, что я тебе благодарна.
— А нельзя показать еще раз?
Она положила нож и лукаво улыбнулась.
— Да стоит ли он двух?
— А я говорю — стоит. Кому же и знать, как не мне? Ведь покупал-то его я!
Я встал и обошел вокруг стола. Она ждала моего приближения, опустив голову, глядя на тарелку с ножом. Я нагнулся и обнял ее, положив ладони на ее маленькие груди.
— Не надо, Артур, — прошептала она.
— Неужели мне нельзя разок тебя поцеловать?
Я прижался щекой к ее щеке и почувствовал, как задвигалась ее челюсть, когда она сказала:
— Наверное, я не сумею тебя остановить, если ты будешь настаивать.
— А почему надо так упираться?
— Но как же… А вдруг войдет Линда?
— Ну, она просто подумает, что я прошу у тебя прощения.
Я гладил ее грудь через платье. Она отвела мою руку и повернулась ко мне, открыв рот, чтобы что-то ответить. Я прижался губами к ее открытому рту и коснулся языком ее языка. Я хотел показать ей, что я чувствую. Я гладил ее живот, талию, спину. Потом прижал ее голову к своему лицу, как мяч.
— Ну, скажи же! — проговорил я, отступая.
Она вся как-то ослабела и растерялась, словно ребенок.
— Что? — у нее получился только тихий шепот.
— Что я для тебя не пустое место… что ты что-то чувствуешь.
— Артур… я не могу. Не сейчас.
Ее раскрасневшееся лицо было несчастным. Она отодвинулась и снова повернулась к столу.
— Я не могу так. Я не уверена в тебе.
— Но ведь ты знаешь меня. — Я снова попробовал ее обнять, но она словно одеревенела, и я опустил руки. — Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь.
— Я не могу дать волю своим чувствам. Чтобы еще раз… Чтобы опять все оборвалось, как с Эриком… и все исчезло с одним человеком и умерло. Я должна знать твердо. Тебе придется дать мне время.
— Но у нас уже было все это время. Так неужели…
— Откуда я знаю, что ты не уйдешь… Я не знаю, что я чувствую!
— Но, черт подери, подумай немножко. Ведь если бы я хотел уйти, то давно ушел бы. Ты же для этого все сделала.
— Не знаю. А вдруг ты просто хочешь, чтобы я это сказала? Хочешь увидеть, что я что-то чувствую. А тогда решишь, что добился своего, — и уйдешь. Откуда я знаю?
Лицо у нее теперь было совсем бледное и измученное. Хорошее настроение исчезло так же быстро, как и все ее настроения, и она снова ни в чем не была уверена. И как раз тогда, когда мне вдруг удалось подобраться к ней совсем близко — так близко, что она испугалась дать себе волю. Она взяла нож, и ее лицо стало суровым, как всегда. Она чуть было не уступила и очень об этом жалела.
— Ты всегда отбиваешься от меня, — сказал я. — Хоть и знаешь, что я не могу быть настолько уж плохим. Когда же ты, наконец, дашь нам пожить тихо и мирно?
Она ничего не ответила. И продолжала намазывать хлеб: так, словно маргарин и крошащиеся ломти были грязью.
