На работе мне позволили взять перерыв, чтобы восстановиться, привести дела в порядок, снова найти баланс между вертикальным и природным телом и помочь обустроиться новым жителям нашего приселения. Днем, а иногда ночью (ведь ничто не сравнится с настоящей, на природе, ночной охотой!) я именно этим и занималась. А вот вечерами, когда у большинства находится свободное время между работой в теле вертикальном и охотой в теле природном, у меня собирались гости – все хотели из первых уст услышать историю о необычном мире, где существуют только вертикальныее тела, а природные превратились в животных. Эти рассказы завораживали и пугали одновременно, а именно это делает историю хорошей.
Разумеется, все желали взглянуть на Олега. Существуют те, кто не может переворачиваться, но почти все они такие не с рождения, а в силу различных причин. Болезни, например, как моя мама. Или травмы. Олег же никогда не имел природного тела, и это казалось фантастикой – так что каждый стремился убедиться в том, что он действительно существует – как и другой мир. К счастью, все прекрасно владели правилами этикета и не позволяли себе утомлять никого из нас. Олег удивлялся ненавязчивозти моих соседей и не раз говорил, что в его мире мы давно стали бы звездами всех возможных ток-шоу. В лучшем случае, добавлял он. А в худшем – он бы оказался жертвой экспериментов. К счастью для него, эксперименты подобного рода у нас запрещены на всех уровнях, а мораль является основополагающим принципом общества – ничего не позволено делать с другим без его желания. Даже во время войн стараются соблюдать это правило. Ну а что касается ток-шоу, в нашем мире их не существует.
Зато слухи об Олеге распространились довольно быстро – в природных телах мы способны преодолевать большие расстояния, да и в вертикальных часто путешествуем. Постепенно интерес к нам стал ослабевать, многие довольствовались рассказом знакомых, в приселение теперь приезжали немногие. К тому же они могли поговорить с любым из жителей. Угасание всеобщего интереса радовало и пугало одновременно. У меня больше не осталось повода откладывать чтение письма, и пришлось признаться себе, что я боюсь этого. Почему – я объяснить не могла. Может, дело в том, что, прочитав письмо, я поставлю точку – то есть навсегда, окончательно попрощаюсь с Марком? А может быть, просто боюсь не выдержать, увидев знакомый и некогда любимый почерк?
Тем не менее однажды это должно произойти. Муж написал мне письмо, и я не могу его не прочитать.
Я представляла себе этот момент множество раз. Мне хотелось читать письмо Марка так же, как героиня одной из книг Ольги – под музыку, в одиночестве. Эта мысль пришла мне в голову, когда я осознала, что больше никогда не увижу Марка – хуже того, его больше нет. Нигде. Не знаю, чувствовала бы я себя лучше, зная, что он остался в другом мире. Что самое страшное – мы никогда больше не встретимся. Думаю, да, чувствовала бы. Ни разу за всё время после моего возвращения домой – во всех смыслах этого слова – я так и не решилась распечатать письмо мужа. Я читала всё, что угодно – книги, нужные для работы, художественную литературу, даже дневники Марка – словом всё, кроме единственного, что давно следовало прочесть. Нужно признать, я безумно боялась. И всё-таки…
Я сидела в своем саду прямо на траве – стояла хорошая весенняя погода, ласково грело солнышко. Оля и Олег давно переехали в собственный дом. Гостей я не ждала – просто наслаждалась, прижавшись спиной к одному из шершавых деревьев, тепло которого передавалось моему позвоночнику. Я по привычке носила с собой письмо. Так случилось, что и на этот раз взяла его, вдруг распечатаю – с надеждой и страхом. И почему-то поняла, что вот он, то самый момент. Может быть, эту мысль мне подсказала весна, или дерево – почти бессмертное, как и Марк, или я просто больше не могла выносить неведения – словом, я решилась развернуть листок бумаги.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Муж писал дорогой ручкой, но всё равно за почти целый год многие буквы стерлись – неудивительно, ведь это всего лишь листок бумаги, который я часто перекладывала его из сумки в сумку, из кармана в карман. Не говоря о том, как часто вечерами сжимала его в руке, боясь открыть тайны мужа.
И вот я снова вижу знакомый почерк. Слезы на глаза не навернулись, сердце не заколотилось – я не ощутила ничего, что следует чувствовать в такие моменты. Нагревшееся на солнце дерево стало для меня опорой, я словно чувствовала присутствие мужа рядом – такого, каким он был в первые годы брака и такого, каким был в наши последние счастливые дни. Я готова понять всё, что он сказал мне.
Марк не стал переписывать набело свои мысли, и я видела зачеркнутые слова – а некоторые просто угадывала.
«Мауйя, – я словно услышала родной голос. Имя было зачеркнуто аккуратной прямой линией, и написано другое слово, по мнению Марка более подходящее: – Любимая…»
Я на секунду прервалась. Всё-таки это ужасная ошибка – насчет слез. Мне потребовалось время, чтобы продолжить. Марку всегда тяжело давались теплые слова, и такое обращение много значило. Я заставила себя читать дальше, договорившись с собственными глазами, что позволю им выплакаться – но потом, полностью прочитав послание мужа…
Оля не собиралась тем вечером приходить к Мауйе, просто случилось нечто, требовавшее срочного совета подруги – но Оля моментально забыла об этом, увидев её. Мауйя в вертикальном теле сидела на траве, прижавшись к одинокому старому дереву. Она не двигалась, и сначала Оля безумно испугалась, подумав, что подруга не дышит. Девушка подошла ближе, но всегда внимательная Мауйя ничего не замечала. По её щекам катились слёзы, а к сердцу она прижимала потрепанный листок бумаги.
