– С днем рождения, Гортхауэр.
Гортхауэр ничего не спросил. Он все понял. Он слишком многое понял в своем долгом сне. Он поднялся, почти равный ростом со своим Учителем и, взяв его руку, положил ее туда, где билось его сердце.
– Когда-то ты отверг мой дар. Знаю, не из-за того, что хотел обидеть меня. Но этот дар примешь ли?
Мелькор улыбнулся.
– Да, и с величайшей благодарностью. Прими и ты такой же дар от меня, Ученик мой…
И случилось так – пришел к Мелькору Оружейник, и, посмеиваясь – такая уж у него была манера говорить – сказал:
– Учитель! Гортхауэр просил меня поговорить с тобой.
Это было любопытно. Обычно Майя всегда приходил сам. Непонятно, что могло помешать ему теперь.
– Ну, так говори. Я всегда рад слушать тебя и его.
Оружейник опять усмехнулся. Был он Эльфом спокойным и уверенным в себе, что, впрочем, никогда не переходило в нахальство. Не слишком рослый, он обладал огромной силой. Постоянная работа в кузнице дала ему мощную широкую грудь и плечи, мускулистые руки, похожие на корни тысячелетнего дерева. Один из немногих, он носил бороду. «Для внушительности», – говорил он, и видно, эта внушительность помогала ему. Мало, кто мог подумать, что этот спокойный основательный Эльф моложе многих, чуть ли не ровесник Менестрелю.
– Так вот, Учитель, сам Гортхауэр не решился идти к тебе…
– Почему? – чуть ли не обиженно спросил Мелькор, а сердце задергало воспоминание – немудрено, что Майя боится теперь любого своего творения, любого поступка после того, что случилось между ними.
– Да побаивается, – усмехнулся Оружейник.
– Но чего? Ведь я еще не знаю, в чем дело. Разве я хоть раз пенял ему на его деяния… с тех пор?
Действительно, Мелькор теперь очень осторожно говорил с Учеником, боясь опять ранить его. Слишком ему был дорог горячий, по-юношески взбалмошный Майя.
– Понимаешь ли, Учитель, это не вещи касается. Он сделал живое, – последнее слово Оружейник произнес по слогам, – и, похоже, сам не знает, что делать со своими тварями.
Оружейник опять усмехнулся:
– Право же, забавные чудища. Но, клянусь, не понимаю, чего хотел Гортхауэр!
Мелькор недоуменно смотрел на Оружейника.
– Так пусть идет сюда. Да вместе со своим произведением. Кажется, что-то он не то натворил.
А Гортхауэр чувствовал себя страшно виноватым. С одной стороны, им руководили благие намерения. Он хотел, чтобы тяжелый труд в шахтах и рудниках, может потом и на строительстве каменного жилья, выполнял бы кто-нибудь покрепче Эллери. С другой стороны, была тут и толика тщеславия и гордости. На существа высшие его не хватило бы, но создать что-нибудь гномообразное, не хуже, чем у Ауле, он надеялся. Так и сотворил он нечто живое. Спохватился поздно – ведь по сути дела, рабов создал. И вот тут ему стало страшно. От глаз Мелькора все равно не укроешь, уничтожить – рука не поднимается, живые все-таки. Решил покаяться, пока не поздно.
…Тварь была здоровенная и несуразная. Можно было разгневаться, но можно было и рассмеяться. Мелькор предпочел второе. Да и нельзя было не рассмеяться, глядя на неуклюжее туловище, похожее на заросший лишайником булыжник.
– Что ты сотворил? – веселился Мелькор. – Это что такое?
– Учитель, – облегченно вздохнул Майя. – Я сам не знаю. Хотел сделать их в помощь Эльфам, да, боюсь, толку от них немного будет. Да и, честно говоря, неловко мне как-то. Они получились… как бы точнее сказать… ущербными. Даже если они сами этого не сознают – что до того? Разум говорит – уничтожь, а рука не поднимается.
– В этом ты прав. Они живые. И разум у них есть, какой-никакой. Пусть живут. Кстати, из чего ты их сотворил?
Майя заулыбался. Он любил рассказывать о том, как он делал ту или иную вещь, увлекаясь, расписывая все до мельчайших подробностей.
– Понимаешь, я их давно задумал, но никак не мог представить, какими они могут быть. А вот раз ночью увидел кучу валунов. Очертаниями они были похожи на что-то с руками и ногами. Ну, я и поспешил заклясть образ, чтобы не забыть, не потерять. Наверное, поторопился… А потом я дополнил его кое-какими деталями и заклял уже заклятием сущности. Вот такой он и появился…
Гортхауэр растерянно и все-таки с какой-то симпатией посмотрел на гиганта.
– А что же он в чешуе? И в пасти такие зубища?
– Ох, Учитель, если бы я знал! Похоже, в камнях спала ящерица, и, когда я заклинал образ, я и ее заклял. А еще он света не любит, ведь я его в ночи увидел. Учитель, что же мне с ним делать?
– Что делать?.. Ничего. Пусть живет. Может, и из них выйдет толк. Я понимаю тебя; не бойся – это не Орки. Они вряд ли сумеют принести большой вред, если, конечно, на них не найдется какого-нибудь Курумо…
– Не дам! – упрямо сказал Гортхауэр. – Не допущу! И чтобы никто не посмел использовать их во зло, я наложу на них еще одно заклятие. Они не смогут жить на солнце. Ночь породила их образ, дневной свет будет их превращать в те же камни, из которых они рождены.
– Не спеши. Знаешь ли, зачастую живая тварь выходит из-под власти создателя. И, думаю, поскольку они живы и разумны, пусть будут свободны. Пусть будет у них возможность стать иными. Пусть живут сами по себе – может, хватит им силы и ума сделать себя.
Гортхауэр улыбнулся.
– Хорошо. Я даже надеяться не смел. Но, Учитель, прости меня – если бы ты повелел сейчас уничтожить их, я бы тогда точно ушел. Только не обижайся, ладно?
Мелькор засмеялся, странно глядя на ученика.
Гортхауэр не понял и задумался. Впрочем, кто ведает замыслы Учителя?
ГОСПОДИН И СЛУГА. 500 Г. ОТ ПРОБУЖДЕНИЯ ЭЛЬФОВ
Курумо задыхался от страха и ярости. «Выгнал! Меня – выгнал! Ну, ничего, ты еще заплатишь за это! Вы все еще заплатите! Однако… что же делать? Остаться в Эндорэ? Бессмысленно. Нет. Только в Валинор. Валар я уговорю. Ты еще поймешь, кто я такой! Железо любишь, сволочь? Будет тебе железо. Полный убор – и на руки, и на шею, и на голову. И эти… ученички твои – тоже свое получат!»
В Маханаксар, Собрании Великих, перед тронами Владык Арды предстал Курумо – с измученным лицом, в изорванных одеждах – и простерся перед троном Манве, обняв его колени и оросив слезами ноги его:
– Наконец-то, господин мой! Наконец-то я пришел к тебе!
Король Мира взглянул на Майя с плохо скрытым недоверием:
– Откуда же ты пришел?
– Нет мне прощения, о Великий! Лживыми речами и предательскими дарами склонил меня Враг к черному служению, и страшными карами грозил он мне, если посмею я ослушаться его. Но я прозрел, я увидел истинный свет; и тогда он заточил меня в подземелье, устрашив чудовищными муками, какие способен измыслить лишь Враг Мира. Но хотя внешне я покорился, в сердце моем жила память о Благословенной Земле, и ждал я удобного случая, чтобы бежать. И вот – я здесь. Да, я был слаб, я виновен перед тобой, о Владыка Мира и перед вами, о Великие. Со смирением приму я, ничтожный прах у ног ваших, любую кару, каков бы ни был ваш приговор… О, как же я счастлив быть здесь! Как же я рад, что постиг, наконец, истину! Но чем искуплю я вину свою?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
