Эстетический формальный закон живописи — требование цветового решения полотна — есть, как мы видим, требование в конкретном сочетании цветов картины отразить и выявить одну из непосредственно, зрительно воспринимаемых объективных сторон всеобщего единства явлений действительности, в данном случае — единство многоцветности мира.
Задумавшись над смыслом колористических поисков, нельзя не признать, что эстетическое требование колористического решения вновь предполагает требование организованного единства. Требование подчинения всего цветового богатства живописного произведения какой-то определенной гармонической гамме. То же можно сказать и об эстетическом требовании композиционного решения, предполагающем поиски наиболее выразительного и одновременно организованного в единое целое соединения всех элементов произведения. Если вспомнить другие формально-эстетические требования, предъявляемые не только к живописи и не только к изобразительному искусству, нельзя не согласиться, что практически любое из них, будь то законы и правила стихосложения, мелодики, архитектоники и т. д., неизбежно оказывается в конечном счете требованием выявления в той или иной, исторически и стилистически детерминированной, конкретной форме диалектического единства, свойственного объективной действительности. Иначе и не может быть, потому что непосредственное восприятие именно этой всеобщей закономерности вызывает в нас ощущение красоты. Естественно, что законы формальной красоты искусства и должны при всем своеобразии требовать от художника выполнения тех условий, следование которым способно вызвать в зрителе или слушателе ощущение красоты.
Необходимо отметить, хотя этого вопроса мы специально коснемся ниже, что формальные требования красоты, предъявляемые к тем или иным видам искусства, отражают каждое по-своему не только доминантное единство закономерностей объективного мира, но и диалектическую сложность реального проявления всеобщей взаимосвязи процессов действительности. В этом смысле требования, например, художественной простоты и ясности вовсе не есть требования элементарных решений. Элементарная симметрия, как правило, столь же противопоказана художественному творчеству, как и элементарная локальность цветового решения, как и элементарное решение скульптурной формы. Простота и ясность высокого искусства — плод напряженной творческой работы, подчас совершенно неожиданных, парадоксальных находок, долгих упорных поисков, высочайшего мастерства. Задача искусства в этой связи заключается не в том, чтобы привести компоненты произведения к простейшим формам единства, но в том, чтобы теми или иными, свойственными данному виду средствами зримо выразить торжество, победу закономерности и организованности над случайностями мироздания. Победу, не разрушающую сложность и противоречивость реальности, но подчеркивающую то и другое и потому особенно впечатляющую, максимально выявляющую могучую силу всеобщей необходимости, царствующей над миром.
Пластическая организованность высокого произведения искусства, творчески воспроизводя и развивая реальную, как правило, скрытую от обыденного сознания, диалектическую, полную противоречий и глубинных катаклизмов динамику гармонического в целом (пока объект не начал стремиться к распаду или произвольно не деформируется художником) развития мира, ни в коем случае не останавливает эту динамику зримой определенностью и завершенностью формальных решений. Напротив, найденное завершенное художественное решение выявляет эту динамику. Решенная пластически форма всегда динамична, всегда внутренне напряжена. Она может быть стремительной, развивающейся, льющейся, даже неподвижной, но никогда — статичной. Ее неподвижность неизбежно таит в себе скрытое движение, внутреннюю силу, пусть скованную, но ощутимую энергию. То же можно сказать и о художественно решенном пространстве, цвете, ритме и т. д. Искусство никогда не «останавливает мгновение». Наоборот, оно дает быстротечному мгновению и вечное существование, и зримое ощущение вечности, протяженности развития всех форм жизни — тем более бесконечного, чем мощнее творческий гений художника. Не потому ли высокое искусство, воспроизводя правду реальности, в то же время обладает глубоким, как бы тайным смыслом, той самой извечной «семантической неисчерпаемостью», о которой так много пишут в последнее время.
Художественная гармония как результат следования законам формальной красоты искусства не просто отражает эстетически воспринятую гармонию реальной жизни, но творчески выявляет, подчеркивает, оттеняет активность, доминантность гармонических связей и взаимодействий. На достижения этого результата фактически и направлены все самые различные формальные требования красоты, предъявляемые к искусству.
В то же время эти требования в своей конкретной форме не являются вечными, незыблемыми. Характерный пример среди множества других — требование «трех единств», сформулированное Буало. С развитием театрального и киноискусства сценические законы XVII столетия давно стали казаться старомодными причудами, под стать пудреным парикам их создателей. И все же, несмотря на, казалось бы, неограниченную свободу обращения со временем и пространством, несмотря на головоломную смену планов, масштабов, ракурсов, мы не можем не выдвигать и сейчас вполне определенных формальных требований, художественной организованности, единства создаваемого спектакля или фильма — единства сквозной мысли, единства графической выразительности и т. п. Ибо, если частные формально эстетические законы различных искусств предстают перед нами как более или менее нормативные правила, исторически сменяющие друг друга, то общие формальные принципы красоты искусства, всякий раз по-своему воплощенные в них, остаются неизменными, так же точно, как в познании научном остаются неизменными глубочайшие абсолютные истины. Абсолютной истиной, как известно, является, например, философское понятие материи. «[...] Что такое понятие может „устареть", есть младенческий лепет, есть бессмысленное повторение доводов модной реакционной философии*.
Таким вечным в смысле неизменности своего содержания абсолютным законом всякого искусства, законом, которому подчиняются все эстетические требования, остается закон цельности, организованности, внутренней взаимообусловленности всех входящих в произведение компонентов. Этот основной эстетический закон, закон целого, есть наиболее емкий формальный закон искусства, в наиболее общем виде отражающий всеобщий объективный закон диалектического единства закономерностей материального мира. Художественное произведение, по словам Белинского, должно быть «целым, единым, особным и замкнутым в себе миром» п.
Любопытно напутствие одного из известных русских рисовальщиков прошлого А. Егорова, который, будучи профессором Академии, имел обыкновение твердить студентам: «Целое, батенька, целое; а внутрь хоть мусор насыпь!..»
Произведение искусства может быть только тогда прекрасным, когда оно пластически организовано в самом себе, когда оно как единое гармоническое целое отражает, как в малой капле воды, всеобщую взаимосвязь закономерностей действительности.
«Знай же, художник, что нужны во всем простота и единство», — писал Гораций. Это абсолютный эстетический принцип, без соблюдения которого искусство перестает быть прекрасным.
Однако, будучи необходимым условием создания произведения, следование формально эстетическим законам, по-видимому, не оказывается еще тем специфическим фактором, который определяет искусство именно как искусство — как особую форму общественного сознания.
Таким фактором является художественная образность. Процесс художественно-образного отражения действительности неоднократно рассматривался в специальной искусствоведческой литературе. Много поучительного в этой связи можно почерпнуть из дошедших до нас старинных изданий и в высказываниях современных мастеров искусства. Тем не менее нам придется под несколько особым углом зрения коснуться этой темы, пока что, как отмечалось, сосредоточив внимание на собственно изобразительной, познавательной стороне художественного образа.
Как известно, процесс художественного обобщения, в чем бы конкретно он ни заключался, в принципе сводится к образному выявлению сущности в явлении. В данном изображенном событии, человеке или предмете художественное произведение позволяет нам непосредственно ощутить сущность этого события, человека или предмета.
И здесь происходит чудо. Если предмет или событие могут быть отдельными, случайными явлениями, то их глубинная сущность, выявленная художником, уже не укладывается в рамки единичности. В нашем сознании она ассоциативно и эмоционально снизывается с другими явлениями, которые, в свою очередь, начинают захватывать все новые и новые связи. В зависимости от глубины раскрытия образа сознание зрителя, как бы «уцепившись» за глубокую сущность, выявленную художником, включается в непосредственное познание существенных связен мира, делается способным в момент созерцания единичного изображенного художественного явления ощутить внутреннее единство многообразных связей действительности, из скопления случайных явлений превратившейся вдруг в стройную картину, рамки которой раздвигаются тем шире, чем глубже созданный в произведении образ. Чем глубже художественный образ, чем значительнее выявленная в нем сущность, чем шире круг ее жизненных явлений — тем большую часть действительности мы воспримем как эстетически познанную, тем сильнее взволнует нас произведение, тем острее вызовет оно в нас радость непосредственного познания, тем ближе и прекраснее оно нам покажется.
