- О! Довольно, Перси, не смотрите на меня так. Должна же я вам объяснить, как я тоже пришла к терроризму. Иначе вы осудите меня слишком строго. Да и к тому же во всем этом есть своя мораль, не так ли? Я уверена, что мой друг, доктор богословия Фишер, читающий такие замечательные проповеди, непременно бы ее обнаружил. Вот что значит жить в мире без Бога, как делали это мы, Арман и я; вот что значит абсолютизировать мир и обрекать себя на поиски земного счастья. Это действительно было у нас общее, у него и у меня, только у каждого на свой лад. Земля становится джунглями. Все позволено, если пытаешься осчастливить человечество или добиться счастья для себя самого. И нет никакой альтернативы нашему страстному желанию, желанию, обостренному небытием... Видите, не все еще потеряно, возможно, и меня тоже ждет мой высоконравственный конец. Нет, я не смеюсь над вами. Скажем, что я нигилистка, вот и все. Дики оказался прозорлив. Анархисты чересчур робки. Им не хватает решимости идти до конца. В страсти, в экстремизме нужно всегда идти до конца и даже немного дальше. В противном случае всегда найдется еще больший экстремист, чем ты. К нигилистам я питаю самые нежные чувства. Арман был прав по меньшей мере в одном: свобода - это самое ценное, что у нас есть. Итак, я решила избавиться от своего тирана. Теперь я сама собиралась преподать ему урок терроризма, предоставив ему и время, и возможность хорошенько над всем этим поразмыслить...
Она глубоко вздохнула и начала одеваться. То, что она собиралась сейчас сделать, уже не казалось ей ни ужасным, ни даже Жестоким: поступить иначе она просто не могла. Лишь слегка обозначилась на ее лице чуть виноватая улыбка, пока она поправляла на себе одежду и прическу: так же улыбался ее сын, когда чувствовал, что провинился. Она попрощалась с Арманом, и теперь он никогда уже не покинет ее. Они тихонько будут вместе стареть, безмятежно живя бок о бок безо всяких историй, вдали от Истории. Она его проучит, покажет ему, на что способно его любимое человечество, когда, в свою очередь, оно тоже отдается страсти. Очень знатная дама, которую ничто не в силах скомпрометировать, чья репутация, с тех пор как она заставляет страдать всех тех, кого любит, ни разу не подверглась сомнению, и ее нетленный возлюбленный, который в конечном счете простит ее, когда обдумает случившееся, прежде чем умрет: он отнесет все за счет какого-либо класса, общества, среды. Это будет не очень-то красиво, но он лучше, чем кто-либо, знал, что нельзя любить страстно, не нарушая иногда правил светского общения, правил хорошего тона...
- Я почти как наяву видела одобряющую улыбку Дики. Я так хорошо запомнила его совет: "Бросьте бомбу и вы тоже. Окунитесь в его среду, среду эмоционального экстремизма. Кстати, вы не находите, что он стоит чуть правее? Слева от анархистов стоят нигилисты, не будем этого забывать... Есть еще... мы".
Да и вряд ли это можно было назвать планом, скорее, просто женский каприз...
Арман лежал на кровати, глаза его были закрыты: он словно ждал возвращения своего тела. Она не осмеливалась разглядывать его чересчур откровенно: некоторую неловкость она все-таки испытывала. Но она знала, что ее одобряют и поддерживают, и это придавало ей решимости, так же как сжигавшая ее страсть и гнев, присутствие которого она ясно ощущала в каждом ударе своего сердца.
- Если бы женщины в мое время умели восставать так, как я, Перси, думаю, нам удалось бы избежать тех грандиознейших гекатомб, что принес с собой двадцатый век. Мне казалось, что я поведу женщин за собой на бунт против храмов абстрактного, где в срубленных головах больше всего любят ум, где самые благородные душевные порывы становятся лишь последними судорогами агонии...
Сэр Перси Родинер вдруг очень странным образом изменился в лице: он стал похож на пошляка. Он хитро прищурил один глаз, улыбнулся почти циничной улыбкой, намекавшей на большой опыт и в жизни, и даже в обращении с женщинами, и сказал тем излишне самоуверенным тоном, каким еще невинный юноша спрашивает: "Сколько?" у своей первой проститутки:
- Короче, вы сдали его в полицию.
- Не будьте же таким идиотом, Перси, - сказала Леди Л. - Подумайте, какой скандал... Он бы все рассказал, и от меня бы ничего не осталось. Помню, я пребывала в странном возбуждении, а также испытывала очень новое для себя ощущение - ощущение необходимости выполнить свою миссию... Во мне впервые как бы просыпалось чувство гражданского долга. Помните, это была эпоха первых выступлений суфражисток, и я уверена, когда станет известно, что я сделала, мое имя окажется в учебниках истории в одном ряду с первыми феминистками Англии...
Арман открыл глаза и медленно встал. Роза из алого тюля упала на кровать, и он ее поднял.
- Эти бесценные полчаса могут дорого мне стоить, - сказал он
- Было бы безумием уходить именно сейчас, - сказала Леди Л. - Тебе нужно остаться здесь дня на два, на три. Никто не осмелится шарить в моем павильоне. Это немыслимо. Да и ключ только один. Нужно, чтобы улеглись страсти. В полиции считают, что ты уже далеко. Когда все успокоится, ты спокойно уедешь поездом в Уигмор. Это единственное решение.
Он раздумывал, поигрывая розой.
- Вполне логично, Анетта. У тебя поистине трезвый ум.
- А как же иначе. Ведь ты только и делал, что хвалил мою логику и чистый разум.
Он рассмеялся, нежно провел розой по своему подбородку:
- Браво.
- Теперь я тебя оставлю, милый. Не хотелось бы, чтобы мое отсутствие заметили. Мне нужно пойти посмотреть, что там творится. До завтра... Ни о чем не беспокойся. На этот раз все будет хорошо, я уверена.
- Я тоже. И потом, ты знаешь... - Он пожал плечами. - Моя жизнь, твоя жизнь, наша жизнь... В таких людях, как я, никогда не будет недостатка... Возможно, я и не увижу торжества моих идей, но так ли, уж важно тому, кто бросил семя, присутствовать на сборе урожая? Важно, чтобы собрали урожай. И его соберут.
Леди Л. вздрогнула. Он был прав. В таких, как он, никогда не будет недостатка. И урожай будет собран. Сколько миллионов голов? Грядущий XX век, несомненно, стал веком жатвы.
- Верно, - согласилась она. - Мы не в счет. Двоих потеряешь, приобретешь миллиард. В одном только Китае их, кажется, триста миллионов. Нет сомнений, урожаи будут неслыханно богатыми...
Голос ее дрожал. Она мгновенно отвернулась, чтобы он не увидел ее слез. "Да, действительно, слезы - это женщины легкого поведения, - подумала Леди Л., поднося к глазам носовой платок, - и шестьдесят лет иронии, ледяного юмора и Англии так и не научили этих грязных девок сдержанности". Она помнила, как та бедняжка Анетта еще немного боролась, быть может, даже колебалась... Но другого выхода у нее просто не было. Она не могла спасти мир, но помочь ему хоть немного она все же могла. Что же до остального... Пускай человечество найдет себе другого простачка...
Она направилась к двери, тихонько открыла ее и вышла. Парк начинал бледнеть. Был слышен только лай собак, прощавшихся с луной. Секунду она стояла, словно парализованная, закрыв глаза, приложив к груди руку, затем вскрикнула и вбежала назад в павильон.
- Арман, скорее...
- Что такое?
- Они идут... Скорее... Полиция... О, Боже мой, Боже мой...
Она увидела так хорошо знакомую ей ухмылку, которая всегда появлялась у него на лице в минуты опасности, словно жизнь была для него лишь соринкой в глазу, от которой он хотел поскорее избавиться, и с веселым видом, с немного презрительной непринужденностью, казавшейся из-за его придворного платья еще более небрежно-надменной, произнес:
- Черт возьми... Надо бы подстрелить хотя бы парочку...
- Нет!
Сделав вид, что озирается вокруг, она повернулась к мадрасскому сейфу, мгновение поколебалась.
- Сюда, скорее...
Она подбежала к сейфу, повернула ключ в замке и потянула на себя массивную, обитую медью дверь... Заглянула внутрь, облегченно вздохнула: места хватало только-только для одного человека, только-только...
- Спрячься здесь, скорее! Я их спроважу... Да поторапливайся же, ну!
Он подчинился, не спеша, вероятно, стремясь до конца выдержать стиль, продолжая держать в одной руке розу, в другой пистолет. Она схватила сумку с драгоценностями и бросила ему в ноги. Он восхищенно смотрел на нее.
- Чуть было не забыли, - сказал он. - Решительно, мы совершим еще немало великих дел вместе с тобой...
Она нежно ему улыбнулась - ах, эта нежная и чуть жестокая улыбка Леди Л.! Наконец-то она поймала свою улыбку, и теперь ей оставалось только сделать ее знаменитой. Она легонько махнула ему рукой, тихо закрыла дверцу и трижды повернула ключ.
Поэт-Лауреат, приподнявшись в кресле и выпучив глаза, смотрел на странный предмет мебели, словно вышедший из какой-то восточной сказки, и на эту знатную английскую даму, которая зябко кутала плечи в шаль и улыбалась, стоя перед сейфом с ключом в руке.
- А потом? Что вы сделали потом?
