Но и отчаяние не оставляло Тюренна. Если бы ненависть к Вальману могла превратиться в электрический разряд, банкир давно был бы испепелен. «Я силен, молод, талантлив, — с горечью думал Франсуа, — но лучше бы был старым потасканным неудачником. И сидел бы спокойно в этом каменном мешке. Проклятый паук! — мысленно обращался он к Вальману. — Ты отнял у меня не только состояние, но и уважение друзей, погубил лучшие годы моей жизни!»
Германия (Гамбург)
Тадеуш сидел в кафе на втором этаже гамбургского аэропорта и пил пиво. Здесь он должен был встретиться с Анной.
Бальцерович уже изучил расписание самолетов, вылетающих по маршруту Гамбург — Папеэте. Ближайший «Боинг‑747-400» компании «Эр-Франс» стартует через два с половиной часа. Сорокаминутная посадка в Париже и дальше до Папеэте… Тадеуш забронировал два билета на этот рейс.
О том, что Анна появилась в кафе, Тадеуш понял сразу, хотя и сидел спиной к входу. Просто в помещении сразу же наступила тишина. Мужчины, прекратив все разговоры, жадно смотрели ей вслед.
Тадеуш радостно вскочил и бросился стюардессе навстречу, но словно наткнулся на невидимую стену. Анна смотрела на него отстраненно, как на неодушевленный предмет. В ее взгляде можно было, пожалуй, прочитать еще и брезгливость.
— Садись, — приказала она остолбеневшему Тадеушу.
Бальцерович послушно уселся. «Я хочу, чтобы ты вернулся, — пронеслись у него в голове слова Анны, сказанные в Бонне. — И мы, как договорились, уедем на какой-нибудь необитаемый остров в Тихом океане…» Разве он виноват, что Фишера не оказалось в «Зеленой комнате». Он честно выполнил свой долг. Он…
— Почему ты не убил Герека?
Напряженное лицо Тадеуша сразу размякло, сделалось безвольным и жалким.
— Это неважно, — хрипло произнес поляк. — Герека все равно как бы не существует.
— Лех все правильно сказал. Герек обещал, что, если ты отпустишь его, он сразу уедет на край света, сменит имя, профессию и, когда придет срок, спокойно расстанется с жизнью, так никем и не узнанный.
— Анна, — запинаясь, начал Бальцерович, — ты сама видела, что, когда надо было убить врага польской нации Гельмута Фишера, я ни секунды не колебался. Но… убить безоружного и, в общем, невиноватого Герека, не смог…
— Посмотри, как надул тебя «безоружный и невиноватый»! — Анна протянула Тадеушу «Вестник министерства внутренних дел Польши» с крупным заголовком на всю полосу: «Кшиштоф Лещинский уходит в отставку». — Он тут же помчался в полицию, прекрасно зная, что его показания — гибель для всех нас! Этот человек так ценил свою жизнь, что был готов заплатить за нее разгромом всей организации! Лех считает: нас спасли сотрудники в польских органах государственной безопасности, так же страстно, как и мы, желавшие смерти Фишера.
Анна откинулась на спинку стула и махнула рукой:
— Э, да что теперь об этом говорить! Герек мертв, ты выполнил свой долг до конца и со спокойной совестью улетишь в Папеэте, а мы… мы будем продолжать борьбу!
Анна поднялась и, не оглядываясь, пошла к выходу. Тадеуш бросился было за ней, но его взбудораженные мысли быстро пришли в порядок. Бальцерович понял, что гнаться за потерянным счастьем бесполезно и безрассудно. «Чего мне еще надо? — думал он. — Видеть ее? Зачем? Не все ли кончено между нами?»
К тому же у выхода его вполне мог караулить Лех Мазовецкий. Выходить из кафе одному было верхом безрассудства.
Тадеуш подождал, пристроился к пожилой паре и только тогда вышел из кафе. «Лех не решится стрелять в меня, чтобы не попасть в двух невинных старичков», — решил он.
Продолжая, как тень, следовать то за одним, то за другим пассажиром, поляк дошел до стойки «Эр-Франс» и оплатил один из забронированных билетов. И лишь оказавшись в салоне «Боинга‑747‑400», вздохнул свободно.
Германия (остров Майнау)
Обед проходил в тягостной тишине. У его участников было слишком свежо воспоминание о другом обеде. Всего несколько месяцев назад вместе с ними за этим столом сидел Курт Шпеер. Сейчас его прах покоился на Тевтонском кладбище в центре Берлина.
Подали коньяк и сигары. Фрау Фишер кивнула мужчинам и вышла.
— Ей-то что, — пожаловался канцлер. — Знай, крутит педали велосипеда, бегает трусцой или играет в теннис. А я несколько раз на день вспоминаю, как меня чуть не разорвало на куски!
Канцлер поставил рюмку коньяка на стол, подошел к окну. Вишни уже покрылись белыми нежными цветами.
Фишер отошел от окна и обнял фон Мольтке за плечи.
— Ты спас меня от смерти, Отто. Я этого никогда не забуду!
Министр встал и щелкнул каблуками:
— Не преувеличивайте мои заслуги, Фишер! Если уж на то пошло, и вас, и меня спас Хаусхофер. Ведь я тоже ничего не знал!
Канцлер закусил губу.
— Отто, — помедлив, не слишком решительно произнес он, — отдай мне Хаусхофера. Роммель доказал, что он полный чурбан. Я хочу назначить Курта шефом секретной службы. По-моему, это единственный человек, который сумеет эффективно защитить меня.
Фон Мольтке насупился.
— Но без Курта я как без рук… — министр выпустил большой клуб дыма. — Может быть, остановимся на компромиссном варианте? Хаусхофер станет шефом секретной службы, но будет продолжать руководить и военной контрразведкой… Сделать это можно, объединив секретную и разведывательную службы моего министерства в единый орган.
— Прекрасная идея! — просиял канцлер. — Сегодня же будет подготовлен приказ.
Германия (остров Фер)
— А где фрау Кунигунда? — полюбопытствовал Хаусхофер, усаживаясь напротив фон Мольтке.
Отто нахмурился и стал внимательно вглядываться в его лицо. «Нет, это сказано безо всякой задней мысли», — решил он и успокоился.
— Она осталась в Бонне, приводит в порядок свой гардероб.
Фон Мольтке разлил коньяк и поднял рюмку на уровень глаз.
— Курт, — бросил он на подчиненного пронзительный взгляд. Как могло случиться, что Фишер поручил тебе продолжать вести за мной наблюдение через завербованного Роммелем майора Эрика Мюллера, по совместительству любовника моей жены?
От неожиданности у Хаусхофера перехватило дыхание. Потом его глаза налились кровью, а рот исказила злобная гримаса:
— Мюллер?! Шпион Роммеля?! Да это же классический пример того, когда кусают руку, делающую добро. Ты спас этого майора, приблизил его к себе, а он сотворил такую гадость…
— Боюсь, вся эта история с «заговором военных» была просто придумана Роммелем, чтобы вызвать мое сочувствие к Мюллеру и помочь ему втереться в доверие. Что бы там ни говорили, у Роммеля задатки неплохого разведчика и психолога. Впрочем, — жестко усмехнулся фон Мольтке, — главное не в нем. Роммель и пальцем бы не шевельнул, не прикажи ему канцлер.
— Значит, Фишер приставил к тебе соглядатая? — звенящим от возмущения голосом спросил Хаусхофер.
Фон Мольтке специально уселся так, чтобы его лицо находилось в тени и он мог без помех наблюдать за Хаусхофером. Лицемер улыбается, сочувствует, говорит не так, как честный человек. Всякая фальшь — маска. Как бы ни была она искусно надета на лицо, рано или поздно ее все равно разглядишь.
Но Хаусхофер не лгал. Он был искренне возмущен и поведением Фишера, и предательством Мюллера, и легкомыслием Кунигунды.
«Этому человеку можно доверять… пока», — решил в конце концов фон Мольтке.
— Тот, кто роет яму другому, часто не замечает, как попадает в нее сам, — усмехнулся министр. — Пусть канцлер воображает, что я до сих пор не знаю, кто такой Мюллер.
Хаусхофер молча склонил голову в знак согласия с человеком, благодаря которому он к пятидесяти годам сделал феноменальную карьеру — из чемпиона Германии по борьбе в полутяжелом весе стал шефом одной из самых мощных разведывательных служб в мире.
За окнами виллы фон Мольтке глухо билось в песчаные берега Фера неспокойное в этот час Северное море.
Германия (Мюнхен)
Шеф баварской полиции Рольф Таннлегер откинулся на спинку мягкого кресла, нажал одну из кнопок дистанционного переключателя. Он вновь прокрутил видеокассету, только что переданную ему в полицай-президиум с патрульной машины. Изображение двух мужчин, сидящих в синей «тойоте» с гессенскими номерными знаками, оставляло желать лучшего, но компьютер уж вынес свой вердикт: это те самые лица, что пересекли германо-польскую границу как раз накануне покушения на канцлера и были замечены в Бонне, но потом потеряны полицией на целых десять дней.
Таннлегер устремил задумчивый взгляд в потолок. Он был расписан сценами из сельской жизни. Баварские крестьяне в белых рубахах и коротких черных штанах жали пшеницу, варили пиво, ухаживали за виноградниками, а их жены в цветастых красно-сине-белых юбках и чепчиках баюкали детей, мололи зерно, ткали и вязали.
«Поляки рассчитали правильно: вместо того, чтобы сломя голову бежать из Германии, предпочли лечь на дно, пока сумятица не уляжется и бдительность пограничников притупится, — размышлял Таннлегер. — Но это им все равно не поможет. Они забыли, с какой полицией имеют дело. От нее еще никто не ушел!»
