После аварии этот сон начал сниться мне снова. Либби снится авария, а мне снится плачущая Ева. Как и Либби, я просыпаюсь в поту. Я опустошен и весь дрожу. В отличие от Либби я просыпаюсь с ощущением, что от моей души только что отсекли еще одну частичку. А теперь я, видимо, еще и зову Еву.
Мне хочется объяснить Либби, что со мной сделала смерть Евы. Я хочу рассказать ей о том, что думаю о ней почти каждый день. Но я не могу заговорить об этом, не рассказав ей всего. А «все» — это то, о чем я говорить не в состоянии.
Но мое молчание начинает на ней сказываться.
Она теперь такая ранимая! В ней происходят невидимые глазу изменения, которые поедают меня изнутри. Либби стала беспокойной, раздражительной, нервной и неуверенной в себе. Я смотрю на нее и вижу в ее глазах и действиях одну сплошную растерянность. Иногда она как будто забывает самые простые вещи: как налить воду в чайник или открыть банку собачьих консервов. Она делает это, сомневаясь в правильности собственных действий.
Боль, которую я испытываю, глядя на ее попытки вести себя непринужденно, не сравнима ни с чем, что я чувствовал раньше, так как мне ясно, что она держится из последних сил. Когда умерла Ева, мне было очень легко распуститься и отдаться горю. Мне незачем было держать свои чувства в себе, чтобы не огорчать ее, потому что Ева не могла об этом узнать. Теперь, вернувшись в реальный мир из своего страшного сна, я подолгу лежал без сна, глядя в потолок и припоминая доказательства своего ужасного предательства.
До свадьбы мы жили в ее маленькой квартирке в Брайтоне, потому что в моем доме начался ремонт. Процесс выбора новой мебели для спальни перерос в желание сделать дом нашим общим. Я предложил перекрасить стены и купить новые ковры, и Либби спросила меня, уверен ли я, что хочу этого. Я не был в этом уверен. Мне казалось, что слой краски будет символизировать забвение времени, проведенного там с Евой. Но отступать было некуда. Я должен был изменить свою жизнь и посвятить ее Либби. Она хотела, чтобы мы все сделали сами, но тогда мы уже начали готовиться к свадьбе, времени на все не хватало, и ей пришлось позволить мне привлечь к ремонту профессионалов.
А пока мы поселились в ее маленькой и уютной квартирке, где нам при всем желании некуда было деться друг от друга. Впервые в жизни я оказался в таком замкнутом пространстве с близким мне человеком. Я наблюдал за тем, как она спит. Я наблюдал за тем, как, одетая в помятую пижаму и с волосами, повязанными шарфом, протирая глаза и бормоча проклятия по поводу необходимости вставать в такую невообразимую рань, она шлепает в крохотную, расположенную рядом со спальней ванную комнату. Лежа на кровати, я сквозь широко распахнутую дверь видел маленькую кухоньку в углу гостиной и наблюдал за тем, как забавно, ложку за ложкой, она отправляет в рот овсянку, сваренную на консервированном молоке. Я улыбался всякий раз, когда, прощаясь, она желала мне приятно поваляться, потому что моя работа находилась всего в четверти часа ходьбы от ее квартирки. Мне нравилось, как, возвращаясь с работы, она плюхалась на диван, как она улыбалась, когда я предлагал приготовить ужин, как она отчаянно боролась со сном после десяти вечера, но неизменно засыпала у меня на плече и сопротивлялась, когда я пытался уложить ее в постель.
— Прекрати за мной наблюдать, — протестовала она и улыбалась, потому что сама занималась тем же самым по отношению ко мне.
— Я ничего не могу с этим поделать, — отвечал я. — Я заворожен тобой. Я в тебя влюблен.
— Влюбись ненадолго в телевизор. Я пытаюсь разобраться с этим прыщиком, и, пока ты на меня смотришь, у меня ничего не выходит.
Однажды утром, за неделю до свадьбы, я уже не спал и, по своему обыкновению, смотрел на нее. И тут она, не открывая глаз, протянула руку и погладила меня по щеке, а я поцеловал ее в губы. Почему-то именно тогда все и произошло. С того вечера у нас не было ничего и близко напоминающего секс, и тут я вдруг начал ее раздевать, а она проводила руками по моему телу, издавая тихие горловые звуки. Перед тем как войти в нее, я услышал, как она что-то прошептала. Я не должен был этого слышать. Мне даже показалось, что она и не осознала, что произнесла. Эта мысль случайно вырвалась у нее из глубины сердца.
Мы заснули как обычно, обнявшись и свернувшись калачиком, но ее слова не шли у меня из головы.
— Пожалуйста, Джек, не разбей мне сердце, — шепнула тогда она.
«Я этого не сделаю, — мысленно ответил я. — Ни за что на свете».
И я это сделал.
Я должен все ей рассказать, положив конец ее растерянности и грусти. Это позволило бы нам обоим выбраться из ситуации, в которой мы очутились, и наши отношения стали бы снова честными и доверительными. Я очень ценю то хорошее, что нас объединяет, а то плохое, что нас разъединяет, обычно порождается моим стремлением щадить ее чувства и не говорить с ней о Еве.
Возможно, она восприняла бы все совершенно спокойно, но я боюсь рисковать, боюсь, что она меня возненавидит. Если она так и не вспомнит, что я сделал после аварии, значит, мне больше никогда не придется увидеть ненависть в глазах любимой мною женщины.
Либби
Как обычно, когда я просыпаюсь, Джек лежит на противоположном краю кровати. Я покрыта потом и вся дрожу после кошмарного сна об аварии. Но на этот раз его руки протянуты ко мне. Как будто его отбросила от меня какая-то сила, но он делает все, что только возможно, чтобы остаться рядом. Я закрываю глаза и пытаюсь снова уснуть. Быть может, на самом деле авария оказала нам услугу. Быть может, теперь мы поймем, что есть вероятность того, что мы потеряем друг друга, и это позволит нам быть более искренними и открытыми. Я надеюсь, что это так и есть и это положит новое начало нашей долгой совместной жизни.
Либби
— Бутч, поверь мне, для тебя там нет ничего интересного.
Он опять скребет дверь в подвал. Эта дверь уже вся исцарапана его маленькими, но острыми коготками. Наверное, подобные вещи должны меня огорчать. Джек точно рассердился бы. Но мне все равно. Я знаю, что в мире существуют проблемы посерьезнее.
Этот пес, который, скорее всего, являет собой помесь йоркширского терьера с еще какой-то породой, живет у нас уже пять дней, и когда он не возлежит в своей корзинке в прихожей, то отчаянно пытается пробраться в подвал. Можно подумать, что он зарыл там косточку и теперь хочет ее забрать.
Бутч прекращает царапать дверь, оборачивается, садится и смотрит на меня. Он устал.
— Я уже сказала тебе — нет, — отвечаю я на его жалобный взгляд.
Он лает.
Нашу борьбу характеров прерывает звонок в дверь. Поначалу мне хочется его проигнорировать. Почему бы не сделать вид, что меня нет дома, и не позволить человеку, кем бы он ни был, уйти восвояси? Но я понимаю, что вряд ли это случайный посетитель, которого я имею полное право не впускать. Скорее всего, это кто-то из моих родных или знакомых. Сначала он будет звонить в дверь, потом позвонит мне на мобильный. Если я не отвечу, он позвонит Джеку, который примчится меня спасать, несмотря на то, что он только-только вышел на работу после аварии. Но к этому моменту дверь дома уже могут взломать спасатели, полиция или пожарные.
