получит для этого достаточно веский повод, разумеется. До сих пор я с ней нос к носу не сталкивался, уроков она у нас не ведёт — вот и хорошо, надо бы и впредь держаться от неё подальше. Менять школу, да ещё и по такому идиотскому поводу, мне не хотелось категорически, тем более, что Кулябьева в девятом классе не будет, а остальные мои недруги проблемы больше не составят…
Что до стихов — то тут имелся ещё один повод быть предельно осторожным, и повод неожиданный. Заходя в кабинет, где ожидала меня Татьяна Николаевна, я мельком бросил взгляд на стенд с портретами современных советских поэтов — и чуть на месте не хлопнулся, обнаружив рядом с Робертом Рождественским и Вознесенским Иосифа Бродского! Что же, выходит, здесь автор «Мексиканского танго» никаким гонениям не подвергался и в эмиграцию не уезжал? А ведь объяснение этому может быть только одно — внутриполитические расклады в СССР изменились настолько, что портрет поэта, объявленного в моём варианте истории чуть ли не врагом народа, тут вешают на школьный стенд и, пожалуй, изучают его творчество? Привет товарищу Суслову — уж не знаю, жив ли он сейчас, но к идеологии в масштабах страны его почему-то не допустили, и результат не замедлил сказаться. А ведь тут, пожалуй, и Галича не запрещают, подумал я, сбегая по лестнице на второй этаж, и Высоцкого слушают не только на полуподпольных концертах, капустниках да квартирниках-междусобойчиках. Что же до прочитанных вчера стихов — то их здесь они могут не появиться вовсе. Сами подумайте: раз Бродский не уехал в эмиграцию, то не случилось и его путешествия по Мексике — а значит, нечем было вдохновляться на создание цикла «Мексиканский дивертисмент». Или было чем? При таких тектонических сдвигах в идеологии запросто можно представить, что советские литераторы могут ездить туристами не только в Болгарию и Польшу, но и в ту же Мексику или, скажем, в Бразилию, где в лесах много-много диких обезьян, а от Педров и вовсе проходу нет.
Ладно, это потом, как-нибудь, когда будет время хорошенько всё обдумать. Вот, к примеру, с Ленкой как-нибудь завести разговор на тему современной поэзии — помнится, она в этом хорошо разбиралась…в той, другой жизни. А меня сегодня ожидает поход во Дворец — вторник, день занятий в Кружке Юных Космонавтов. И есть у меня подозрение, что и тут не обойдётся без сюрпризов. А пока — бегом в кабинет математики, мурлыча под нос накрепко прилипшую мелодию Мирзаяна на известно чьи стихи, которые здесь, возможно, и сложены-то не будут...
«…В ночном саду под гроздью зреющего манго
Максимильян танцует то, что станет танго…»
А ведь сегодня день рожденья Лены, и там наверняка не обойдётся без одноклассников… и одноклассниц. Сообразив это, я почесал в затылке — и полез на антресоли, где, как подсказывала память, отец хранил свою старую, сохранившуюся ещё с их с мамой студенческих лет, гитару. Бритька, конечно, внесёт некоторое оживление в предстоящий светский раут, (кстати, надо бы её хорошенько вычесать перед визитом, а то ведь туалеты всех девчонок будут в шерсти) — но и некоторая нотка романтики тоже не помешает. Заодно, попробуем слегка подкорректировать складывающийся имидж гопника с окраины, невесть как оказавшегося в обществе воспитанных мальчиков и девочек из хороших семей…
Поляна, которую Ленкина маман накрыла по случаю дня рождения любимой дочки удивила меня для начала бутылками с американской газировкой советского производства. В своё время я впервые попробовал «Пепси» в Анапе, в санатории, куда мы отправились на один из летних месяцев с бабушкой и двоюродной сестрой— один из первых заводов по её разливу построили, кажется, в Новороссийске, в семьдесят четвёртом. Но более-менее доступен буржуинский напиток стал лишь в 78-79 годах, когда заводы по разливу были построены в Евпатории и Питере, а в москве, как грибы после дождя, стали плодиться яткие красно-сине-белые киоски из пластика с логотипом «Пепси».
Однако же, сейчас календаре семьдесят пятый год, и вот она, коричневая «Пепси», десяток знакомых бутылочек ёмкостью 0,33 литра, выставленных на стол, словно ни в чём не бывало. Но окончательно я впал в ступор, увидав разлитые в точно такие же бутылки (помнится, у когда в них стали разливать водку, они получили прозвище «чебурашки) бледно-оранжевую апельсиновую «Миринду» и прозрачную, в хрустальных пузырьках, лимонную «Севен-Ап» — и все с теми же надписями «Изготовлено в СССР из концентрата и по технологии компании «Пепсико» — что уж вовсе ни в какие ворота не лезло, поскольку эти напитки стали появляться у нас гораздо позже, уже в недобрые девяностые…
Осторожные расспросы позволили выяснить, что продукт сей, хоть и числится по разряду дефицитного, но такого ажиотажа, как в моём детстве, ни у кого не вызывает. Собственно «Пепси» продаётся в московских магазинах уже года два, а вот её фруктовые «одноклассницы» появились совсем недавно, и в магазинах их приходится искать — впрочем, не слишком долго и без особых усилий. Если прийти пораньше, объяснила мама Лены, то почти всегда можно застать хотя бы в нашей «Диете».
Это была новость, требующая осмысления — в самом деле, сколько ещё подобных с виду незначительных, а на самом деле весьма и весьма существенных расхождений со своим временем мне предстоит обнаружить, когда я, наконец, перестану метаться из стороны в сторону, и вдумчиво займусь изучением мира, где мне отныне предстоит жить?
Но это всё потом, а пока — я оказался на образцовом дне рождения образцовой советской школьницы. «Наполеон» домашней выпечки с пятнадцатью (Ленка-то, оказывается, почти на полгода старше меня!) свечками, нарезка колбасы, апельсины, салатик — не традиционный «оливье», а что-то типа «мимозы», с тёртым сыром и рыбой. Меня усадили рядом с именинницей — и это наверняка вызвало бы массу недоумённых шепотков в девичьей части застолья, если бы не почётный эскорт с Бритькой по мою левую руку и Джерри по Ленкину правую. Обе собаки накрепко приковали к себе внимание присутствующих, не оставив им времени для досужих измышлений…
Но — всё когда-нибудь заканчивается, подошло к концу и застолье. Доеден «Наполеон», опорожнены все до одной бутылочки с разноцветной американской газировкой, собаки притомились от непрерывного внимания и устроились поспать, свернувшись двумя калачиками, рыжим и палевым, на джерриной подстилке.
А гости перебрались в Ленкину комнату, где мне вручили гитару. Как выяснилось, принёс я её зря, у именинницы был и свой инструмент, и даже не один: старая обшарпанная отечественная гитара, на которой Ленка, как
