Так обстоит дело с христианской религией (не будем уж затрагивать другие, еще более уравнительные, мировые религии или общинные верования малых народов).
Научная революция дала новый способ (и даже новый язык) для обоснования социального порядка. Механистическая картина мироздания была перенесена в представление об экономике. Г. Маркузе пишет: «В то время как наука освободила природу от скрытых целей и лишила материю всяких качеств за исключением количественно выражаемых, общество освободило людей от „естественной“ иерархии личной зависимости и соединило их друг с другом в соответствии с количественно выражаемыми величинами, то есть, как единицы абстрактной рабочей силы, измеримой в единицах времени» [31, с. 333].
Но никакого «естественного» характера собственности из всего этого еще не вытекало. Понадобилось возродить учение об атомизме («материя построена из атомов») и представить человека как атом человечества – свободный, в непрерывном движении и столкновении с другими атомами. Само слово «а-том» есть греческий эквивалент латинского «ин-дивид» (т.е. «неделимый»).
Несмотря на все многообразие развивающихся частных научных концепций, механистическая картина глубоко и надолго укоренилась в общественном сознании. В начале ХХ в. английский философ Э. Карпентер пишет: «Примечательно, что в течение этой механистической эры последнего столетия мы не только стали рассматривать общество через призму механистического мышления, как множество индивидуумов, изолированных и соединенных простым политэкономическим отношением, но и распространили эту идею на всю Вселенную в целом, видя в ней множество изолированных атомов, соединенных гравитацией или, может быть, взаимными столкновениями» (см. [25, с. 808]).
И хотя наука конца ХХ века преодолела редукционизм и детерминизм и созрела для того, чтобы охватывать аналитическим взглядом сложные и самоорганизующиеся системы (а общество и экономика принадлежат именно к этому классу систем), индивидуализм остается философской основой либеральной экономики и обоснованием «естественного» характера частной собственности. Отказаться от индивидуализма западное мышление не может (и в этом смысле оно становится все более и более антинаучным). В недавнем обзоре современных теорий социальной философии читаем:
«Под огромным влиянием „отцов-основателей“ методологического индивидуализма, Хайека и Поппера, современные экономические и социальные теории исходят из квазиестественной природы действующих индивидуумов. Эти теории предписывают редукцию любого коллективного феномена к целенаправленным действиям индивидуальных личностей. Аналогичным образом, редукция социальных макроявлений к характеристикам индивидуумов является квазиаксиоматичной для социологии поведения. И для теорий права в традициях веберовской объяснительной социологии фундаментальным предположением является деятельность индивидуумов („в конце концов, действия индивидуумов создают общество“). Даже те социальные теоретики, которые развивают структуралистский и системный подходы, чувствуют себя обязанными скорректировать их добавлением порции индивидуализма» [39, с. 90].
Это исходное ощущение неделимости индивида, его превращения в особый, автономный мир породило новое и глубинное чувство собственности, приложенное прежде всего к собственному телу. Можно сказать, что произошло отчуждение тела от личности и его превращение в собственность. В мироощущении русских, которые не пережили такого переворота, этой проблемы как будто и не стояло – а на Западе это один из постоянно обсуждаемых вопросов. Причем, будучи вопросом фундаментальным, он встает во всех плоскостях общественной жизни, вплоть до политики. Если мое тело – это моя священная частная собственность, то никого не касается, как я им распоряжаюсь. И никто не может в зависимости от того, как я распоряжаюсь этой моей собственностью, ущемлять меня в гражданских правах – вот, например, логика политических требований гомосексуалистов.
Как и всякая частная собственность, в современном обществе тело становится своеобразным «средством производства». Э. Фромм, рассматривая рационального человека Запада как новый тип («человек кибернетический», или «меркантильный характер»), пишет:
«Кибернетический человек достигает такой степени отчуждения, что ощущает свое тело только как инструмент успеха. Его тело должно казаться молодым и здоровым, и он относится к нему с глубоким нарциссизмом, как ценнейшей собственности на рынке личностей» [19, c. 347].
Конечно, нарциссизм западного человека поражает – ведь бег трусцой стал массовым явлением, а престарелый президент считает своим долгом взбегать по трапу самолета, перепрыгивая через три ступеньки. И когда ученые убедительно заявили, что «курить – здоровью вредить», половина американцев бросила курить как по волшебству, так что, как говорят, в некоторых городах даже на улице курить запрещено.
Даже грустно бывает читать, в какие нелепые ситуации попадают люди из-за этого отношения к своему телу как инструменту успеха. Летом этого года в страшном горе пребывают молодые люди Швеции. В их размеренной жизни была одна большая проблема: распространилось убеждение, будто они совсем разонравились шведским девушкам. И началось повальное увлечение анаболическими препаратами – гормонами, которые позволяют быстро наращивать мускулы и в короткие период белых ночей принимать на пляже позу Геркулеса. Но дела шли все хуже, что лишь увеличивало спрос на анаболики. А недавно от биохимиков пришла печальная весть: прием этих препаратов на 70% подавляет секрецию мужских половых гормонов и делает мальчика еще менее интересным для требовательных блондинок. Совсем испортили инструмент!
Хотя, повторяю, эта проблема в России была на периферии философских интересов, на основании личного опыта можно хотя бы предположить, что отношение к телу было иным. Оно никак не рассматривалось как частная собственность индивидуума («Земля – божья, а люди – царевы»). Об этом говорит и вся концепция здравоохранения при уравнительном социальном порядке в СССР. Помню, в студенческие годы, после ХХ съезда партии, уже проникнувшись правовым сознанием, я потребовал у стоматолога вырвать мне зуб – хотел избежать долгого и болезненного лечения. Врач отказывался: полечим да полечим. Я возмутился – зуб мой, и мне решать. Но врачиха, дай бог ей сегодня здоровья, поставила меня на место: «Ишь, какой собственник выискался. Твой зуб – народное достояние!». Как ни гротескно это звучит, этим была выражена суть целой эпохи. И когда сегодня я прихожу в тот же кабинет, и мне совершенно равнодушно вырывают пять зубов за раз – надо только заплатить за анестезию, я чувствую, что в нашей жизни что-то действительно сломано (а при новом строе мое тело без зубов никаким инструментом успеха уж не будет).
Вернемся к истокам. Именно исходя из концепции человека-атома, индивида, Томас Гоббс создал философскую основу рыночной экономики, которая и формулирует ее естественное право. В чем же оно? В войне всех против всех, в силе, основанной на собственности, «законным способом» отнятой у ближнего. Гоббс представляет «естественного» человека, очищенного от всяких культурных наслоений, и утверждает, что его природное, врожденное свойство – подавлять и экспроприировать другого человека:
«Природа дала каждому право на все. Это значит, что в чисто естественном состоянии, или до того, как люди связали друг друга какими-либо договорами, каждому было позволено делать все, что ему угодно и против кого угодно, а также владеть и пользоваться всем, что он хотел и мог обрести» [2].
Гоббс стал, таким образом, провозвестником нынешней социобиологии (он писал в «Левиафане»: «В мышлении человека нет ни одного понятия, которое в принципе не было бы порождено, полностью или частично, органами чувств»). В этом смысле все современные отсылки к естественному происхождению того или иного социального порядка не новы – мы их видим четко сформулированными уже у первых философов капитализма. Этот понятный с точки зрения интересов идеологии жреческий трюк с апелляцией к «природному» закону (как это было уже в случае атомизма) создал методологическую ловушку, из которой не может выйти наука Нового времени. Маршалл Салинс пишет:
«Раскрыть черты общества в целом через биологические понятия – это не совсем „современный синтез“. В евро-американском обществе это соединение осуществляется в диалектической форме начиная с XVII в. По крайней мере начиная с Гоббса склонность западного человека к конкуренции и накоплению прибыли смешивалась с природой, а природа, представленная по образу человека, в свою очередь вновь использовалась для объяснения западного человека. Результатом этой диалектики было оправдание характеристик социальной деятельности человека природой, а природных законов – нашими концепциями социальной деятельности человека. Человеческое общество естественно, а природные сообщества любопытным образом человечны. Адам Смит дает социальную версию Гоббса; Чарльз Дарвин – натурализованную версию Адама Смита и т. д.
