Примирительная попытка Нектария в деле Никона не могла иметь успеха не только потому, что она противоречила намерениям и желаниям московского правительства, но и потому, что и самая грамота Нектария пришла в Москву очень поздно, когда дело с Никоном зашло уже слишком далеко. Грамота Нектария получена была в Москве, вероятно, только в первых числах декабря 1664 года, а к этому времени наше правительство уже сделало новые важные шаги по делу Никона.
Двадцать третьего апреля 1664 года в Москву прибыл известный нам иконийский митрополит Афанасий, который заявил в Посольском приказе, что Иерусалимский патриарх Нектарий находится в Яссах и обещал приехать к государю, когда в заднепровских городах ратных людей не будет, но с каким делом он едет, о том митрополиту неизвестно. Через несколько дней после иконийского Афанасия в Москву прибыл грек Исаия Евстафьев и заявил здесь: когда он был в Рашкове, то приезжал из Ясс Иерусалимского патриарха архидиакон к дочери волошского владетеля, которая была за Тимофеем Хмельницким, и сказывал, что патриарху за войною проехать к Москве нельзя и от турского султана прислан ему указ, чтобы из Ясс никуда ему не ехать, и потому [С. 203] патриарх хотел ехать по монастырям в Мутьянскую землю. Но он, Исаия, писал к нему с архидиаконом, чтобы подождал в Яссах, как бы ему можно было приехать к царскому величеству. Получив эти вести, правительство уже распорядилось было, на случай приезда Нектария, принять его точно так же, как ранее принимали в Москве патриарха Паисия. Но так как Нектарий не приезжал, то 12 июля 1664 года в Молдавию посланы были два грека, Василий Иванов и Кондрат Дмитриев, с грамотой государя, в которой он писал патриарху: «В лете предворшем 1663-м преблаженство твое нашими царскими письмены молихом, да в митрополию градов нашеа богохранимыя державы пречестное твое архиерейство возлюбленною особою твоею путь сотворивши, и явившаяся зде недоуменная разрешивши; но по настоящий час святейшее и вожделенное нам твое лицо, еже тощие ожидахом, видети не улучихом, не малое духа стужение ощутихом». Теперь же царь узнал, что Нектарий находится в Яссах, и потому он просит его «во славную державы нашея митрополию самоличне прибыти». Между тем в сентябре того же 1664 года из Москвы на Восток отправилось новое посольство, во главе которого стояли иеродиакон Мелетий Грек и называвший себя в Москве племянником Константинопольского патриарха Дионисия грек Стефан Юрьев. Они должны были пригласить в Москву всех восточных патриархов для суда над Никоном и устроения русских церковных дел. Только в январе 1665 года послы прибыли в Молдавию, где находился Нектарий, и звать его в Москву взялся грек Стефан Юрьев, а не Мелетий. Явившись к Нектарию вместе с подьячим Оловенниковым, [С. 204] Стефан говорил: «Великий государь просит и молит тебя, чтоб ты изволил потрудиться для христианского дела – пошел в Московское государство». Нектарий отвечал: «Ко всем нам прежде прислан был от великаго государя Мелетий Грек, и он знает, что я затем и приехал в Молдавскую землю, чтобы отсюда идти в Москву, но за войною мне никак нельзя было тогда проехать. С Мелетием мы послали к великому государю правила (известные свитки о власти царской и патриаршей), и по ним почему до сих пор ничего не сделано?» Тогда подьячий Оловенников объяснил патриарху, как Афанасий Иконийский заподозрил было подлинность привезенных Мелетием патриарших свитков, и хотя потом сомнения относительно их уничтожились, однако правительство не решается собирать Собор и судить Никона без Вселенского патриарха, тем более что в Русской Церкви теперь происходят и другие многие нестроения, для уврачевания которых необходимо присутствие в Москве патриархов. Нектарий сначала заявил было решительно: «Пойду, хотя бы мне и смерть принять, потому что я считаю великаго государя царем Вселенским, он единственный царь христианский, единственная наша надежда и похвала». Но затем Нектарий стал колебаться, а когда получил какие-то письма из Константинополя, то и окончательно отказался от поездки в Москву, так как-де ему не позволено ехать на север[98].
Причины колебаний патриарха Нектария относительно поездки в Москву понятны: из своих сношений с посланными московского правительства и другими греками, [С.205] имевшими сношения с Москвой, он убедился, с одной стороны, в том, что московское правительство всячески старается об осуждении и низвержении Никона; с другой стороны, что достаточных причин к осуждению и низвержению Никона в действительности нет. Ввиду этого Нектарию, если бы он поехал в Москву, пришлось бы или стать на сторону пригласившего его правительства и, согласно его настояниям, осудить Никона, или же, следуя самому существу дела, своему убеждению и личным симпатиям, стать сторонником Никона, добиваться его возвращения на кафедру и тем вызвать к себе нерасположение московского правительства, вражду всех врагов Никона и в результате все-таки, вероятно, ничего не сделать для последнего. А между тем Нектарий после посылки им грамоты царю от 20 марта 1664 года, настаивавшей на возвращении Никона на кафедру, и лично в Москве мог, конечно, действовать только в том же духе – мира и всепрощения. Ввиду этого Нектарий, опасаясь за полную неудачу в Москве своих примирительных действий, после некоторых колебаний наконец решительно отказался ехать в Москву. На эту его решимость, вероятно, повлияло и то обстоятельство, что он доселе не получал никакого отзыва из Москвы на свою примирительную грамоту от 20 февраля, откуда он мог заключить, что она принята была в Москве неблагоприятно. Этот ответ на его грамоту от 20 февраля был написан к нему только в начале 1665 года и вполне подтверждал его опасения, что его примирительные стремления по делу Никона в Москве не были приняты и вызвали в правительстве только неудовольствие. В своей ответной грамоте Нектарию государь заявляет, что заботы [С. 206] патриарха о примирении его, государя, с Никоном – дело самое желательное, но только «то твоего благословения теплое прошение зело поздно поспе». Оно пришло уже после получения подписанных всеми восточными патриархами свитков, которыми Никон решительно осуждается, почему справедливее было следовать голосу всех, нежели одного, так как «большую крепость глаголется имети всех разум, жребий же единаго прилагательно в малей цене почитается». Указав затем на то, что отречение Никона было не словесное, но и письменное, на котором имеется его руки подпись: «Николи дела не имети до патриаршества», царь указывает на новый самовольный поступок Никона: на его неожиданный приезд в московский Успенский собор с 17 на 18 декабря 1664 года, к которому царь относится с величайшим негодованием. «Еда сие несть, – пишет он, – мучительное наветование, явное отступство, неправильное насилование человека наветующа и непризвана к вышнему престолу, кроме правил, силою и нуждою, узаконения святых отревающаго и попирающаго. Убо сие новое дело превышает все первыя мимошедшия дела, от него бывшия, се есть: своевольное отречение и семилетное отшествие, мятежи и тайные ссылки, яже чести ради оставим, патриаршеское достоинство почитающе. Сия во уме имея, блаженнейший, и сим подобная помышляя, – поучает в свою очередь царь Нектария, – достойный жребий принеси, держа прямо вес, ниже мне, ниже ему наровя, но прямо рассекая правды борозду». Затем царь выражает желание лично видеть и говорить с Нектарием, а если это невозможно, то просит прислать вместо себя в Москву «наместника благоискусна и благоразумна», за что обещает ему [С. 207] «по совершении дела» прислать свою милостыню на уплату долгов Святых Мест[99].
Из приведенной грамоты государя и из того, что его посол в Москве, Савелий Дмитриев, задержан русским правительством, Нектарий окончательно убедился в полной неудаче его примирительных действий в деле Никона, почему он решительно устранился от всякого дальнейшего участия в этом деле. Но московское правительство само нуждалось в Нектарии и потому не раз обращалось к нему со своими просьбами и домогательствами.
Главным действующим лицом в Москве в деле Никона был, как мы видели, Газский митрополит Паисий Лигарид, заклятый враг Никона, всеми мерами добивавшийся его конечного осуждения. От преданных ему греков Никону удалось разузнать прошлое Паисия, и он написал против него целую книгу, по словам самого Лигарида, «безчествующу и истощающу великия кривды мерзкия, а вящшие, яко есмь еретик и волхв». В действительности сущность обвинений Никона против Паисия сводилась к тому, что Паисий, как воспитанник иезуитов и латинский ставленник, не может считаться православным и его нельзя допускать поэтому к участию в делах Православной Русской Церкви; что Паисий не настоящий, а запрещенный архиерей, лишенный сана Иерусалимским патриархом. Этот извет Никона на Лигарида был потом подтвержден и Константинопольским патриархом Дионисием, который наказывал бывшему у него в качестве посла Чудова монастыря келарю Савве доложить государю, что Лигарид «лоза не Константинопольскаго престола, и я (т. е. Дионисий) православным его не [С. 208] нарицаю, что слышу от многих, что он папежин и лукав человек… А что Газский Паисий Лигаридий рукоположенец папин и по многих ляхских костелех служил за папу литургию… и истинно отвержется и проклянет пред Собором всю папежскую ересь и исповедует символ Православия, и он в Собор прият будет». Наше правительство, конечно, никак не могло игнорировать обвинения Лигарида в латинстве самим Константинопольским патриархом ввиду той важной и деятельной роли, какую играл Лигарид во всем деле Никона, хотя сам Паисий и отрицал справедливость возводимых на него обвинений. Когда в 1667 году в Константинополь отправился царский посол Афанасий Нестеров, государь поручил ему обратиться за достоверными сведениями о Паисии Лигариде к самому Иерусалимскому патриарху Нектарию, ведению которого подлежал Паисий как митрополит Газский. 29 июля 1668 года в Москве получена была грамота патриарха Нектария о Паисии Лигариде, в которой он пишет государю: «Дело се есть сказать вам про Лигарида, который у вас ближний во святом вашем царствии», и затем говорит, что он отлучен и проклят еще патриархом Паисием, про что здесь всем ведомо и о чем ему было послано тогда письменное известие в Волошскую землю, где тогда находился Лигарид. «И буди тебе, великому государю ведомо, за что его отставил (патриарх Паисий): за то, что в своем слове не стоял, а письмо его рукою писано, кабала, по которой он не уплатил и ушел в Мутьянскую землю». «После смерти кир Паисия, – пишет Нектарий, – бывали мы в его епархии (т. е. Газской), а он ко мне, Про-Лигаридий, не бывал и со мною не видался, ни грамоты нам не послал, и не [С. 209] просит от нас прощения и благословения, а поехав он из Волошской земли, пришел в Черкаскую землю и там писал грамоты ложные, с чем прийти к тебе, великому государю; а хто те грамоты ему в черкаских городех писал, тот ныне человек у нас, а у него он был архимандритом, имя ево Леонтий». Пошел было Лигарид из своей епархии на шесть месяцев, а теперь отсутствует уже 14 лет; пошел он для того, чтобы найти средства для уплаты долга, который лежит на христианах его епархии, «а он им ни грамотою, ни словом не приказал, как пошел, и когда он забыл свою область, то ныне он не пастырь, ни архиерей, ни епископ – тому Бог свидетель!» Христиане его епархии крайне утеснены, и ему, патриарху, приходится платить по кабале, какую Паисий написал своею рукою. Те деньги, которые государь дал Паисию для уплаты долга епархиального и Иерусалимскому патриарху, он с своим племянником все отослал на свою родину – Хиос[100]. «Мы, – замечает [С. 210] патриарх, – хотели было отнять, но не отняли для того, чтоб не слыть нам сильниками и лихими, и посему-то мы все стерпели, великий государь, чтобы не смутить церковных дел. Ныне, что тут он пребывает, а дела его ведомы стали. Даем подлинную ведомость, что он отнюдь не митрополит, ни архиерей, ни учитель, ни владыка, ни пастырь, потому что он столько лет отстал и по правилам св. отец есть он подлинно отставлен и всякого архиерейского чину лишен, только имянуетца Паисей. Да и бывшей патриарх Паисей отказал, и не подобает ему быть в нашей стороне и нигде. И называется он с православными православен; а он свидетельствуется ото многих своей руки грамот, которые здесь у нас есть; а латыни свидетельствуют и называют своим, и папа Римский емлет от него на всякой год по 200 ефимков… А что он имел милостыни для престола Святой Церкви, то он, лютый волк, послал к племянникам своим, а не к Церкви, и подобает то ему назад отдать, или верному человеку церковному у него взять и отослать. Все сие мы писали не для похвалы, но для того, чтобы Бог на нас за сие не прогневался; пишем все правду, чтобы наша вера не была осуждена и св. отец предание не нарушено было». В заключение грамоты Нектарий пишет: «А буде изволите, великий государь, о нас ведать, и мы от великих долгов бываем в великой печали. Я застал на святейшем престоле 14 000 ефимков долгу, а от великих смут армянских послать к твоему светлому лицу и приехать сам не смел. Воспомяни, как тебе Бог известит, а нам гречане, торговые люди, приезжая с Москвы, про твою царскую милость сказывают». В конце грамоты находится особая просьба [С. 211] патриарха к царю: с торговых гречан впредь пошлин брать государь бы не велел[101].
