Но вот сейчас я легонько, трепетно прижимаю к себе ту, что поверила в меня, что подарила мне свою любовь, свою честь, рискуя при этом вызвать ярый гнев крутого нравом отца и навсегда получить клеймо порченой… Ту, что понесла уже моего ребенка… Обнимая любимую, я словно проснулся от последних ее слов. Я понял, насколько мне страшно проиграть – не погибнуть в бою, а именно проиграть, не сумев оборонить Пронск, не остановив Батыя, не защитив Ростиславу и наше будущее дитя, чья жизнь только зародилась в еще плоском животике возлюбленной…
Я мягко отстранился от княжны, аккуратно взял ее ладошки в руки, грея своими, после чего сказал:
– Мне пора, Слава. Еще очень многое нужно успеть сделать перед штурмом, чтобы отразить его, и на все про все у меня лишь эта ночь. Я очень хотел увидеть тебя… И увидел. А заодно вспомнил, за что сражаюсь… И теперь уже точно не забуду.
Закончил я свою путаную речь легкой, виноватой улыбкой. В глазах же девушки промелькнуло огорчение напополам с пониманием, и она ласково улыбнулась в ответ:
– Иди, Егор, я все понимаю. Знай, я очень рада, что ты выжил, что здесь и сейчас ты с нами. Это словно держит меня… теперь.
Она не стала говорить про смерть отца – и так все понятно. А после короткой паузы любимая твердо произнесла, с абсолютной уверенностью в голосе:
– Я знаю – ты нас защитишь.
Произнеся нас, она положила руку себе на животик – и меня буквально захлестнуло волной щемящей нежности! А после – яркого гнева к захватчикам, посмевшим угрожать жизни моей любимой. Даже нет, не так – жизням моих любимых! Энергично встав (полученные эмоции меня здорово взбодрили), я уже шагнул к двери, кивнув княжне, но тут же остановился.
– А когда мы расскажем обо всем твоему брату? Мы теперь должны ведь… жениться?
Как я ни старался держать свой голос ровным, он дрогнул на последнем слове. Но Ростислава будто бы этого и не заметила и, мягко поднявшись с кровати, приблизилась ко мне практически вплотную.
– Обождать нужно. Теперь сорок дней траура по отцу, и не только по отцу. Не до свадеб сейчас, горе едва ли не в каждом доме… Вот остановишь поганых, тогда и поженимся.
Хм, сказала, будто: а вот устроишься на работу, тогда и… Не так-то это легко, остановить Батыя! Но любимая меж тем уже подалась вперед и сама первой поцеловала меня, неожиданно горячо и страстно, так, что в голове зашумело, и я, уже не контролируя себя, стиснул ее в своих объятьях да потянул подол платья вверх… Но тут за дверью раздались близкие шаги – и мы одновременно отпрянули друг от друга! Однако я не отказал себе в удовольствии посмотреть в ее шалые, затуманенные поволокой, блестящие глаза, полюбоваться счастливой улыбкой приоткрытого в порывистом дыхании рта, высоко вздымающейся грудью… После чего совершенно искренне произнес:
– Я люблю тебя!
И с каким же сердечным теплом, с каким мягким, лучащимся светом в глазах она призналась в ответ:
– А я люблю тебя…
Внутри меня что-то сладко замерло, и я был готов уже вновь заключить девушку в объятья, опять позабыть обо всем! Но тут половицы скрипнули уже под самой дверью, и, кивнув княжне, я резко дернул ручку.
На пороге замер Коловрат, недобро на меня взирая. После чего перевел взгляд на Ростиславу – и перед ней он уже смущенно склонил голову, не найдя при этом следов запретного, что могло бы произойти в светлице. Распрямившись же, боярин произнес:
– Сюда следует князь Михаил. Если ты уже все, что хотел поведать княжне, поведал, лучше бы тебе покинуть ее покои, Егор.
Я с легкой усмешкой кивнул Евпатию, после чего с показушной лихостью, предназначенной прежде всего для возлюбленной, ответил:
– Вот князь мне как раз и нужен! Он ведь мне кузнецов обещал да умельцев, что по дереву работают!
Глава 15
Легкий лязг металла, в основном издаваемый кольчугами или панцирями воев, перебегающих от бойницы к бойнице, шумное дыхание ратников да удаляющийся от меня по галерее облама голос священника, читающего молитву, – вот и все, что тревожит напряженную тишину внутри городней. И словно усмехаясь над ней, за кольцом стен тысячами голосов громогласно перекликается огромное людское море – море татар, начавших движение к крепости.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Прут впереди себя поганые крытый таран, тянут к башне обе катапульты, и десятки лестниц с железными крючьями поверху, и десятки скошенных штурмовых щитов в полтора человеческих роста. А первые ряды атакующих держат над головами фашины – тугие вязанки с хворостом, коими обычно закидывают ров… И, наблюдая за огромной толпой врагов, настоящей тьмой монголов и покоренных, начинаешь невольно повторять слова молитвы, услышанные от обходящего дружинников батюшки:
– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небеснаго водворится…
Слова девяностого псалма, едва слышимо произнесенные вслух, всплывают в памяти Егора будто сами по себе, и так же, словно сами по себе, их шепчут мои губы. Но, странное дело, произнося их, я словно бы успокаиваюсь, а страх и вовсе отступает после строчки:
– …и тьма одесную тебе, к тебе же не приближится…
Не про эту ли тьму речь-то шла?!
– Ну что, братцы, за мной, к башне!
Микула только крякнул, поднимая на руки тело станкового арбалета, а треногу подхватил зло косящийся в мою сторону Еруслан. Во время ночного разговора с князем мне неожиданно легко удалось выпросить гридя к себе на помощь. Впрочем, тот не выказал особого испуга или недовольства, только глаза его при этом все так же зло сверкали, что заставило меня помыслить уже совсем о плохом… Кто знает, что пришло в голову зловредному старшему дружиннику? Вдруг замышляет в горячке боя ударить в спину?! Потому-то я и решил поставить его в только что сформированный расчет – пускай на виду будет, да и Микула за ним присмотрит! А то мало ли что… Как говорится в пословице: «Держи друга близко, а врага еще ближе».
Михаил Всеволодович сдержал слово, оказав мне полную поддержку с мастеровыми. И наоборот, обо мне и княжне он даже и словом не обмолвился. Странно, конечно, такое ощущение, что Еруслан и вовсе ничего не сказал о моем визите к сестре Михаила… Но факт есть факт – про Ростиславу речь не заходила, обсуждали мы исключительно оборону Пронска.
После разговора с князем я едва ли не всю ночь провел в самой большой кузнице града, где уже ближе к рассвету и появился наш первый стреломет – точнее, станковый арбалет! Ибо назвать его стрелометом будет совсем неправильно, ведь бьет он не стрелами и даже не болтами – сулицами! Вязанку которых я, собственно, и несу в руках…
Для мобильности и легкости в транспортировке наш собственный «порок» сделали из двух частей. Первая – станок-тренога. Ничего сложного – три скрещенных, скованных сверху металлических прута мне по грудь высотой с заостренными втоками (для лучшей устойчивости). А венчает треногу еще один прут с «яблоком» на конце – металлическим кругом наподобие наверший для рукояти мечей. Он служит частью шарнирного соединения – сверху на него садится втулка, утопленная по центру деревянного ложа арбалета.
Ну и вторая часть – сам арбалет. С ложем никаких проблем не возникло – его изготовили из сухого дубового бруса, чуть более длинного, чем древко сулицы, выточив внутри направляющий желоб под дротики да удобный приклад под мое плечо. Не случилось затруднений и с воротом, и со спусковым механизмом – частично мастера копировали стандартный самострел, а как довести до ума ворот, подсказал уже я. И к моему вящему изумлению, мастера поняли все с первого раза! А впрочем, чему тут удивляться? Принцип ворота русичам ведь вполне известен, им же едва ли не каждый колодец оборудован…
А вот с плечами для арбалета пришлось повозиться – в итоге их изготовили из дерева, окованного железом, с трудом, экспериментально подобрав конструкцию с требуемой прочностью и гибкостью. Да еще и тетиву требуемой прочности и длины пришлось спешно плести из жесткого конского волоса…
Но как бы то ни было, на рассвете станковый арбалет был готов, и совершенно разбитый я, успевший подремать за ночь не более часа, испытал его на дальней от татар стене. Никаких прицельных приспособлений, фактически целиться приходится по древку сулицы, вкладываемой в направляющую. Но ведь бьет же на двести шагов со стены, бьет! И относительно точно…
