на земной поверхности. На верхней площадке вход непосредственно в фойе филармонии охраняли бдительные контролерши, словно архангелы у дверей рая, на вечерние концерты малолетних тогда не пропускали!
А мне было в ту пору десять лет, и я учился скрипичной игре в шестой музыкальной школе, что располагалась тогда в крохотном одноэтажном домике неподалеку от оперного театра, за краснокирпичным зданием средней школы № 7. Среди учащихся распространялись филармонические абонементы на воскресные концертыутренники цикла «Как слушать и понимать музыку». Как и занятия в школе, эти концерты посещались мною нерегулярно, к сожалению! Многое в жизни, что подчас воспринимается как должное и обыденное, спустя годы оказывается некой абсолютной ценностью из тех, о которых принято говорить: «Что имеем – не храним, потерявши – плачем!». Но один из утренников, посвященный жизни и музыке Бетховена, оставил необычайно яркое впечатление: исполнялось потрясшее юное сознание до неведомых глубин сочинение – Пятая симфония, дирижировал Семен Львович Лазерсон с присущим ему темпераментом. Рассказывал о жизни Бетховена и вел концерт Марк Маркович Валентинов, объявивший, в частности, что можно ему послать записку с пожеланиями дополнительного исполнения музыки. В моей записочкезаявке была увертюра «Эгмонт», часто звучавшая тогда по радио, она и была исполнена в заключение второго отделения.
После концерта я увидел Марка Марковича на лестнице, спускавшейся к выходу: он приветливо прощался со служительницами филармонии. Пожалуй, ни разу не видел я его и впоследствии настроенным к комунибудь неприязненно и недружелюбно: доброжелательность и сердечная внимательность – эти его качества в общении с людьми были постоянны и неизменны за многие годы. Я рискнул подойти к нему и поблагодарил за исполнение моего пожелания. Он стал расспрашивать о моих впечатлениях от концерта и о моей учебе в музыкальной школе. Мы вместе вышли на улицу и прямо у дверей сели в голубой троллейбус маршрута номер 1 (тогда он ходил в обе стороны по кольцу улиц Горького (Полевой), Фигнер (Варварской) и Свердлова (Большой Покровской); остановка была буквально у входа в филармонию).
Через площадь Горького (тогда она называлась площадь имени Первого мая») троллейбус довез нас до остановки «Улица Ошарская»; теперь здесь находится новое здание театра юного зрителя, а тогда в ряд стояли несколько деревянных домиков. По провинциально тихой в ту пору улице Ошарской мы прошли к перекрестку с улицей Белинского. Марк Маркович показал мне свой дом, стоящий за перекрестком, и пригласил заходить в гости. Одноэтажный деревянный дом номер 64 по Ошарской (теперь здесь стоит бетонная пятиэтажка Управления статистики) находился в нескольких минутах ходьбы от моего родного дома за оперным театром, и я стал бывать у Валентиновых почти каждый день.
Я не помню, чтобы хотя бы раз меня встретили в семье Валентиновых каклибо неприветливо. Конечно, у всех были дела и заботы: обе дочери – старшая Агния и младшая Ксения – учились в школе, супруга Вера Ивановна занималась спортом и была мастером большого тенниса, а сам Марк Маркович, кроме лекторства в филармонии, работал еще и главным режиссером в оперном театре. У всех были разнообразные увлечения и интересы в жизни, и, видимо, одним из основных был интерес к людям: гости приходили часто. Квартира Валентиновых не была отдельной: в одной из комнат общей трехкомнатной квартиры жила певица из оперного театра. Нередко на ближайшие окрестности разносился крепко поставленный голос: репетировать и разучивать вокальные партии ей приходилось также и дома. Помнится, особенно трудно, видимо, давалась ария из оперы Тихона Хренникова «В бурю» со словами «Забыл нас Ленька…». Фраза эта повторялась, наверное, до полного совершенства, как тогда казалось, недостижимого, вероятно, никогда.
Небольшая комната при входе в квартиру была кабинетом и библиотекой: поразительно в ту пору было видеть целую стену, которая была единым книжным стеллажом от двери до окна и от пола до самого потолка, а до него было метра три – повыше, чем в нынешних квартирах! Рядом стояла легкая лестницастремянка: без нее было не дотянуться к самым верхним полкам, а все они были плотно заставлены большими и маленькими книгами, альбомами по живописи и архитектуре, комплектами журналов, собраниями сочинений. Вдоль противоположной стены – кушетка, над нею – картина, у окна – письменный стол, пара стульев, – вот весь интерьер. Широкое окно выходило в палисадник на стороне улицы; трамваи по Ошарской тогда не ходили; тихо и зелено было под окнами, а в палисаднике цвели привычные для тех времен золотые шары, флоксы, анютины глазки, ароматные бордовые розы на кустах, которые назывались садовым шиповником. «Келья отшельника» или «башня из слоновой кости» – как угодно можно было называть этот кабинет, где забывался весь окружающий обыденный мир и открывались иные миры: поэзии, литературы, истории, искусства и путешествий.
Марк Маркович обожал книги, он любил их со страстью не только заядлого библиофила, но и как тонкий ценитель культуры разных времен и стран. Он выписывал и покупал множество диковинных для нас тогда зарубежных журналов, возможно, это были почти все, что тогда были доступны в нашей стране. Однако книги он не только собирал, но и дарил: у меня сохранился подаренный им томик Жюля Верна, а еще альбом по древнерусской архитектуре, оказавшийся у него среди дубликатов. Естественно, было множество книг о музыке и музыкантах, о театре; он сам писал пьесы, хотя не рассказывал об этом подробно. Поразила меня тогда его реплика о муках и загадках творчества, когда, вот, казалось бы, в уме все сложилось, и можно сесть к столу записать это на бумагу, но тут же словно испаряется из памяти сочиненное, и записать бывает подчас нечего!
Он знал наизусть множество стихов и часто читал их вслух, от него я впервые услышал строки Омара Хайяма: «Ты лучше голодай, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало» Он иногда пел: во второй комнате коммунальной квартиры Валентиновых – в просторной гостиной, где за ширмой была и спальня. В гостиной стоял черный рояль, и, помню, однажды Марк Маркович в ударе, аккомпанируя сам себе, спел негромко, но вдохновенно и благоговейно (именно так!) романс Глинки «Я помню чудное мгновенье…». Там же, в гостиной, угощали чаем с печеньем или делали импровизированное пирожное из булки со сгущенным молоком: право, тогда в середине пятидесятых это было воистину «райское наслаждение»!
Марк Маркович и Горьковская филармония, казалось, были едины и неразлучны: его выход на сцену перед концертом встречали горячими аплодисментами, как появление самого любимого артиста; с ним раскланивались и заговаривали на улицах и в магазинах, где для него откладывали редкие книги и альбомы. Он
