В дальнем конце двора, который просматривался только из окон верхних этажей, стоял фонтан с круглым кафельным бассейном. Бабушка не разрешала полоскать в нем грязные руки, чтобы не замутить прозрачную воду, но я все равно тайком опускала туда посеревшие от дворовых игр пальцы и смотрела, как вода, совсем без моего участия, смывает с них налипшие песчинки, словно стягивая вниз отслужившие перчатки.
Однажды во дворе появились какие-то чужие мальчишки. Закатав штаны до колен, они залезли в фонтан и долго шлепали по дну босыми ногами, будто пересекая вброд какую-то реку. Когда они убежали, на поверхности воды еще долго плавали брошенные ими надломленные палочки и обертки от жвачек. Вскоре фонтан сломался: вода поступала внутрь все с меньшим напором, пока стоящий в центре источник не стал похож на подтекающий кран. Теперь бассейн уже открыто использовали как урну, кидая туда окурки, мандариновые корки и трамвайные билеты. Каждое лето мы надеялись, что фонтан починят, но городские власти про него, казалось, забыли. Или, напротив, помнили, что его никогда больше не следует подключать.
Как же быть мне? Что делать? Как очиститься теперь от моей нечистоты?
Апостол
Когда 55 725 627 801 600, зачарованный красотой учения о чистом звуке, только начал интересоваться теоретическими построениями Греля, он даже не представлял себе, что все это обернется сухими математическими вычислениями. Уже несколько недель подряд он почти совсем не имел дела с живыми звуками, анализируя исключительно цифры, которые придавались к камертонам в качестве родословной. И самое удивительное, он не чувствовал, что ему чего-то не хватает. Почти с ужасом
55 725 627 801 600 осознавал взаимозаменяемость любых видов человеческой деятельности и все чаще вспоминал фразу, которой, как он слышал, театральные актеры имитируют гул толпы в массовых сценах: «О чем говорить, если не о чем говорить?» Математика увлекала его теперь не меньше, чем музыка, но когда он отрывался от работы, то понимал вдруг, что и то, и то — всего лишь попытка заполнить какую-то неловкую паузу, создать видимость смысла из ничего. Чтобы избавиться от этого неприятного ощущения, 55 725 627 801 600 снова склонялся над бумагами, исписанными торопливым, будто с трудом поспевающим за мыслью почерком Греля, и иногда возвращался в реальность только через несколько часов.
Однажды в его кабинет заглянул вахтер.
«Неужели я опять забыл время, — успел подумать 55 725 627 801 600, — и пора уже сдавать ключи?»
Но вахтер хотел что-то другое.
— Вас там спрашивают, — извиняющимся тоном сообщил он.
— Кто?
— Не знаю. Какой-то человек. Говорит, что он тоже изучает Греля.
55 725 627 801 600 вздрогнул и окончательно очнулся. До сих пор он считал себя единственным специалистом по Грелю в мире. Тема была среди музыковедов слишком экзотической, чтобы от него могли ускользнуть хотя бы минимальные исследования в этой области. 55 725 627 801 600 заподозрил какую-то дурную шутку, но решил сохранять спокойствие.
— Позовите его сюда, — попросил он вахтера, отодвинув от себя бумаги.
— Вы не могли бы выйти к нему сами? — замялся вахтер и, понизив голос, добавил: — От него плохо пахнет.
55 725 627 801 600 растерянно кивнул и, заперев кабинет, в сопровождении вахтера, как под конвоем, вышел на крыльцо. Там его действительно ждал худощавый старик в чересчур коротких брюках ‹проблема, которую он пытался компенсировать высоко натянутыми носками, торчащими из некрепко застегнутых сандалий›. На плечи его была наброшена кофта, то ли проеденная в некоторых местах молью, то ли истершаяся о наждак времени. Под нависшим подбородком, впрочем, сидела наглаженная бабочка с такими острыми краями, что, казалось, о них можно уколоться. В руке он держал сетчатую сумку, в которой поверх горки угольных брикетов лежало несколько растрепанных книг.
— Отойдемте в сторонку, — предложил старик, недоверчиво поглядывая на вахтера.
Они спустились с крыльца, оказавшись на институтской парковке, где едва ли было уютнее. Но старика это не смущало. Казалось, он вообще не склонен был уделять внимание церемониям и заботился только о том, чтобы их никто не услышал.
— Я был тут поблизости в библиотеке, — пояснил гость, забыв представиться, — и решил зайти на вас посмотреть.
— Откуда вы узнали о моей работе? — поинтересовался 55 725 627 801 600.
— О, — усмехнулся незнакомец, — я знаю все, что касается Эдуарда Греля. Ведь я занимаюсь им уже пятьдесят лет.
— Серьезно? — не смог скрыть изумления 55 725 627 801 600. — Из какого вы института?
— Вы мне льстите, молодой человек. Я давно на пенсии.
— А раньше?
— Я всю жизнь проработал в книжном магазине. Знаете, на Райнхардштрассе, рядом с Немецким театром? То есть там сейчас уже совсем другой магазин, но раньше к нам приезжали со всего Берлина… Впрочем, это все неважно и не имеет отношения к Грелю.
— Но вы сказали, что изучали его…
— Да, в свободное от работы время. Вы знаете, не в обиду будь сказано, но Грель всегда недолюбливал профессионалов, тех, для кого искусство — способ заработать на жизнь. Сам он не имел другой профессии и очень сожалел об этом, — старик, ловко вывернув указательный палец, поковырял им в носу. — Музыка никогда не давала ему солидной основы к существованию, но главным его страхом было, что она когда-нибудь станет для него ремеслом. Вот и мне не хотелось делать своим ремеслом музыку Греля, — он многозначительно захихикал.
— Какова тема ваших исследований? — попытался 55 725 627 801 600 сократить разговор. — Над какими аспектами вы работаете?
— Согласитесь, за пятьдесят лет можно охватить все аспекты!
— И к каким результатам вы пришли? Это где-нибудь опубликовано?
— Что вы? Разве я могу доверить свои знания кому попало? К тому же не уверен, что меня поймут.
— Но мне-то вы хотите что-то рассказать?
— Нет, — снова захихикал старик.
— Зачем же тогда?..
— Просто я вижу, что вы бьетесь над проблемой, которую вам никогда не решить. И мне вас жаль! Тем более что все уже давно решено. Мною!
— Что именно?
— Все. Все, что касается Греля. И я шел сюда, чтобы с вами этим поделиться. Но передумал. И знаете почему? Потому что вас это совершенно не интересует! Вы исследуете исключительно самого себя, а о Греле и знать не хотите.
— Откуда такая информация?
— Из того, как вы со мной разговариваете. Спрашиваете о второстепенных вещах, а о главном — ни-ни.
— Так вы же сами не хотите мне рассказывать!
— Я бы рассказал, если бы вы попросили как следует. А так вижу, что вы еще не готовы. Когда убедитесь, что ваши исследования, как ни бейся, не дают результата, тогда приходите ко мне — поговорим.
Он начал копаться в карманах кофты в поисках чего-то и вдруг уронил свою сумку. Несколько угольных брикетов высыпалось наружу. 55 725 627 801 600 наклонился, чтобы помочь их подобрать.
— Спасибо, — сказал старик каким-то другим, более теплым и в то же время совсем слабым голосом. — Сейчас я еще не начал топить, но когда наступят холода, будет поздно. Понадобится столько угля, что не буду успевать таскать его наверх. Поэтому ношу понемножку, когда выхожу куда-нибудь из дому. Так надежнее! Боюсь, печное отопление мне скоро будет совсем не по силам. Надо менять квартиру. Но вы знаете, какие сейчас цены? С моей пенсией уже почти нет надежды на человеческие условия. Разве что пойти выпрашивать себе пособие? Но и на это в моем возрасте нет сил.
Он протянул 55 725 627 801 600 кусочек неровно оторванной, будто откусанной бумажки, на которой размашисто от края до края растянулась цепочка цифр без какой-либо подписи.
— Звоните в любое время, — попросил он. — И желаю успеха! Хотя и не могу помочь вам, пока вы сами кое-что не поймете.
Он пошел прочь какой-то вихляющей, расшатанной походкой, в которой вместе с тем было что-то воздушное, будто сила тяжести не может надежно пришпилить его к земле и он вот-вот взлетит.
55 725 627 801 600 вернулся в институт. Еще по дороге ему показалось, что он несет с собой затхлый стариковский запах, неистребимый даже на ветру. Не глядя он сунул бумажку куда-то между страниц своей записной книжки и опять нагнулся над рукописью, зачем-то раскинув вокруг нее руки, будто защищая с обеих сторон от несуществующих взглядов.
«Чем больше росла моя уверенность в собственных силах на поприще искусств ‹и под этим подразумеваю я не только музыку, ибо прекрасное не знает границ и невозможно преуспеть в компонировании, не развив в себе вкус к живописи или литературе›, тем мучительнее переживалась мною моя материальная несостоятельность. В царстве нот и звуков я был всемогущ, но, поднявшись из-за письменного стола, превращался в жалкое создание, неспособное прокормить себя самостоятельно. Пока одна рука в упоении водила пером по бумаге, другая уже протягивалась в ожидании очередной подачки от начальства или добросердечного вспоможения от родителей. Пост органиста в Николайкирхе приносил не более 160 талеров ежегодно. К этому добавлялись 100 талеров от Королевского института церковной музыки, где я имел одновременно счастье и несчастье получить место преподавателя фортепьяно. „Несчастье“, потому что деятельность эта, не давая мне все-таки материальной независимости, изматывала все мои силы и совместно с частными уроками, которые я вынужден был давать в городе, воздействовала на меня губительно.
