знак всем собраться в круг, чтобы молчали; узнали Лагуса. Сама побежала в избу и спрятала Мацка в алькове, а, вернувшись, встала на крыльце. Гигантского роста, плечистый, заросший, вполовину согнувшийся, чтобы придать себе физиономию старого, шёл Лагус, бормоча молитву и бросая взгляд во все стороны, белки глаз дивно мигали.
Клехи не очень догадались по знаку Магды, что узнала Лагуса, или, наконец, предчувствовала его, поглядели друг на друга, покрутили головами, ждали.
— Слава Ему! — произнёс дед, стоя у столба, отгоняя собак и будто ища глазами то тут, то там то, что надеялся увидеть.
— А куда это Господь Бог ведёт? — спросила Магда дрожащим голосом.
Лагус поднял голову, долго глядел на неё, казалось, удивляется, хочет что-то сказать, потом шепнул:
— Из Кракова.
— А куда?
— Куда глаза приведут. Обычной дедовской дорогой.
Магистр сжал кулак, вспомнив рассказанную вчера юношей историю и уже чувствуя в себе желание воевать.
— Что там в Кракове слышно?
— Ничего, всё по-старому.
Молчали снова, дед постоянно оглядывался и вздыхал.
Магда вынесла ему хлеба в торбу и сказала:
— Идите с Богом, ксендза-пробоща нет дома.
— Позвольте мне, по крайней мере, отдохнуть.
— Почему нет? Отдохните, мой дорогой, сядьте, подкрепитесь. Большего вам дать мы не можем, потому что и нечего.
— Я уж знаю, — сказал дед, — что дом священника это не двор, особенно, когда клехов много.
Магистр сжал кулак и одновременно зубы, хотел уже кулаком в бок угостить пришельца, но, посмотрев на его плечи, оставил в покое.
«Может вернуть, — подумал он, — ну его к черту, он кажется сильнее Янка Завалидроги».
Спустя минуту молчания Лагус, начиная вздохом, спросил:
— Вы не видели тут часом какого-нибудь мальчика?
Все переглянулись.
Лагус, который в эти минуты доставал из торбы хлеб и у него была опущена голову, не видел этого.
— Кого? Кого?
— Вот такого мальчика, сироту!
— Как же он выглядел?
— А был тут какой-нибудь?
— Вчера, — равнодушно воскликнула Магда, — но сегодня утром, переночевав тут, ушёл дальше. Кто это? Бедняга, у него была покалечена голова, говорил, что ударился.
Лагус быстро поднял глаза, посмотрел и добавил:
— В самом деле? Покалечился, бедняжечка! И очень?
— Достаточно сильно голову.
— Мы осмотрели его тут, — добавил Альбертус.
— А куда он пошёл?
— Вот прямо по деревне, неизвестно куда. Но почему вы о нём спрашиваете?
— Потому что это мой ребёнок.
— Твой? — сказал магистр, сдерживаясь, чтобы не ударить Лагуса, и взяв себя в руки под взглядом Магды.
— Ну вот! Негодяй! Сбежал от меня из Кракова, вот за ним тащусь.
— О, вы скоро его догоните, — сказала Магда, — потому что он медленно плетётся, слабый бедолага.
Лагус, который минутой назад хотел отдохнуть, встал, спрятал то, что вынул из торбы, и, забросив её на плечи, сказал:
— Вот, нужно мне спешить за ним, будьте здоровы, Бог воздаст. И все жаки по дороге мне говорили, что видели его, идущего сюда. Слава Ему!
Уходя, он бросил взор на Магду, которая с беспокойством ждала, пока он уйдёт, постоянно давая клехам знаки, чтобы чем-нибудь не выдавали себя.
Только он был за дверкой и собаки провожали его лаем, а уже на крыльце после минутного молчания кипел оживлённый разговор. Лагус посмотрел сквозь забор, остановился, притаился, прошёл несколько шагов, чтобы его видели, и, повернув к кладбищу, прошёл под стеной, калиткой прошёл к дому священнику, пока не оказался напротив крыльца, откуда мог слышать громкие голоса разговаривающих.
Магистр выкрикивал громче всех.
— Смотрите, вот наглец, преследует его.
— Но кто знает, — сказал органист, у которого в голове застряло, что сирота будет его объедать, — может, всё, что он болтал, сказки, а на самом деле это негодяй и его собственный ребёнок?
— Стыдись, стыдись, — прервала Магда, — такие вещи допускать. Из его глаз правда смотрит и панское имеет личико. Я не знаю.
— А я знаю, — прервал клеха, — что лишь бы где из трубы дымилось, то дармоеды найдутся. Вы рады, что нового поймали?! Ксендзу это нравится!
— И мне поначалу казалось, — отозвался магистр, — что всё это просто сказки, но теперь я начинаю понемногу верить, потому что у этого деда лицо разбойника и взгляд такой, что при виде его кулаки сами сжимаются.
— С вами это и при виде других случается.
— Человек не камень, — сказал магистр.
Долго они так разговаривали, а Магда побежала дать знать испуганному мальчику, что дед уже ушёл, успокаивая его и не разрешая подходить к окнам.
Тем временем Лагус, опасаясь, как бы его не увидели, через минуту вышел назад на кладбище, с кладбища на дорогу к деревне и пошёл к корчме. Хорошо осмотрев положение дома священника, проходы, башенки, он сел задумчивый в корчёмной комнатушке. Там, достав хлеба и солонины, а потом какого-то порошка из тряпки, он начал скручивать шарики, завернул их в тряпку, спрятал в торбу и, поглядев на солнце, лёг спать на охапку сена в сенях.
Как только клехи пообедали, разошлись каждый в свою сторону: те за неподходящим снопковым или петицией, другие к знакомым, наш органист в корчму, как обычно, будто бы из цели, с заложенными назад руками, но в действительности, ища только повод, чтобы заглянуть в кружку пива.
В этой прогулке он так невзначай приблизился к самой корчме, как-то нашёл открытую дверь, еврей с ним поздоровался; потом холодно было на дворе, поэтому он должен был войти и сесть на лавку. На столе стояла приготовленная кварта пива. Он только губы смочил для пробы, а, смочив их, пил, чтобы распробовать.
IV Приходской священник в Кракове
Мы не будем рассказывать, как ксендз-пробощ наш отъехал в Краков, как остановился у Бернардинцев, где его сердечно приняли, как сначала направился в костёл на молитву, потом в город.
Бедный ксендз, который давно уже не видел столицы, чувствовал себя в ней чужим, его потёртая сутана всякого другого остановила бы, но он не стыдился своего убожества, не боялся ничего, не был доступен для людского смеха.
После богослужения неспешным шагом он двинулся к костёлу Божьей Матери, но, приближаясь, он сообразил, что не знает, как спросить об Агате, потому что, может быть, ни одна нищенка была с этим именем под костёлом. Поэтому он заранее горевал и, помахивая несколькими грошиками, извлечёнными из кармана, искал глазами лицо, которое пробудило бы в нём больше доверия.
Все нищие, сидящие на кладбище (то есть на площади, окружающей костёл), вытянули разом руки, видя приближающегося с грошами в руке ксендза.
— Ради Бога, грошик милостыни!
— Отец мой, имейте сострадание к бедному калеке!
— Грошик слепому!
— Мне шелунг, отец!
— Во имя
