добавил священник, — разбойничье похищение и чуть ли не смерть, он разбил ему голову.
Жак заткнул себе уши, живо встал и крикнул:
— Я убью этого пса деда!
— Оставь его в покое, настигнет его наказание и без тебя.
— Но где Сковронок? Кто его спас?
— Будь за него спокоен, и благодари Бога, что избавляет тебя от угрызений совести.
Пудловский по кивку ксендза открыл в молчании дверь, и полубезумный жак вышел, скорее вылетел под костёл искать Лагуса, которого, однако, нигде найти не мог.
Пробощ тем временем, поговорив с сениором, которому всё, что знал, не видел нужды говорить, дав, однако, понять, что мальчик находиться у него, попрощался и ушёл.
Едва дверь за ним закрылась, когда из другой вышел из своего укрытия бледный и смущённый Хахнгольд.
— Откуда этот ксендз? — спросил он Пудловского.
— Отсюда неподалёку, из окрестностей, возможно, откуда-нибудь из Прошовиц, правда, я не помню места.
Хахнгольд взял шапку.
— Я должен спешить, — сказал он, — простите, пора отправиться в дорогу.
— А мои страусиные крылья?
— Будут, будут!
Говоря это, кампсор схватился за дверную ручку и живо спустился по лестнице, так что уходящего медленно пробоща нашёл на улице. Там, оглядевшись вокруг, натянув на уши шапку, подтянув под бороду плащ, он медленно пошёл за ксендзем.
Пробощ возвращался уже в монастырь, не в состоянии нигде найти сведений об Агате, решил вернуться домой, чтобы ухаживать за ребёнком. В этот день ему уже было поздно возвращаться, поэтому хотел переночевать у Бернардинцев, а на следующее утро уехать.
Еврей шёл за ним прямо до дверей и, видя, что ксендз вошёл в монастырь, будто задумался и вернулся в город. На повороте улицы он встретился с незнакомцем, одетым в зелёное.
— Я вас ищу, — воскликнул еврей, хватая его.
— Меня? А что?
— Мальчик.
— Где?
— Я знаю, где, но нет на это помощи, дело очень уж размазалось. Сюда приехал ксендз узнать о нём. Он в деревне у ксендза.
— Далеко?
— Около Прошовиц, но Лагус его найдёт, потому что уже пошёл искать в ту сторону.
Незнакомец задумался.
— Нужно послать ещё кого-нибудь, вы мне обещали, делайте!
Кампсор хватался за бороду и кивал головой.
— Сначала знать бы место. Ай! Ай! Какого труда мне это стоит!
— По крайней мере не говорите, что вам не заплатили!
Еврей с презрением пожал плечами.
— Такая работа!
И он ушёл. Оттуда он направился прямо в шинку Крачковой, которую мы описали выше. Там, как всегда, пьяниц хватало, собрание под вечер увеличилось и шумно гуляло над кружками.
Еврей только втиснул через дверь голову, дал какой-то знак и вывел сильного молодого парня с кривой рукой. Был это знакомый ему нищий, за свой изъян прозванный Криво-ручкой, сидел он под костёлом Бернардинцев, ел в монастыре и спал там, прислуживая, насколько ему позволял его изъян. Кампсор его знал, как знал практически всех бродяг.
Он достал белый грош и показал ему.
— Кто вчера заехал к Бернардницам с ксендзем?
— Пробощ из-под Прошовиц.
— Как зовут?
Нищий, всю руку вытягивая за пожертвованием, сказал имя, еврей быстро ушёл, а Криворучка вернулся в шинку, улыбаясь.
Оттуда Аарон побежал к себе домой, уже не давая себя задержать по дороге.
На следующее утро после мессы экипаж ксендза выкатился со двора отцов Бернардинцев и спешил в сторону дома. День был хмурый, влажный и грустный, задумчивый пробощ проговаривал молитвы, лошадь, фыркая, скакала иноходью. Проехав полдороги, кляча начала хромать и, едва доехав до первого дома приходского священника, к сильному своему беспокойству он должен был задержаться. Напрасно осматривали копыто бедной клячи, она совсем не показывала болезни и однако ковыляла. Назавтра вели её к воде, то же самое; всё ещё надеясь вылечить коня, пробощ задержался, потом, потеряв её, взял палку в руку и пошёл пешим.
Не мучила его дорога, потому что был привыкшим к подобным паломничествам, но беспокойный о ребёнке, о костёле и о доме, в котором обычно после одного дня отсутствия находил удивительный беспорядок, бедняга спешил, как мог.
Сильно смеркалось, когда он наконец увидел старые липы, окружающие кладбище, и белые стены костёла.
— Слава Богу! — сказал он в духе.
Колокол как раз звал на молитву, пробощ перекрестился и начал молиться. Так, всё больше приближаясь к дому, его глаза невольно обращались на этот домик, в котором он прожил столько счастливых и спокойных лет.
С сердцебиением людей, привыкших к собственному углу, он отворил калитку, заглянул во двор, собаки начали к нему ластиться. На крыльце он увидел своих клехов и Магду. Узнав пробоща, она выбежала к нему навстречу.
— Это благодетель! Но что это? Пешком.
— Кляча захромала. Как вы? А где малый?
— Малый? — повторила, крутя в пальцах фартук, Магда.
И обеспокоенная, она не знала, что говорить.
— Говори! Говори, что с ним стало?
— Пошёл, — сказала Магда, глотая слюну и заикаясь, — пошёл дальше.
— Куда? Куда пошёл? Вы, пожалуй, его выгнали?
— Мы? Нет. Он сам пошёл, добровольно.
— Но этого быть не может! — воскликнул пробощ, быстро шагая к дому. — Этого быть не может!
Все клехи и Магда явно смутились.
V Вдова
Перенесёмся теперь из столицы в глубь страны, в Подлясье, в Книшин, где последний из Ягеллонов грустно заканчивает жизнь, окружённый женщинами, льстецами, толпой жадных и подлых людей, без сердца в груди и стыда на лице.
Поздним осенним вечером едет по грязи в местечко обитый шкурой рыдван, отовсюду прикрытый кожаными шторками, запряжённый четырьмя жалкими конями. Спереди сидит еврей-возница и старый, седой мужчина, одетый в тёмное. В молчании еврей погоняет коня, поглядывая на цель путешествия: местечко и замок.
Старый мужчина, сидящий рядом, опёрся на руку и грустно задумался. Иногда он оглядывается на рыдван, точно хочет разглядеть кого-то, сидящего за шторками, то снова опирается, задумывается и вздыхает.
— А есть тут хороший постоялый двор? — спросил старик еврея.
— У! Ва! Вы обязательно хотите остановиться в самом лучшем?
— Почему бы нет, Мортель?
— Вы никогда не бывали в Книшине?
— Нет, мой дорогой.
— Тогда вы не знаете, как это дорого. Когда его величество король здесь живёт, постоянно к нему ездят большие паны и часто все дома заняты конями, людьми и дружиной, потому что в замке нет места. За уголок для коня и для человека прикажут платить! Если бы мы остановились в самой лучшей гостинице, если бы даже нашли место, нам бы не надолго хватило кошелька.
— И трудно, Мортель, нашей пани стоять неизвестно где.
— Я это знаю, — отвечал еврей, кивая головой, — ей нужен комфорт, — но за комфорт прикажут платить, и хорошо
